• Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера земли. М., Гидрометеоиздат, 1990
• Гумилев Л.Н. Поиски вымышленного царства (Легенда о государстве пресвитера Иоанна). М., Наука, 1970
• Гумилев Л.Н. Хунны в Китае. Три века войны Китая со степными народами. III-VI вв. М., Наука, 1974
• Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. М., Мысль, 1989
• Гумилев Л.Н. От Руси к России: очерки этнической истории. М., Экопрос, 1992

Личность и труды Льва Николаевича Гумилева (1912-1992) не приходится представлять нашему читателю. Сын Николая Гумилева – расстрелянного чекистами поэта и офицера и Анны Ахматовой, единственной женщины, удостоенной персональных оскорблений от ЦК ВКП(б), сам дважды прошедший лагерь, затем войну, затем снова лагерь. Невероятный по живости и силе слога русский писатель, полностью реализовавшийся в жанре “нонфикшен” в котором, впрочем, стер границу с “фикшен”. Создатель оригинальной пассионарсной теории этногенеза, ответственный за то, что вот уже два десятилетия в каждой третьей статьей вы непременно встретите «дефицит пассионарности», «необходимость пассионарного толчка» и «козни антисистемы». Кочевниковед со скандальной репутацией, который, перейдя к исследованию хазар, монголов и Руси, оказался за гранью скандала. Биография этого удивительного русского человека блистательно описана Сергеем Беляковым (“Гумилев сын Гумилева”), как отмечен и тот факт, что к концу жизни герой книги идеологически деруссифицировался до степени, что начал подписываться «Арсланом».

Как и многие люди моего поколения я столкнулся с феноменом Гумилева благодаря его блистательным лекциям, которые демонстрировал в эпоху перестройки Ленинградский телеканал в программе «Пятое колесо». Слушать Гумилева было действительно чарующе увлекательно. Помню как-то раз в студии показали мальчика-школьника, который написал в редакцию письмо, что Гумилев ошибается, искажая какие-то исторические факты. Мальчик объяснял в чем маститый профессор неправ, Гумилев снисходительно слушал, а мне было за этого мальчика мучительно стыдно, за то, что он так глупо поучает пожилого человека, который предложил гениально красивую теорию.

В 1990-92 годах я находил разные работы Гумилева в журналах, приобретал нововышедшие и переизданные книги. Одним из преподавателей в школе, где я учился, хотя не у меня лично был С.Г. Смирнов – увлеченный историк-энтузиаст, один из московских последователей Гумилева, автор прекрасной книги «Годовые кольца истории» и невероятно полезных преподавателю «Задачников» по истории древности и средневековья. Благодаря ему я гораздо лучше начал понимать устройство и рабочие механизмы гумилевской теории и даже получил возможность подержать в руках один из машинописных томов депонированного в ВИНИТИ «трактата» об этногенезе.

Впрочем, к тому моменту я уже смог прочесть «Этногенез и биосферу земли» в полном виде, официально напечатанной Гидрометеоиздатом. В сентябре 1991 году я приезжал на метро в парк «Коломенское», садился на камень у родника и погружался в увлекательный мир гумилевских теоретических построений, которые, в отличие от десятков других теорий с которыми мне в то время приходилось знакомиться, оставляли ощущение жизни и творческой силы. Прошло еще несколько месяцев и на экзамене по этнографии я услышал от преподавателя, специалиста тюрколога С.П. Полякова, убийственный в исторической науке приговор: «В «Древних тюрках» половина ссылок – поддельные».

Не могу сказать и сегодня, что считаю теорию этногенеза вполне ошибочной. Таковой её делает ложная, сформированная советским интеллектуальным контекстом физикалистская форма и столь характерная для многих исторических мыслителей ХХ века тяга представить те или иные процессы и факторы истории как естественные законы, действующие с принудительной, почти механистической обязательностью. Рисуемые Гумилевым графики и схемы, в детстве завораживавшие своей красотой, сегодня отдают затхлостью шарлатанства. Все “фазы” и “пассионарные толчки” можно скопом выбросить в мусорную корзину, так как где-то они наблюдаются, где-то – нет, всегда в разное время и предсказательная сила гумилевской теории в высшей степени сомнительна.

Зато понимание Гумилевым этноса как сообщества связанного особенной системой адаптаций к ландшафту, передающихся через этническую традицию, представляется мне истинным. Гумилев определяет традицию следующим образом:

«Иерархия стереотипов и правил поведения, культурных канонов, политических и хозяйственных форм, мировоззренческих установок, характерных для данного этноса и передаваемых из поколения в поколение. Накопленной этнической традицией и определяется своеобразие каждого этноса, его место в ряду других народов».

Другими словами, к полному шоку современных «новиопов», числящих себя гумилевцами, этнос это «кровь и почва». Это система которая воспроизводит сама себя в определенном ландшафте при помощи людей, которых она отпечатывает по матрице своей традиции – не «гармошки-балалайки», а фундаментальных адаптаций.

Цель существования этноса – при помощи своей традиции воспроизводить себя как этнос.

А вот пассионарность – это свойство не этноса, а человеческого существа. Пассионарий это индивид. «Много пассионариев» это много пассионарных индивидов. Строго говоря, слово «пассионарии» вообще не вполне корректно, поскольку очень часто пассионарии друг друга не переносят и стремятся поскорее друг друга убить. Пассионарий – человек с зашкаливающей жизненной энергией, которая отключает у него инстинкт самосохранения, в этом смысле всегда один.

Этнос не производит пассионарность, но потребляет её, как топливо, не как машина потребляет бензин, но скорее как организм потребляет пищу. Этнос выступает как агрегатор пассионарности. Употреби Гумилев в своё время это слово и всё бы встало на свои места.

Задача этноса как системы «улавливать» пассионариев, втягивать их в себя, «расщеплять» их деятельность на полезные вещества для своего этнического строительства – расширение территории, экспансию, культурные артефакты и т.д.

Но самое главное для этноса – заставлять пассионариев на биологическом уровне (пассионарность, как мы помним по Гумилеву, передается половым путем) вливать эту пассионарность в этнос через семя, а затем этнос обрабатывает новорожденных членов этноса при помощи традиции.

Именно этого аспекта пассионарности не понимают любители поболтать про «древнерусский интернационализм», который, якобы, принимал и татар, и немцев, и шотландцев и осетин. Перед нами не «всеприятие» и не «мультикультурализм», а нечто прямо противоположное – насос, который безошибочно определяет полезного человечка, вытягивает его из его этноса, перемещает свой, уменьшает заряд там, увеличивает здесь.

