Перейти к содержанию Перейти к боковой панели Перейти к футеру

С.Г. Кара-Мурза. Советская цивилизация

С.Г. Кара-Мурза. Советская цивилизация. М., Алгоритм, 2001
“Библия” неосоветской идеологии и видения истории.
Когда СССР рухнул и идеологи КПСС мягко говоря обгадились и разбежались, появился мало кому дотоле известный доктор химических наук, который с блестящей логикой и изрядным научным аппаратом доказывал, что для страны крестьянской цивилизации, каковой была Россия, советский проект был оптимальным выходом к городскому и индустриальному обществу, что сложившийся в СССР социум был неотрадиционным, так сказать переносом русской общины на индустриально-военное государство, что советская система давала оптимальные возможности для развития инфраструктуры и для социального подъема большого числа людей к среднему и высшему образованию, что достичь одновременно равенства и высокого уровня развития при другой системе было невозможно.
Делалось всё это очень неагрессивно, без криков и улюлюканий и с громадной начитанностью, с опорой на “неортодоксальных” левых авторов таких как Грамши, Ильенков и тд.
Вслед за Грамши Кара-Мурза подчеркивал, что революция в России была по сути “революцией против Маркса”, революцией крестьян которые не хотели становиться рабами капиталистической системы. Потом Кара-Мурза написал целую книгу русофобской сущности марксизма, тем самым окончательно обозначив свой переход на неонароднические позиции.
Работы Кара-Мурзы – интереснейшая попытка дать соввласти народническую интерпретацию. Однако она очевидным образом противоречит многим фактам: жесточайшей войне соввласти против традиционного сознания, культуры народа; превращению массы населения в рабов на гораздо худших условиях, чем предлагаемые капитализмом.
Но в начале 2000-х, посмотрев на то что творила либералия в 90-е и каковы результаты антисоветского проекта, неосоветизм в интерпретации Кара-Мурзы казался адекватной альтернативой либеральному аду. Не столько объяснением прошлого сколько неким вариантом для будущего, введением важнейшей презумпции: проблемы посткапитализма не могут и не должны решаться за счет усиления неравенства и деградации человеческого потенциала. И заметим, кстати, в целом этот аргумент обществом принят. Самые антисоциальные реформы приходится протаскивать по сути “за спиной”. Лишь недавно эта маска кажется начала опять слезать.
0d9f7d3f76dbПомню забавную сцену. 2005 год, Сергей Георгиевич представляет свой “неосоветский проект” присутствует Гозман, который начинает рассказывать, что в советском строе все так было плохо что не было ни одной еврохимчистки Кара-Мурза на это ответил: “Да, об этом как-то не подумали. Всё больше заботились, чтобы всем детям валеночки да учебники дать, но в следующий раз ошибку учтем и для господина Гозмана специально построим еврохимчистку”.
Кара-Мурза в некоторых книгах активно меня цитирует в своих книгах, в частности статью “Мы не рабы”. Регулярно Кара-Мурза принимал участие в проводимых мною Русских клубах.
Хотя наши взгляды порядком разошлись потому что он начал активно критиковать русский национализм как симптом “упразднения единого народа”. В этой критике есть серьезная методологическая ошибка, та самая ошибка, которая стоила нам государства в 1991 и возможно еще раз стоит. А именно, когда все разбегаются, русским одним предлагают не иметь своих этнических интересов и их не защищать их, поскольку этот наш альтруизм якобы послужит “во благо всех”. На практике это значит: благо всех кроме нас.
Интересно, впрочем, что сейчас, когда неосоветизм в моде и наши сталинские соколы бороздят просторы мирового океана, Кара-Мурза в этом не участвует и, мало того, пересматривает свои воззрения признавая: расчет на естественную “советскость” постсоветского человека был ошибочен.
Но и некоторые критические замечания в адрес националистического проекта тоже нельзя не признать справедливыми. Прежде всего – это:

“реальные, и символические вызовы, перед которыми оказался русский народ с конца 80-х годов ХХ века, не привели к мобилизации его этнического самосознания. Оскорбления национальных символов русских доходили в некоторые моменты до крайности, что даже наводило на мысль об использовании этих оскорблений для экспериментального измерения «порога» национальной чувствительности. На эти демонстративные действия не было ответа не только адекватного, но и мало-мальски заметного”.

