Л.Л. Ивченко. Бородинское сражение. История русской версии событий
Ивченко Л.Л. Бородинское сражение. История русской версии событий. М., Квадрига, 2009
Лидия Леонидовна Ивченко, главный хранитель Музея-панорамы «Бородинская битва» — один из ведущих современных специалистов по войне 1812 года. Её перу принадлежат «Кутузов» в серии ЖЗЛ, «Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года». В своих исследованиях и, прежде всего, в обсуждаемой монографии, Ивченко, на мой взгляд ближе всех подошла к загадке Бородина и подобрала наибольшее количество ключей к объяснению легендарного сражения. В частности потому что пытается смотреть не покупаясь на старые мифы, не считая что поддержание этих мифов нужно для национального престижа и не впадая в при этом в разоблачительство. Ивченко исследует корни русской версии событий Бородина и приходит к нетривиальным выводам.
Во-первых. Она громит миф о Барклае как великом стратеге, составившем гениальный план заманивания француза. Весь «замысел Барклая» родился задним числом из самооправданий министра, который и после войны когда Кутузов был в могиле оставался на высших постах и в милости.
Во-вторых, Ивченко указывает, что ставшая канонической версия Бородина составлена полковником Толем в защиту Кутузова против Барклая и Беннигсена, но как и всякая апологетика полна искажений. Кроме того Толь явно сам не знал замыслов Кутузова и потому составил апологию в меру своего разумения. Ивченко — явный «кутузовец» (недавно вышла в ЖЗЛ её биография Кутузова) пытается понять то, чего не понял Толь. Она отмечает, что приняв армию Кутузов был окружен врагами и недоброжелателями. Он просто не имел возможности делать то что хотел. Против него были Барклай, Беннигсен, Ермолов, Багратион и многие другие. Его кидали все кому не лень в частности царь и Ростопчин обещавшие подкрепления. Вместо этого Ростопчин носился с гранд-идеей сожжения Москвы, а Кутузову врал. В этой обстановке фельдмаршал вынужден был давать сражение, того не желая, и обходиться тем что есть.
Ивченко анализирует особенности позиции у Бородина и отмечает их странности — правый фланг за Колочей практически исключал участие большей части войск в сражении. Батарея Раевского не была ни центром, ни ключевой позицией — это была часть русского левого фланга, вместе с батареями у Семеновского образовывавшая артилерийский мешок. Фактическим центром русской позиции (расположение Барклая было, фактически, тылом) являлись Семеновское и флеши. Левый фланг Тучкова прикрывал обход в лесу.
Дальше Ивченко, на мой взгляд, немного не хватает решительности в выводах. Кутузов был не рубака а психолог-интриган, ас отступления. Он построил армию так, чтобы максимально легко отойти если Наполеон попробует свои обычные штуки — обходы, маневры и т.д. Расчет был на то что Наполеону сражение нужнее чем русским. Фраза «вот оно солнце Аустерлица» значила «вот я снова догнал Кутузова и он должен будет сражаться». Однако построение русской армии фактически полубоком вынуждало Наполеона атаковать подставленный ему фланг Багратиона в лоб. Было очевидно, что любой обход — и Кутузов просто уйдет, оставив Багратиона прикрывать отступление — герою Шенграбена это не впервой.
Ивченко подробно разбирает последствия этих ударов в лоб. Первые же пехотные корпуса разбиваются о русских егерей в лесу. Даву — единственный стратег среди маршалов штурмует флеши и при этом контужен. Удар на Флеши отбит контратакой с большими потерями и герой (идиот) дня Ней сдвигает к югу удар своих корпусов, нацеленных на Семеновское (где в русской позиции образовалась пустота) и втягивается в бой за флеши. Пехота Нея начала долбиться о Багратиона, который контраковал в штыки. Если бы Багратион и Сен При не были ранены, возможно французы вообще потерпели бы в этот день поражение. Но и так Кутузов достиг главного — пехота Наполеона практически прекратила на флешах свое существование. Офицерский и генеральский корпус французов понес чудовищные потери — соотношение по убитым офицерам и генералам у французов и русских 2:1. Штурмовать батарею Раевского пришлось уже кавалерией, которая без особого успеха и тоже с большими потерями заканчивала битву.
Кутузов заставил Наполеона атаковать в лоб, потерять пехоту и массу офицеров ради достижения стратегически предрешенного результата — занятия Москвы, неизбежность которого была очевидна. Кутузов заставил Бонапарта заплатить бешенную цену за то, что ему досталось бы и даром. Это ли не военный гений Михайлы Иларионыча? Дальнейшее известно: Тарутино, Березина, Париж.
После этого краткого реферата позволю себе некоторые подробности.
Первая часть книги — глава 1 — историографичская. Производит удручающее впечатление — не из-за того, что читать неинтересно (напротив, очень интересно), а из-за чувства ужаса, которое охватывает при мысли, что если в историографии такого перворазрядного по важности события, как Бородино, наворочено было столько ошибок, то что же с другими участками русской истории и как долго эти авгиевы конюшни придется расчищать?