Для сильного этноса это беспроигрышная игра. Этнос у которого все в порядке всасывает в себя пассионариев, отметает шлак и полностью перерабатывает полученный человеческий материал своей традицией. Сама традиция, при этом, непрерывно гибко развивается, самоадаптируется к результатам деятельности пассионариев.

Точнее сказать, – традиция объявляет практически все результаты деятельности пассионариев не противоречащие прямо фундаментальным адаптациям… традицией. Например «Красавчик Браммел» – типичный пассионарий – придумывает строгий черный костюм и дендизм. Вопиющий вызов всему лондонскому свету. И вот еще при его жизни стиль денди – это британская традиция, консерватизм, а сегодня Браммелю в Лондоне стоит памятник.

Этнос с проблемами начинает изолироваться, чтобы удержать целостность традиции, пытается достичь «гомеостаза», стать «изолятом». Изоляция позволяет снизить падение пассионарности в системе до естественной убыли. Это единственно верная стратегия, поскольку в этносе главное это «самогонный аппарат» традиции – пока он не сломан, любой приток энергии может этнос оживить и заставить переродиться, как с этносами постоянно и происходит и потому многие из них, в лице их традиции, живут гораздо дольше 1000 и даже 1500 лет.

А вот если этносу не удается уйти в гомеостаз, то его накрывает обскурация, его буквально насилуют соседи. В систему непрерывным потоком поступает семя человеческого шлака, соседских субпассионариев (субпассионарий – это тот, кто извлекает энергию из расщепления этнической традиции, её паразитического использования – от паразита социального до паразита интеллектуального). И напротив, немногочисленные пассионарии, воспитанные в традициях этого этноса, подпитывают собой другие агрегаторы, другие этносы, обрабатывающие детей по своим традициям, «уезжают жить в Лондон».

Когда сегодняшние последователи Гумилева проповедуют расширение и углубление этого изнасилования русских, рассуждая про «обновление русской крови» горными и пустынными народами они доказывают только, что восприняли теорию Гумилева как набор лозунгов-кричалок, а не как серьезный аналитический метод.

Нетрудно понять, что приток субпассионариев из этих этносов (а это приток субпассионариев, только субпассионариев и никого кроме субпассионариев – абрек с ножом, который уверен, что он зарежет и ему ничего не будет – это классический субпассионарий) попросту стирает русскую этническую традицю. Демагоги, рассказывающие о том, что выходцы с Кавказа и из Азии «обновят кровь стареющего русского этноса» не понимают, что во-первых, это народы с очень «старой» кровью. На Кавказе – так вообще реликтовые этносы, лишь растрясенные ХХ веком. А во-вторых, что к современному пришельцу с Востока, в отличие от татарского мурзы Чагадая и прочих участников этнических процессов в России в XIV-XVI веках, прилагается его мама и его клан, то есть матрица их традиций. Вы не получаете «чужое семя» для русской матрицы, вы предоставляете русскую матку для матрицы чужой.

Перед нами биологическая колонизация, а не обновление русских, понижение значений пассионарности в системе, а значит и ее функциональности. Сейчас очевидно, что механизмы русской традиции сломаны и их продолжают ломать. Ни о какой нормальной ассимиляции пассионарности из внешней среды, о «насосе» говорить не приходится даже близко.

И на сию секунду наш «антиевразийский выбор» прост – изоляция и консервирование своей традиции и своего ландшафта по принципу «Собаки на сене» – «индейцы охотились на опоссумов с помощью луков – русские качают газ, ни с кем не делятся землей и отстреливаются ядерными ракетами». Этот выбор, базирующийся на теории Гумилева, совершенно не совместим, ни с евразийством самого Льва Николаевича, ни, тем более, с тем, что проповедуют его эпигоны.

Это евразийство, вернусь к воспоминаниям, было для меня неприятным открытием в 1992 году, когда мне впервые попали в руки сперва «Древняя Русь и Великая Степь», а затем «От Руси до России». В первой из этих книг была великолепно развернута теория «антисистемы» как систематического отрицания жизни, и этнических химер как таких симбиозов двух некомплиментарных этносов, которая ведет к аннигиляции этнической традиции и, тем самым, самоуничтожению этноса, который попал в эту переделку.

Очень жаль, что мне тогда не попалась самая страшная, самая «антиевразийская», самая враждебная к мультикультурализму книга Гумилева – «Хунну в Китае», где природа этнической химеры была показана без привязки к беспокоящему Россию еврейскому вопросу, на материале химерического сочетания кочевников-хуннов и оседлых китайцев в одном политическом организме, где правитель одновременно является шанюем хуннов и Сыном Неба ханьцев. Дети не получают ни воспитания и этической школы отцов-степняков, но и от матерей-китаянок их культура чисто поверхностна.

Этих химерных правителей китайское население ненавидит и при каждом удобном случае поднимает восстание и стремится всех их вырезать. Сценарий такого восстания классичен — китаец втирается в доверие к варварскому правителю и с варварской точки зрения предает его — убивая и устраивая резню, а с китайской — избавляет народ от тирании дикарей. Но военной силы не хватает и очередной раз вырезают в итоге самих китайцев. При всем при этом нельзя не изумиться силе, жизнестойкости китайского народа и китайской традиции — этот ад продолжался триста лет. Триста лет варвары творили с китайским народом что хотели, и в итоге, все равно, китайцы победили. Триста лет национальной катастрофы и в итоге утверждается именно Китай, а степняки погибоша аки обре.

Необходимо понимать, что понятия этнической химеры и антисистемы не тождественны друг другу и относятся, в общем-то, к разным логическим ответвлениям гумилевской теории. Если химера это продукт исторически сложившегося симбиоза двух несовместимых этносов, чье взаимодействие лишь обнуляет этническую традицию в результате возникновения культурной шизофрении, когда дети воспитываются в режиме «ни мышонок, ни лягушка», то антисистема есть осознанное теоретически подкрепленное жизнеотрицание.

Антисистема ненавидит реальную жизнь с её потоком, сложностью и многообразием, стремится подменить эту жизнь простой идеологической схемой, ненавидит традицию как концентрацию жизненных результатов этноса и, прежде всего, пассионариев, ненавидит саму жизнь как биологическое самовоспроизводство.

То есть если химера это аннигилирующее столкновение двух вполне жизнеспособных сами по себе этносов, то антисистема – это антиэтнос, стремление уничтожить всё то, что сохраняет и воспроизводит этнос. Если для этноса высшим чудом является зачатие и рождение ребенка, который затем должен быть воспитан в лоне традиции, которая сама плод деятельности рожденных и воспитанных людей предыдущих поколений, то для антисистемы главной целью является то, чтобы зачатие и рождение не состоялись, а завербованный адепт воспитывался не в традиции, а в сухой жизнеотрицающей схеме.