Увы, это в целом правда. Соотношение этнически пробужденных и этнически непробужденных русских 1:10 не более. При том, что иголки под ногти забивали.
Хотя, с другой стороны, непонятно, почему когда случились всплески этнической мобилизации, как в Кондопоге, Сергей Георгиевич начал высказывать резкое беспокойство. Вообще, феномен русской солидарности явно не попадает в поле его внимания.
Но для меня Кара-Мурза ценен тем что для него на первом месте стоят не визуальные красные финтифлюшки, а сбережение народа. В этом он совпадает с лютым антисоветчиком Солженицыным. Такой вот парадокс.
Еще у Кара-Мурзы есть очень известная книга “Манипуляции сознанием”. Но я её, признаюсь честно, не осилил.
А вот “Кризисное обществоведение” весьма и весьма рекомендую.
А в “Советской Цивилизации” рекомендую отдельное внимание обратить на интереснейшие мемуарные главы. Они, на мой взгляд, особенно интересны.
Цитата:

Когда погиб в Манчжурии отец (это было 22 августа 1945 г., война уже почти кончилась, и самолет, на котором он летел, видимо, сбила какая-то из разрозненных групп японцев), мы поехали к родителям отца. Бабушка сказала нам с сестрой: «Дети, ваш папа выпрыгнул с парашютом и сломал ногу. Сейчас он лежит в госпитале». Я слушал и думал: зачем она это говорит? Может быть, сама надеется? И пришлось весь вечер делать вид, что я в это верю.
В последний год войны в Москве было совсем мало мужчин, а здоровых почти не было. Если на улице попадался мужчина в штатском без костылей, с руками и ногами, на него оглядывались с удивлением и недоверием. Такой человек воспринимался как что-то странное, ненормальное, я помню это ощущение. Через Москву пролегали пути многих военных – и в отпуск, и по службе, и, после войны, с фронта. И у нас дома всегда кто-то ночевал из родственников или их друзей. Как ни проснешься утром – кто-то спит на полу, рядом сапоги, на стуле портупеи. Больше офицеры, но иногда и солдаты – в углу винтовка, русский штык острием вниз. Подойду, потрогаю пальцем кончик штыка. Острый. Бывали и девушки-медсестры. В шинели, пилотке они были красавицами. На одной женился мой дядя Ваня.
Другой дядя, Николай, летчик, много раз приезжал в Москву получать ордена, даже в Кремле – ордена Ленина. Родственники, кто мог, собирались, праздновали, орден подвешивали на нитку, окунали в водку. Однажды он позвал меня полететь с ним в кабине его самолета в Ленинград, потом вернуться. Он летел с каким-то срочным заданием. Но мать была на работе, и я не решился без спросу. Потом часто жалел.
Летчиком дядя мой был классным, новатором, разработал особый способ выхода из штопора. Приехал он в Москву учиться на математика, поступил в вуз, но тут призыв добровольцев в авиацию, и он ушел, хотя математику очень любил. После войны окончил еще одну военную Академию и был назначен командиром полка стратегических бомбардировщиков в Пярну, в Эстонии. Я после 9 класса, в 1955 г., ездил к нему на мотоцикле, торчал у него на аэродроме, видел их жизнь. Дома он почти не бывал, все время в полку, да и сам летал. Вышел в запас в 42 года, с выслугой в 40 лет службы – за счет полетов. Мне казался в тот год глубоким стариком. Наконец смог пойти учиться на математический факультет и стал учителем математики. Умер он в начале перестройки. На похороны пришел взвод солдат, давать салют тремя залпами. Солдаты переговаривались, удивлялись, сколько у покойника орденов. Тогда как раз начали кампанию против «военной номенклатуры». Я стоял около тех солдат и думал, соображают ли они что-нибудь. Хоронили они типичного представителя советской военной номенклатуры. После смерти он не оставил никакого имущества. Даже старый летный шлем, что он мне дал в Москве зимой 1945 г., когда в комнатах была температура ниже нуля, и я в нем спал, а потом ходил в нем в школу, он у меня забрал, когда выходил в запас – пришлось вернуть.