Если антисистема и любит этнические химеры, то именно потому, что видит в них ту самую аннигиляцию жизни и традиции, создание манкуртов, хорошо поддающихся идеологической обработке, вместо традиционной. Химера не есть антисистема, но антисистеме живется внутри химеры как нигде привольно.

Пишет об этих явлениях Гумилев с понятной ненавистью. Здесь у него просыпается настоящий пыл крестоносца. Нет сомнений, что он сам жег бы альбигойцев и закапывал бы головой вниз маздакитов, как это делают защитники жизненной нормальности в его книгах.

Понятны и гумилевские этнополитические аллюзии, так скандализировавшие общественность в момент выхода его книг.
Гумилев сам своими глазами наблюдал в России формирование этнической химеры: обширный исход в российские города выходцев из-за черты оседлости, составлявших важную социальную опору новоустановленной советской власти. Их поток встретился на тесных коммунальных кухнях и в бараках с переселявшимися из деревни крестьянами и с ошметками разгромленных высших классов и интеллигенции Российской Империи, привел к появлению причудливых союзов, браков и социальных сред, которые имели все характерные черты Химеры – воспитанные в таких семьях дети были ни мышатами, ни лягушатами, не воспроизводили в себе ни традиций высших классов Империи, ни русской деревни, ни еврейского местечка.

В этом столкновении русская этническая традиция беспощадно разрушалась, от ашкеназской оставалась лишь внешняя пустая оболочка, прежде всего – система противопоставлений чужакам. А носители химерного квази-этнического сознания подбирали себе новую идеологию, идеологию антисистемы, идеологию, оправдывающую разрушение этнических традиций. И такая идеология была в итоге найдена в виде радикальной русофобии, то есть систематического отрицания самих основ реальной жизни в России во все эпохи. Всё русское было объявлено грязным, некультурным, тоталитарным, кровавым, постыдным. Нетрудно обнаружить очевидные параллели между отношением классической антисистемы – манихеев к материи и отношении русофобов к России и русским. И материя и Россия – липкая дрянь от которой надо освободиться любой ценой.

Проницательность Гумилева, который создавал образы древности, вполне однозначно считывавшиеся применительно к сегодняшнему дню, сделала его последние работы очень актуальными. Но, к сожалению, анализом проблематики антисистемы дело не ограничилось. Во многом тут сыграли свою роль обстоятельства случайного текстологического характера. Гумилев написал еще в 1970-е годы очерк «Зигзаг истории», посвященный хазарской химере для альманаха «Прометей», но тот, по понятным причинам, не вышел. И в самом деле, представить себе подобный текст в советской печати было решительно невозможно. Затем Лев Николаевич увлекся сочинением апологетической биографии Чингисхана и истории монгольских завоеваний «Деяния монголов». Когда представилась возможность издания, всё это легче было объединить под одной обложкой. Так книга об антисистеме и книга апология монгольских завоеваний объединились вместе в “Древнюю Русь и Великую Степь” и создали общий смысловой комплекс из которого следовало: хазары – носители смерти, а монголы – агенты жизни, ненавидишь антисистему, не принимаешь химеризацию русского этноса, – прославляй Чингисахана, Батыя и Тохтамыша.

Идеи Гумилева попали в парадоксальный, убийственно ядовитый для них контекст. Вместо инструмента в руках русского народа по возвращению своей традиции и выхода из под облучения русофобской антисистемой, они содействовали удвоению химеры и еще большему распространению антисистемного влияния. Наряду с возникшей после революции русско-ашкеназской химерой начала стремительно набирать силу химера русско-кавказско-азиатская, так соответствовавшая новым условиям «многонациональной» РФ. С прежней химерой она находилась в причудливых отношениях от борьбы до сотрудничества, но и в том и другом случае представители доминирующих компонентов химеры рассматривали русских как низших, как биологический материал для строительства нового общества.

Теория Гумилева в этих условиях сама стала инструментом антисистемы, одной из доктрин политического, этнического и цивилизационного порабощения русских. Завоевание, порабощение и истребление русских оказывались «союзом» приносящим лишь благо. Русские превратились в обвиненную жертву, которая сама спровоцировала миролюбивых монголов. Жестокие карательные акции против русских городов оказывались политически необходимыми и оправданными мерами, к тому же вызванными конфликтами среди самих русских. Русской исторической миссией оказывалась борьба с Западом, ради которой следовало ценой любых уступок найти в Азии союзников. В конечном счете эпигоны Гумилева договорились до прямых призывов к этноциду русских, проповедуя «обновление крови», которое, якобы, приведет к пассионарному толчку русских.

В теоретическом аппарате Гумилева происходило формирование химеры с антисистемной идеологией жестоко разрушавшей и традицию русского этноса и его систему воспроизводство. И во всем этом Гумилев если не сам, то его тексты, принимали живейшее участие.

В основе массового гумилевского культа сегодня лежит одна единственная книга. И это отнюдь не его остроумный и парадоксальный трактат «Этногенез и биосфера Земли», не интеллектуально утонченное при всей абсурдности многих гипотез исследование «Поиски вымышленного царства», не увесистый талмуд по теоретическому антисемитизму «Древняя Русь и Великая Степь», и уж конечно не гениальная пронзительная «малолитражка» про хуннов в Китае (о её существовании большинство читателей и не подозревает).

Основой гумилевской «премудрости», цитат, общих мест и дидактических выписок служит вышедшая в год смерти Льва Николаевича книга «От Руси до России» – короткий компендиум по русской истории с древнейших времен до эпохи Петра Великого. Эта книга уже в своем названии несла значительный разрушительный заряд, так как, вопреки традициям русской и советской историографии (и в согласии с историографией украинской) противопоставляла древнюю Русь и новую Россию как два государства созданных двумя разными этносами.

Гумилеву это противопоставление понадобилось для того, чтобы в рамках его теории этногенеза, задававшей народам предельные сроки существования в 1200 лет, задать для современной России утешительную более раннюю фазу. Одно дело, если русский народ отпраздновал тысячелетие в 1862 году и сейчас находится на самом закате. А именно к таким мрачным мыслям располагала обстановка 1992 года. И совсем другое дело, если перед нами этнос зародившийся в результате пассионарного толчка в XIV веке и едва добравшийся до 800-летия. Впереди для такого этноса, по Гумилеву, долгая, творчески богатая «золотая осень». Поэтому Гумилев разделил Россию, начавшуюся лишь в XIV-XV веках, и «Русь», которая была лишь финальной фазой славянского этногенеза, начавшегося в I веке до нашей эры и пришедшего к упадку к XIII веку, поэтому монголы, якобы, добили умирающего, а не разрушили молодую культуру.

Это омоложение России и русских было релевантно только в логике гумилевской теории, да и то не в полной мере. Китайская цивилизация за время своего существования сменила дюжину государственностей и политических систем, по Гумилеву можно говорить о множестве китайских этносов. Однако и мы, и сами китайцы называем народ «китайцами» со времен Конфуция, а страну и периодически распадающуюся и воссоединяющуюся империю «Китаем». Соответственно противопоставлять Русь и Россию у нас не больше оснований, чем говорить о древнем «Хань» и современном «Китае».

Зато введенным Гумилевым разделением немедленно воспользовались антирусские пропагандисты Украины и Белоруссии. «Москали» не имеют никакого отношения к Руси, это признает сам их главный историк! Их «Россия» – это монгольская Орда, а истинная продолжательница Руси – это Украина-Русь! Москалей, стало быть, на ножи». Ничего себе услуга. По сути гумилевская теория вытолкнула из русского мира десятки миллионов русских – украинцев и белорусов, зато своим монголоцентризмом навязала русским миллионы новых «братьев» ладно бы только в России, а по всему некрещеному миру, – лишь бы они когда-то доили кобылиц и хотя бы ненадолго оказались во власти потомков Чингисхана.

При этом формула «От Руси до России», по сути – формула национального самоотрицания, оказалась чрезвычайно популярна. Так, к примеру, назывался концерт 12 июня 2015 года на красной площади. Это, в известном смысле, вполне логично, поскольку «День независимости России» – это эталонный праздник национального нигилизма, когда Россия отрицает свою тысячелетнюю историю и притворяется «Российской Федерацией» – страной, которой от роду нет и четверти века. Впрочем, половина концерта оказалась посвящена не России и не РФ а советской ностальгии и песням о том как дети разных народов живут мечтой о мире.

Личность и труды Гумилева, подвергшись практически официальной политической канонизации, стали краеугольным камнем всё разрастающегося безумия. Рассуждения муфтия Гайнуттдина при открытии мечети в Москве о том, что «Россия – наследница Золотой Орды» покажутся цветочками, когда встречаешься с книгой Г. Тюньдешева «Великий хан Батый – основатель Российской государственности» (Минусинск, 2013) и восторгом украинских борцов с москалями, нашедших на территории самой России подтверждение того, что москали – не русь и не славяне, а монголо-угры и Орда. Наверчивание евразийских кругов идет по нарастающей и вот уже «Карамзин курильщика» Борис Акунин рассказывает о том, что Русь формально входила в китайскую империю Юань. Впрочем, последнее утверждение Гумилеву вряд ли бы понравилось, поскольку он был пламенным симпатизантом кочевников, а к Китаю относился весьма сдержанно.

Гумилев чрезвычайно тщательно, десятилетиями, работал над встраиванием определенной системы защиты от нападок критиков – сперва китаеведов и кочевниковедов, затем этнографов, наконец русистов. В итоге его противокритическая оборона достигла своего рода совершенства. Во-первых, любая критика в его адрес представлялась как идеологически ангажированная. Сперва – как критика советских «стукачей и доносчиков», которые расстреляли его отца и гнали его мать, а затем дважды упекли Гумилева в лагерь. При таких вводных, любые возражения Гумилеву получали привкус политического доноса и это аннигилировало возражения академиков Ю.С. Бромлея, главы советской этнографии, Б.А. Рыбакова, главы советской официальной древнерусистики.

В последние годы к этой квалификации критиков прибавилась в каком-то смысле противоположная – критика представала как месть еврейского научного и околонаучного лобби за нелицеприятное освещение истории евреев и Хазарского каганата в «Древней Руси и Великой Степи» и козней антисистемы. Тем самым возражения представителей этого научного лагеря – будь то Я.С. Лурье, или Л.С.Клейн автоматически квалифицировались последователями Гумилева как злобное шипение разоблаченной антисистемы.
Некоторую проблему Лев Николаевич испытывал лишь с критикой со стороны лагеря традиционных патриотов, представителей «русской партии» – Владимира Чивилихина, подвергшего гумилевскую апологию монголо-татар безоговрочному разгрому во второй книге своего романа “Память”, и А.Г. Кузьмина. Их трудно было записать в советские доносчки и, тем более, в неохазары.

Но на выручку приходило удивительное умение Гумилева привлекать себе сочувствующих покровителей. Таковым в филологической среде был академик Д.С. Лихачев, когда-то после окончания войны сам страстный националист, имевший постоянные конфликты с представителями «хазар» в Пушкинском Доме. Лихачев обеспечил прикрытие антихазарской книге Гумилева. Поддержку гумилевским концепциям союза с Ордой против Запада оказал литературный критик Вадим Кожинов, авторитет которого в «русской партии» был непререкаем. «На Куликовом Поле Русь сражалась не с Востоком, а с Западом», повторил Кожинов тезис Гумилева и репутация Льва Николаевича в патриотических кругах была в целом упрочена, а из них она плавно перетекла в содержание патриотического ренессанса путинской России последних лет.

Когда к Гумилеву предъявлялись фактические претензии в связи с его многочисленными ошибками, непроверенными и неподтвержденными суждениями, то ответом оппонентам служил упрек в излишней скрупулезности и мелочности. «Какая ерунда! В главном-то он прав!» – отвечали адепты Гумилева на указание, что мэтр в очередной раз что-то перепутал. Красота общей теории оправдывала погрешности в частностях. Зато если критика направлялась против общей теории, тут же оказывалось на то, что она хорошо фактически обоснована, она «работает», она проверена фактами. Получался порочный круг – правоту теории обосновывали факты достоверность которых не обсуждалась, поскольку важны не они сами по себе, а картина в целом.

Как следствие гумилевские мифы тиражируются и вот они уже столько раз повторены, что представляются самоочевидными. Чего стоит, к примеру, выдумка, что монгольское нашествие на Русь было местью степной империи за убийство русскими князьями монгольских послов. «Вина» русских за которую их «справедливо» наказали монголы столь очевидна для форумных историографов, что никто даже не попытался произвести «фактчекинг» этого утверждения, впервые сделанного еще в 1970 году: «Монголы объясняли войну против Руси как месть за убийство их послов» (Л.Н. Гумилев. Поиски вымышленного царства. 1970. с. 330).
Лишь три года назад автор этих строк решился оспорить этот тезис, превратившийся из абсурдной гипотезы в нечто вроде самовоспроизводящейся злонамеренной клеветы.