Жили мы на Ленинградском проспекте, около бывшего ресторана «Яр». В нем, кстати, после войны заседали представители держав-победительниц – Бевин, Бидо, Маршалл и Молотов. Тогда шутили: «Отгадай загадку: два Бе, два Ме, а вместе ни бе ни ме». К «Яру» подкатывали большие машины с флажками, мальчишки собрались посмотреть. Не знаю, какой черт меня дернул, но я нашел какой-то железный цилиндр типа небольшого школьного пенала, крутил его в руках и вдруг взял и кинул его катиться по мостовой, как раз где шли машины. Какой-то человек кинулся и схватил цилиндрик, а другой подскочил ко мне со злым лицом. Я и не думал убегать. Первый принес эту штучку, они ее посмотрели, и один погрозил мне пальцем. Тогда я даже не сообразил, как могла быть понята моя глупая выходка.
Дом, где мы жили, был заложен в начале 30-х годов как первый в Москве кооперативный дом. Точнее, половина дома – «академическая». Другая половина называлась «генеральский дом». Дом был очень хороший, но строился медленно. Сдавали его в 1937 г. Отец и мать тогда не работали, отец был исключен из партии, мать тоже могла работать только месяца по два, пока не приходили документы из парторганизации по старому месту работы. Тогда ее просили по-хорошему уйти, не поднимая шума, что она и делала. Но в кооперативе они оставались, деньги были уже внесены раньше, когда отец работал в Академии наук (и еще профессором МГУ). И вдруг, накануне вселения, кооператив закрыли, дом передали в Моссовет, а пайщикам велели забирать деньги. Это была трагедия, потому что родители с моей сестрой и младшей сестрой матери скитались, снимая комнату. Они бросились к дому. Какие-то посторонние люди, заранее знавшие об этом решении, вселялись в квартиры без всяких документов. Дворник сказал отцу: вселяйся куда угодно, пока можно. Так мои родители захватили жилплощадь, но уже не свою, отдельную, квартиру, а две смежные комнаты. Захватили и стали там сидеть, боясь даже ехать за вещами. Другие три комнаты заняла семья украинцев – старики, их взрослая дочь и внучка. Я их узнал уже вернувшись из эвакуации в 1943 г., а остальное рассказываю со слов матери.
Фамилия наших соседей была Шевченко, и большой портрет Шевченко у них висел в комнате. Старики были из кулаков, но «самораскулачились» – вовремя раздали имущество родственникам и приехали в Москву, где училась в вузе их дочь. Она стала доктором медицинских наук, влиятельным человеком. Мать моя говорила, что она спасла мне жизнь и была ей очень признательна. Зимой 1945 г. я заболел после кори менингитом, как-то сразу и тяжело. Голова просто раскалывалась. Наша соседка быстро, без формальностей и даже не вызывая врача, меня отправила в больницу на Соколиной горе. Помню, мы долго ехали на метро, потом мать везла меня на санках. Но быстрота помогла делу, я поправился (тем более, что брат отца передал для меня несколько таблеток трофейного сульфидина, который на не привыкших к нему микробов действовал безотказно).
Как только освободили Украину, к нашим соседям стали приезжать худые люди с мешками. Это их родственники привозили им продукты – пшено, сало, лук. Они добирались с невероятными трудностями, на них было страшно смотреть – в грязи, почерневшие, с воспаленными глазами. Привезут – и обратно, редко когда ночевали. Помню, один такой человек приехал вечером. А мне мать сделала ванну, и я сидел, играл с корабликами из мыльниц. Этот человек зашел ко мне и спросил: «Мальчик, можно я помою ноги?». Я сказал, что конечно можно. Он помыл ноги, и вода в ванной стала совершенно черной, вся. Заглянула одна дама, очень модная, работавшая на радио, она бывала в гостях у соседей. Закричала, схватила этого человека, стала вытягивать его ногу из ванны. Он оправдывался усталым, вялым голосом: «Мальчик мне разрешил». Мне казалось, что я его подвел. Хорошо, что мать не стала вмешиваться, не пришла.