После разгрома государства Хорезмшахов в Средней Азии лучшие полководцы Чингисхана Джебе и Субэдей отправились в длинный рейд на Запад, в котором разгромили грузин, алан и половцев, заставив последних искать защиту на Руси. Когда сын знаменитого по «Слову о полку Игореве» половецкого хана Юрий Кончакович пришел за подмогой, русские князья резонно рассудили, что старый и многажды битый враг лучше нового, сильного и небитого, и половцев решили поддержать. Тут-то и появились злосчастные субедэевы послы. Вот как об этом рассказывает Новгородская Первая Летопись:

«Тъгда же увѣдавъше Татари, оже идуть русстии князи противу имъ, и прислаша послы, къ русскымъ княземъ: «се слышимъ оже идете противу насъ, послушавше Половьць; а мы вашеи земли не заяхомъ, ни городъ вашихъ, ни селъ вашихъ, ни на васъ придохомъ, нъ придохомъ богомь пущени на холопы и на конюси свое на поганыя Половче; а вы възмите с нами миръ; аже выбежать къ вамъ, а биите ихъ оттолѣ, а товары емлите к собе: занеже слышахомъ, яко и вамъ много зла створиша; того же дѣля и мы биемъ».
Того же русстии князи не послушаша, нъ послы избиша, а сами поидоша противу имъ; и не дошьдъше Ольшья,Вперёднѣпрѣ. И прислаша к нимъ второе послы Татари, рекуще тако: «а есте послушали Половьчь, а послы наша есте избили, а идете противу нас, тъ вы поидите; а мы васъ не заяли, да всѣмъ богъ»; и отпустиша прочь послы ихъ». (Новгородская первая летопись старшего и младшего извода. М.-Л., 1950. с. 62).

Монгольские послы действительно «пришли с миром»: они предложили русским предать своих старых врагов – половцев, напасть на них и, вместе с монголами, ограбить и уничтожить. Л.Н. Гумилев упрекает русских князей в неверии в искренность присланного от всей души посольства, в неоправданной жестокости. Г.В. Вернадский даже предположил, что послов убили не за то, что они были монголами, а за то, что они были христианами-несторианами (Вернадский Г. В. Были ли монгольские послы 1223 г. христианами? – «Seminanum Kondakovianum», т.3. Praha, 1929). Мол, еретиков на Руси ненавидели сильнее, чем язычников, и «рассекающих надвое Христа» рассекли надвое. В своих ранних работах Л.Н. Гумилев также придерживался этой версии.
Упрек в неоправданной жестокости совершенно безоснователен. И додумывать причины казни послов совершенно не надо. Казнили их за то, что они приехали к русским князьям с лживым ультиматумом. Монголы лгали.

Вообще, главное качество, которое отмечают у монголов и арабо-персидские, и китайские источники, и русские летописцы – это «льстивость» – умение напористо и изобретательно беззастенчиво лгать. Никто не следовал принципу Сунь-Цзы «война – это путь обмана» с такой последовательностью и свободой от всякой рыцарственности. Но ложь Субэдея была слишком наглядной, поскольку только что тем же самым приемом он обманул самих половцев.

Два потрепанных монгольких тумена не могли справиться с отличными воинами аланами и половцами, и тогда Субэдей решил их перессорить и разбить по частям. Вот что рассказывает современник событий арабский историк Ибн ал-Асир:

«Тогда Татары послали к Кипчакам сказать: «мы и вы одного рода, а эти Аланы не из ваших, так что вам нечего помогать им; вера ваша же похожа на их веру, и мы обещаем вам, что не нападем на вас, а принесем вам денег и одежд сколько хотите; оставьте нас с ними». Уладилось дело между ними на деньгах, которые они принесут, на одеждах и пр.; они принесли им то, что было выговорено, и Кипчаки оставили их (Алан). Тогда Татары напали на Алан, произвели между ними избиение, бесчинствовали, грабили, забрали пленных и пошли на Кипчаков, которые спокойно разошлись на основании мира, заключенная между ними, и узнали о них только тогда, когда те нагрянули на них и вторгнулись в землю их. Тут стали они (Татары) нападать на них раз за разом, и отобрали у них вдвое против того, что им принесли». (Золотая Орда в источниках (ЗОИ). Т. 1. М., 2003. с. 26).

Разумеется, русские князья знали об этом предательстве доверившихся, и когда их попытались поймать на ту же удочку, не могли не отреагировать предельно резко. Провокация ведь была рассчитана на явных глупцов и откровенных подлецов: предать союзников, чтобы самим затем быть преданными. Венской конвенции еще не существовало, в международных отношениях, особенно по отношению к выдвигающим наглые ультиматумы, больше принят был стиль «This is Sparta!». Послов убили.
При этом надо учесть, что монгольские послы имели заслуженную репутацию беззастенчивых шпионов. Монгольский посол – мусульманский купец Джафар-ходжа (купцы-мусульмане вообще играли огромную роль в монгольской разведке, составляя превосходную спецслужбу Чингисхана, а взамен получая на откуп подати с городов – в том числе и русских) прибыл в северокитайскую империю Цзинь с требованием подчиниться. Его не убили, просто отказали и отпустили.

От зверской резни это благородство цзиньцев не спасло, зато вернувшись, Джафар стал проводником монголов прямо на столицу Цзинь Нанькоу и был за свои услуги назначен губернатором развалин Пекина (Храпачевский. Р.П. Армия монголов периода завоевания Древней Руси. М., 2011. С. 152).

Но, быть может, какое бы отвращение ни вызывали коварные предложения монголов, как бы ни были серьезны их подозрения, убивать их не стоило, ибо «у Татар есть обычай никогда не заключать мира с теми людьми, которые убили их послов, чтобы отомстить им» – как писал ездивший к ханам Батыю и Гуюку папский посол Плано Карпини (Плано Карпини. История монголов. Глава последняя. §2). Именно на этом высказывании папского дипломата Л.Н. Гумилев и построил в «Поисках вымышленного царства» мифологему монгольского нашествия на Русь как грандиозной мести за убийство послов, развитую в последующих книгах до масштабного пафоса:

«А ведь это подлое преступление, гостеубийство, предательство доверившегося! И нет никаких оснований считать мирные предложения монголов дипломатическим трюком. Русские земли, покрытые густым лесом, были монголам не нужны, а русские, как оседлый народ, не могли угрожать коренному монгольскому улусу, т.е. были для монголов безопасны. Опасны были половцы – союзники меркитов и других противников Чингиса. Поэтому монголы искренне хотели мира с русскими, но после предательского убийства и непровоцированного нападения мир стал невозможен.
Однако монголы не ко всем русским стали проявлять враждебность и мстительность. Многие русские города во время похода Батыя не пострадали. «Злым городом» был объявлен только Козельск, князь которого Мстислав Святославич Черниговский был среди тех «великих» князей, которые решали судьбу послов. Монголы полагали, что подданные злого правителя несут ответственность за его преступления. У них самих было именно так. Они просто не могли себе представить князя вне «коллектива». Поэтому пострадал Козельск». (Древняя Русь и Великая Степь. М., АСТ, 2002. с. 529).

Гумилев пытается нас убедить, что убийство послов так оскорбляло монголов, настолько противоречило их картине мира, что возникали обстоятельства непреодолимой силы. Они не могли не уничтожить русских, даже если бы хотели, так как голос крови, долг мести и пепел убитых стучались в их грудь.

Мстительность монголов – это несомненный факт. Любая агрессия, любой геноцид – как, к примеру, геноцид племени татар, оправдывались Чингисханом именно ссылкой на необходимость мщения. Как отмечает в своей биографии Чингисхана выдающийся русский востоковед Е.И. Кычанов: «Именно Чингис возвел месть в культ, он провоцировал и тщательно готовил войны и вел их предельно жестоко» (Властители Азии. М., 2004. с. 418).

Хотя истребление целой страны в отместку за смерть нескольких послов свидетельствовало бы о крайней степени психической неадекватности. Это как если бы РФ сегодня в отместку за избиение дипломата Бородина послала в Гаагу баллистическую ракету.

Но в конструкции о пережитой монголами смертельной обиде есть загвоздка. И даже не одна. Прежде всего, утверждению «мир стал невозможен» очевидно противоречит летописный рассказ. Узнав об убийстве первых послов, Субэдей с упреками присылает вторых, которых, кстати, благополучно отпускают. Зачем присылать новых послов, рискуя и их убийством, если дорога к миру закрыта и остается только воевать?

Десятки страниц рассказов современников на всевозможных языках полны историй о том, как монголы присылают, присылают и присылают послов, рассчитывая убедить противников сдаться. И поступают с исключительной подлостью со сдавшимися, как, к примеру, с жителями Самарканда, о чем рассказывает Ибн аль-Асир (ЗОИ). Т. 1. М., 2003, с. 17:

«Сказали им неверные: «Выдайте нам ваше оружие, ваше имущество и ваш скот, и мы отошлем вас к вашим [родичам]». Так они [жители] и сделали. Но, отобрав у них оружие и скот, [Татары] наложили на них меч, избили их до последнего» («предательство доверившегося» – говорите?).

В приводимой Юлианом Венгерским грамоте венгерскому королю от монгольского каана сказано «тридцатый раз я отправил к тебе послов» (Аннинский С.А. Известия венгерских миссионеров XIII-XIV вв. о татарах и восточной Европе// Исторический архив, Том III. М.-Л. 1940. с. 89).

Потрясающая настойчивость. Нежелание монголов продолжать переговоры с теми, кто убил их послов, – надуманная фантазия. Но, может быть, продолжая переговоры, монголы остро переживали случившееся? Ничего подобного.

Единственным источником, упоминающим избиение послов русскими князьями, является… Новгородская первая летопись. То есть русский источник. Ни один арабский, персидский или китайский источник, ни один автор, писавший с монгольской стороны, ни единым словом эпизод с послами не упоминают. Рашид ад-Дин, самый подробный и тщательный из летописцев деяний Чингисхана, рассказывает о битве на Калке так:

«Затем они напали на страну урусов и на находящихся там кипчаков. К этому времени те уже заручились помощью и собрали многочисленное войско. Когда монголы увидели их превосходство, они стали отступать. Кипчаки и урусы, полагая, что они отступили в страхе, преследовали монголов на расстоянии двенадцати дней пути. Внезапно монгольское войско обернулось назад и ударило по ним и прежде, чем они собрались вместе, успело перебить [множество] народу. Они сражались в течение одной недели, в конце концов кипчаки и урусы обратились в бегство. Монголы пустились их преследовать и разрушали города, пока не обезлюдили большинство их местностей». (Рашид ад-Дин. Сборник летописей. т. 1, Кн. 2 М.-Л., 1952. с. 229).

Ибн ал-Асир, подробно рассказавший о том, как Субэдей обманул половцев, дает и подробную картину битвы (ЗОИ. Т. 1. М., 2003. сс. 26-27). Как князья решают противостоять монголам, как монголы нападают, русские и половцы идут им навстречу, как несколько дней шла битва. О пересылке послами ни слова.

Обратим, кстати, внимание, что все источники с монгольской стороны описывают поход Субэдея на Русь как наступательный, как нападение на урусов, как агрессию, а не как вынужденную самозащиту после неудавшихся переговоров. Книга «Юань ши» – подробнейшее, в духе Сыма Цяня, описание истории монгольской династии, сопровождаемое биографиями выдающихся полководцев. Подробная биография «героя» Калки Субэдей-баатура:

«Также дошли до реки Калки, встретились и имели одно сражение со старшим и младшим Мстиславами, относящимися к русским. Пленили их. Усмирили народ асов и вернулись» (ЗОИ, т.III, М., 2009. с. 228).

О послах ни слова. Повторюсь еще раз. Об убийстве монгольских послов мы знаем только из новгородской летописи. Если бы летописец не счел нужным об этом упомянуть – мы бы об этом ничего не знали и рассуждений о монгольском нашествии как «мести за послов» просто не существовало бы.

Не странно ли? Считая, если верить Гумилеву, убийство послов за безусловный сasus belli против Руси, монголы молчат об этом факте, как партизаны на допросе, хотя должны кричать всем и каждому, что их война с урусами справедлива. И напротив, русский летописец из северного Новгорода (впрочем, прекрасно осведомленный, гораздо лучше своих южных коллег) рассказывает об этом эпизоде. Без явного осуждения, но исподволь встраивая в свой рассказ идею наказания князей за грех, каковой проникнута вся повесть о битве на Калке. Очевидно, что не монголы, а только и исключительно русский летописец видели в этом убийстве послов нечто нравственно небезупречное.

Монголы же охотно пользовались убийством послов как предлогом для мести (о чем без всякой придуманной Гумилевым метафизики сообщает осторожный Плано Карпини), но, в случае с Русью, они этого предлога явно не заметили. Попросту позабыли о нем. Не исключено, что отчитываясь о своем походе (не забудем, что летописец знает эту историю от русских участников битвы, а персы, арабы и китайцы – из отчетов Субэдея), полководец даже не счел нужным упомянуть этот эпизод, выставлявший его не очень успешным дипломатом, как малозначащую деталь.

Ну и, наконец, главное. Оценим метафизические откровения Л.Н. Гумилева из «Поисков вымышленного царства» (М., 1970. С. 291):

«Убийство доверившегося – оскорбление естества, следовательно божества. Люди, причастные к предательству, не должны жить и производить потомков, ибо монголы признавали коллективную ответственность и наличие наследственных признаков (мы бы сказали – генофонда)».