Понятно, что потребление у нас было скромное, но человеку не так много надо, если настроение хорошее. Мать работала до позднего вечера, приходила усталая, и я рано стал готовить сам, полюбил жарить картошку. Зато простота пищи во все дни позволяла накопить продуктов для праздника, и в войну часто собирались родные и множество знакомых, которые проходили через нашу жизнь, исчезали, но от каждого оставалось что-то особенное, какая-то искра. Собирались весело и разговаривали много, как-то поэтически, и все участвовали в одном разговоре. Все друг друга слышали.
Покупать вещи без крайней необходимости тогда еще не любили. У меня был богатый дядюшка, Павел. Он был доктор наук, известный специалист в редкой области – экономике кочевого хозяйства. Я в 1978 г. был в Монголии, в Академии наук, и там его все вспоминали – через 30 лет после того, как он там работал. А когда я сказал, что это мой дядя, то приобрел массу друзей, включая президента Академии. Так вот, этот дядя, когда я пошел в школу, завел такой порядок: я весной к нему приезжал, и он посылал со мной свою домработницу пойти по магазинам и купить мне костюм и башмаки. Мы шли и быстро приходили к общему мнению, что нечего мудрить, а надо в первом же магазине купить дешевый костюм из прочной ткани и брезентовые башмаки – я в этой одежде чувствовал себя очень хорошо. Когда возвращались, дядя ругался. Наконец, решил сам пойти со мной. Check out our recommendations for the best football betting sites on the internet today for UK players. Read best online betting reviews and ratings including list of games, complaints, latest bonus codes and promotions. Ходили весь день, измучились – я не хотел покупать дорогой костюм. Потом купили шерстяной матросский костюм, зашли в ресторан и истратили такую сумму, что я впал в уныние. Матроску эту я надел всего раза два-три, потом кому-то отдали. Росли мы быстро.
Вообще, этот способ жизни – скудость в будние дни и безоглядные траты в праздники – был, по-моему, присущ тогда большинству людей. И он продлился надолго, и лишь потом, к концу 50-х, стали переходить на нынешний стиль. Хотя и тогда, заходя в дома товарищей по школе, с удивлением видел, что существует меньшинство, которое тратило деньги «равномерно» – на ненужные в будни продукты и вообще вещи. А на праздники им вроде бы не хватало. Мать нас учила быть такими «неравномерными» во всех тратах, в широком смысле слова. Нам с сестрой шла пенсия за отца, по 30 рублей в месяц (в позднем, после 1961 г., исчислении). Но мать ее не трогала, жили на ее зарплату преподавателя техникума (120 руб.). Зато мне первому во дворе купили велосипед. А потом я себе купил велосипед с мотором, а потом – и мотоцикл. И каждый год, начиная с 1947, мы в отпуск матери ехали куда-нибудь далеко, в хорошее место – на Оку, на Волгу, на море. Мать говорила: не транжирьте на ненужное, но не жалейте на то, чего очень хочется или очень нужно.

1 комментарий
  • arbuzov330
    Опубликованно 28 июня, 2014 в 19:48

    особенно последняя часть воспоминания понравилась,так мудро.

Оставить комментарий

девятнадцать + 8 =

Вы можете поддержать проекты Егора Холмогорова — сайт «100 книг»

Так же вы можете сделать прямое разовое пожертвование на карту 4276 3800 5886 3064 или Яндекс-кошелек (Ю-money) 41001239154037

Большое спасибо, этот и другие проекты Егора Холмогорова живы только благодаря Вашей поддержке!