Запомним суровый приговор мыслителя-евразийца: потомки того, кто убил послов, жить на этом свете не должны, должны быть навечно вычеркнуты из генофонда.

А теперь вернемся к Рашид ад-Дину – замечательному персидскому историку, визирю Хулагидов – потомков Чингисхана, правивших Ираном, составившему свою обширную историю в духе панегирика великому завоевателю. Вот его рассказ о том, как прадед Чингисхана Хабул-хан обошелся с послами императора Цзинь:

«Следом за [ним] прискакали посланные. Невестка, взятая им из племени куралас, по имени Мати, имела новоприготовленный шатер. Его разбили для послов и их [там] поместили. Затем, так как сыновья [Кабул-хана] отсутствовали, он сказал [своим] невесткам и слугам [хадам]: «Я вас для того взял и держу столько слуг и челяди [хашам] ради того, чтобы в такой момент смертельной опасности все вы были бы со мною единодушны. Мы убьем этих послов, если же вы откажетесь, я вас убью. Когда хитаи нападут на меня, я не останусь в живых, [но] сначала я покончу с вами, ибо говорят, что на миру и смерть красна!». [Тогда] они согласились и напали вместе с ним на послов [Алтан-хана], перебили их, а [сами] благополучно спаслись из этой беды». (Рашид ад-Дин. Сборник летописей. т. 1, Кн. 2 М.-Л., 1952. С. 36).

Итак. Отец Темучжина Есугей-багатур. Сам Темучжин-Чингисхан. Его сыновья Джучи, Чагатай, Угэдей, Толуй и другие. Их внуки Бату, Берке, Гуюк, Хайду, Мункэ, Хулагу, Хубилай, Ариг-Буга и другие. Ильхан Оджейту – господин и покровитель Рашид ад-Дина, согласно «религиозным представлениям монголов» в изложении Л.Н. Гумилева, принадлежали к «проклятому семени» – к потомкам убийцы цзиньских послов Хабул-хана (ему по всей Монголии стоят памятники как основателю монгольской государственности).

Весь род Чингисхана, если руководствоваться логикой Л.Н. Гумилева, не должен был жить и производить потомков. А Рашид ад-Дин излагает рассказ о страшнейшем преступлении предка Чингисхана так спокойно и весело, как будто это подвиг. При этом домашние Хабул-хана явно были не в восторге от этой идеи. Ему пришлось угрожать убить их, чтобы они решились на совместное с ним преступление (дело тут было не в этике, просто домашние боялись мести цзиньцев).

Никакого святотатства в таком убийстве монголы не видели и, если и ссылались на убийство послов как на повод для мести, то по принципу «ты виноват уж в том, что хочется мне кушать». Так было, к примеру, после и в самом деле страшной бойни, устроенной по приказу хорезмшаха в Отраре, где перебили 450 присланных монголами купцов и послов (читай шпионов) – мусульман. Интересно, что и после этой бойни Чингисхан сначала попробовал заставить хорезмшаха Мухаммада извиниться, что мало соответствует гумилевскому мифу о святотатстве и непреодолимой жажде мести.

Выдумку о чрезвычайном неприятии монголами убийства послов опровергает и русское историческое предание. «Повесть о разорении Рязани Батыем» содержит рассказ об убийстве Батыем рязанского посла – князя Федора Юрьевича – за то, что тот отказался предоставить повелителю монголов свою жену Евпраксию.

«И посла сына своего князя Федора Юрьевича Резаньскаго к безбожному царю Батыю з дары и молении великиими, чтобы не воевал Резанския земли. Князь Федоръ Юрьевич прииде на реку на Воронеже к царю Батыю, и принесе ему дары и моли царя, чтобы не воевал Резанския земли.
Безбожный царь Батый, льстив бо и немилосердъ, приа дары и охапися лестию не воевати Резанския земли. И яряся хваляся воевати Русскую землю. И нача просити у рязаньских князей тщери или сестры собѣ на ложе. И нѣкий от велмож резанских завистию насочи безбожному царю Батыю на князя Федора Юрьевича Резанскаго, яко имѣет у собе княгиню от царьска рода, и лѣпотою-тѣлом красна бѣ зело. Царь Батый, лукав есть и немилостивъ в неверии своем, пореваем в похоти плоти своея, и рече князю Федору Юрьевичю: «Дай мнѣ, княже, вѣдети жены твоей красоту!»
Благовѣрный князь Федор Юрьевич Резанской и посмѣяся, и рече царю: «Не полезно бо есть нам, христианом, тобѣ, нечестивому царю, водити жены своя на блуд,- аще нас приодолѣеши, то и женами нашими владѣти начнеши». Безбожный царь Батый возярися и огорчися и повелѣ вскорѣ убити благовѣрнаго князя Федора Юрьевича, а тѣло его повелѣ поврещи зверем и птицам на разтерзание; инех князей, нарочитых людей воиньских побилъ».

Представители современной «ордынской историографии», то есть авторы, которые вслед за Л.Н. Гумилевым (и значительно «смелее» его в выводах) апологизируют монголов, Батыя и завоевание ими Руси, порой не пренебрегая откровенными антирусскими выпадами, отмахиваются от этой повести как от «фольклорного произведения XVI века» (характерный образчик такой ордынской историографии: Почекаев. Р.Ю. Цари Ордынские. Биографии ханов и правителей Золотой Орды. СПб, 2012. С.14).

Это очевидная натяжка. Во-первых, фольклорным памятником по всем формальным признакам является и «Тайная история монголов» – основной источник о жизни Чингисхана. И однако же ею пользуются без зазрения совести. Во-вторых, как справедливо отметил Д.С. Лихачев (Избранные работы. т. 2 Л., 1987. С. 261), при том, что известная нам рукописная традиция «Повести о Николе Заразском», в состав которой входит повесть о разорении Рязани, восходит к XVI веку, внутренняя критика текста показывает, что он не мог быть написан позже середины XIV – автору известны реалии, которые в XVI веке уже были давно забыты.

Кстати, сам Л.Н. Гумилев очевидно принимает рязанские повести за подлинные – он считает историчной фигуру Евпатия Коловрата и, мало того, на основании повести о действиях его отряда предлагает свои гипотезы о числе вторгшихся на Русь монголов (От Руси до России. М., 1995. С. 131).

Но… и Федор Юрьевич и Евпатий Коловрат известны нам только как персонажи «Повести о разорении Рязани Батыем». Никаких проверочных источников мы не имеем. Если историчен один персонаж – Евпатий Коловрат, то историчен и другой – Федор Юрьевич. Разорение Рязани было таким ужасающим, а его обстоятельства столь шокирующими, что, конечно же, в памяти народной должен был сохраниться такой необычный факт, как убийство посланного к Батыю князя. По мнению ведущего современного исследователя Батыева нашествия Д.Г. Хрусталева: «Факт убийства русских послов в монгольской ставке не вызывает сомнений» (Русь: от нашествия до «ига». 30-40 гг. XIII в. СПб., 2004. С. 89).

Активные дипломатические обмены перед началом войны между Батыем и Рязанью, Батыем и Владимиро-Суздальским княжеством зафиксированы и в других источниках. И источники эти показывают, что никакого проку от ласкового обхождения с батыевыми послами не было.

«Се бо чюдный князь Юрьи, потщася Божья заповеди хранити и Божий страх присно имея в сердци, поминая слово Господне, еже рече: «О семь познают вы вси человеци, яко мои ученици есте. Аще любите друг друга, не токмо же друга, но и врагы ваша любите. И добро творите ненавидящим вас».
Всякъ злосмыслъ его, преже мененыя безбожныя татары, отпущаше, одарены бяхут, бо преже прислали послы свое злии ти кровопиици, рекуще: «Мирися с нами». Он же того не хотяше, якоже пророкъ глаголет: «Брань славна луче есть мира студна». Си бо безбожнии, со лживым миром живуще, велику пакость землям творять, еже и зде многа зла створиша» (Полное собрание русских летописей. Т. 1. Лаврентьевская летопись. стб. 468; Лист 163 об.).

Суздальский князь Юрий Всеволодович отпустил татарских послов с миром, что не помешало Батыю напасть на его землю, разорить её, перебить сыновей князя (одного из них, еще ребенка, Владимира Юрьевича захватили ранее в плен в Москве и казнили под стенами Владимира, после того как город отказался сдаться), а полководцу Батыя Бурундаю – внезапно атаковать самого князя, убить, обезглавить и приволочь его голову в мешке на опознание в Батыеву ставку.

Никакой принципиальной разницы между судьбой не убивавшего послов Юрия Всеволодовича и убивших послов князей, погибших на Калке, между судьбой тех земель, чьи князья казнили монгольских послов, и тех земель, чьи князья их одаривали, не замечается. Напротив, действия монголов в отношении русских князей строго подчинены логике обезглавливания противников.

Из всех авторов, писавших об этом, афористичней всего выразил данное монгольское правило Плано Карпини: «Людей благородных и почтенных не щадят никогда… их замысел заключается в том, чтобы им одним господствовать на земле, поэтому они выискивают случаи против знатных лиц, чтобы убить их» (Плано Карпини. История монголов. гл. 6. §V; гл. 7 §I ). Монголы искали любой предлог, чтобы уничтожить русскую аристократию, дабы некому было править, некому было возглавить восстание и бросить монголам новый вызов.
Систематически кочующее из книги в книгу утверждение Л.Н. Гумилева о батыевом нашествии как мести за убийство русскими князьями субедэевых послов несомненно ложно. Тезис, что монголы считали убийство послов страшнейшим непереносимым преступлением, после которого род преступника должен быть уничтожен, подвергнут геноциду, прямо противоречит тому, что Чингисхан (и, соответственно, весь его «Золотой Род») был правнуком Хабул-хана, убившего цзиньских послов. Русские предания приводят факты убийства русских послов монголами.

Русские летописи приводят факты расправ над князьями, обходившимися с монгольскими послами ласково. Восточные источники, в отличие от русских летописей, не замечают никакого эпизода с послами, хотя подробно рассказывают о битве на Калке. Единственным человеком на земле, которого беспокоило убийство монгольских послов, был составитель Новгородской первой летописи.
Из всего вышесказанного можно заключить, что созданный Л.Н. Гумилевым и активно эксплуатируемый в современной неоордынской историографии миф, что поход монголов на Русь, убийства, сожжения городов, грабежи были «карательной операцией» за убийство русскими князьями монгольских послов, никаких оснований не имеет.

Попытки представить русских злобными и коварными, а монголов – «благородными дикарями», руководствующимися простыми нравственными принципами и искренним возмущением, откровенно натянуты. Перед нами попытки оправдать разбойничье нашествие и разгром, которые с нашей точки зрения оправданий не имеют и иметь не могут. И, к сожалению, это только один из множества ложных тезисов, попавших через книгу «От Руси до России» в массовое общественное сознание русских людей и нанесших ему немалый вред.

Лев Николаевич Гумилев был человеком яркой и трагичной судьбы, над некоторыми страницах которой, порой, невозможно не пролить слез. Он был жертвой не только большевистского террора против его родителей, но и жертвой коллапса русской академической востоковедной науки в ХХ веке, когда планка, заданная такими гигантами как В.В. Бартольд существенно снизилась и потому компетенции критиков не хватало, чтобы заставить Гумилева скорректировать методы, или предмет изучения.

Однако оставленное Гумилевым наследство огромно. Прежде всего это яркая и будящая мысль теория этногенеза, понятия о пассионарности и антисистеме, несомненно нащупавшие важные ключи для интерпретации этнической истории. Гумилев теоретик – великолепный интеллектуальный провокатор и, в этом качестве, оказал огромные услуги русскому самосознанию. Теоретическая реконкиста Гумилева русскими – несомненно нужная и важная задача.

Совершенно иначе приходится оценить наследие Гумилева-евразийца. Его интерпретация русской истории оказалась, в итоге, не только антирусской, не только служащей сепаратизму тюркских народов, но, по сути, клеветнической – ради апологии монголов в их чудовищных преступлениях при завоевании и последующей экзоэксплуатации Руси, Гумилеву пришлось систематически лгать на русских, квинтэссенцией чего, пожалуй, может служить созданный им миф о «мести за послов».

Объяснить «евразийскую» струю в творчестве Гумилева невозможно без понимания трансформации его личности, без принятия всерьез того факта, что в последние годы жизни мыслитель значительно дерусифицировался, вплоть до смены используемого имени на «Арслан» и возведения своего «ахматовского» происхождения к татарским корням. Фактически, позднее творчество Гумилева само может служить прекрасной иллюстрацией к его же собственному понятию этнической «химеры» – разрушительной двойной идентичности. Тем более удивительной, что фактических оснований для химеризации своего сознания у Гумилева было не так уж и много – он вполне мог оставаться просто русским и изучать татаро-монголов.

Гумилев вырастил этническую химеру в себе самом, в своем сознании и своих книгах. И с его смертью она вырвалась на волю, подтвердив, тем самым, одновременно гениальность и тщетность гумилевской теории этногенеза.