Полковник Карл Федорович Толь
Основной вывод первой части — следующий: нынешней русской версии Бородина мы обязаны генерал-квартирмейстеру Кутузова полковнику Толю. В ответ на нападки, которые вел на Кутузова Барклай (ну и Беннигсен за одно) в своих оправдательных письмах и записках — причем писал Барклай по отношению к Кутузову крайне некрасивые вещи и вообще выведен у автора в довольно несимпатичном виде, Толь как бы от имени Кутузова, прибегнув к вполне культурно-приемлемой по тому времени фальсификации имени автора, создал свою версию Бородина, которую изложил в мнимом черновике рапорта Кутузова императору. Таким образом покойному фельдмаршалу предоставлена была возможность оправдаться и изложить свое видение событий, чего он, рано умерший, в действительности не делал.
Популярность имени Кутузова и энергия Толя привели к тому, что изложенная им версия была историографически канонизирована. А вместе с нею были канонизированы и неточности Толя, которые по мнению автора сознательно сознательно допустил полковник. Главная из этих неточностей — запутывание хронологии событий, в результате которой Багратион был якобы ранен после 10 утра (а то и вообще ближе к 12), а первая атака дивизии Морана на батарею Раевского была произведена после ранения Багратиона (в последней ошибке поучаствовал Ермолов, рассказавший о том, что отбил батарею якобы около часа дня).
Это искажение хронологии, которое Толь ввел с какой-то ему ведомой целью (как оно защищало Кутузова, я, признаться, так и не понял), погребло под собой всю историографию Бородина. Его канонизировали Бутурлин и Михайловский-Данилевский, причем последний осмелился спорить с первым «историческим реконструктором» в истории — Николаем I, который в 1839 году восстанавливая с участием войск ход битвы, и руководствуясь общепринятой версией, обнаружил очевидные нестыковки и хронологические лаги.
Вся последующая история русской версии событий представляла собой чреду идеологизированных переинтерпретаций версии Толя. То поклонники Барклая начинали истерически проклинать Кутузова и его нераспорядительность, то, советские авторы, забыв про Толя вообще, назначили Кутузова военным гением всех времен и народов. Рейд Уварова и Платова превратился в едва ли не контрнаступление, Багратион, который не имел права быть раненым до 12 часов отражал одну атаку на флеши за другой — всего их насчитали до восьми (а флеши превратились в синоним всего левого фланга). Потом снова начиналось перестроечное истерическое разоблачение Кутузова с непременным воспеванием аллилуйи Барклаю…
При этом осуществить пересборку хронологии и логики событий, прибегнув к синхронизации и сопоставлению французских и русских источников, попросту ленились. А зачем, когда можно кричать ура, или долой, и защищать честь Кутузова, или ее ниспровергать. Такая работа началась только в последние годы и автор делиться одной из версий такой пересборки.
Часть вторая — главы 2-4 — собственно и посвящена изложению авторской версии событий, как она получается не через «толевские» очки при прочтении документов.
Когда мы говорим о Кутузове как о главнокомандующем, мы забываем, что он не был самовластным хозяином армии, каким был Наполеон. Мало того, назначенный по требованию российского гражданского общества (дворянства, мещанства, и консервативной русской партии при дворе, перед этим скинувшей Сперанского), он имел против себя всех высших руководителей армии. Царя, принужденного к главнокомандованию Кутузова обществом. Оскорбленного Барклая, который по прежнему оставался военным министром и на день сражения о его смещении и с этого поста ничего известно не было. Беннигсена, который по праву единственного победителя Наполеона при Прейсиш Эйлау (не забудем, в его глазах Кутузов был «Аустерлицкий лузер» ) рассчитывал стать главкомом. Багратиона, который был дружен с Беннигсеном и имел собственные амбиции, а в друзья Кутузова был записан только странными прихотями советской историографии в которой все хорошие и герои должны быть вместе. Ермолова, который был начштаба у Барклая, а дружескими связями был в команде того же Беннигсена. Фактически Толь был единственным, кого Кутузов мог считать своим человеком, хотя отобрал его у Барклая.
Итак, во главе армии Кутузов был одинок, высшим генералитетом ненавидим, вынужден был скрывать свои планы (в источниках постоянно рассказывается, как он выслушивая два спорящих мнения все время молчал) и непрерывно интриговать. Собственно, именно качества Кутузова как придворного интригана (продолжу мысль от себя) позволили отступающей русской армии сохранить управляемость. Постепенно Кутузов выжил из армии или всех врагов, и получил ту полноту власти, которая позволила ему победоносно завершить кампанию.
М.Б. Барклай-де-Толли
Кутузов не врал императору, когда обещал не допустить неприятеля до Москвы. Но он не обладал полнотой информации. Он был уверен, что отправляется к армии в Смоленск, однако Смоленск был уже сдан Барклаем и тем самым Москва (по мнению многих современников приводимых в книге) была фактически обречена. Защитить Москву маневрированием или сражением после Смоленска было почти невероятно. Кстати сказать, «скифский план», благодаря которому Барклай получил место в истории, памятник на Казанской и стихотворение Пушкина, был, по мнению Ивченко, выдуман им задним числом и, вполне возможно, заимствован у Толя.
Отступление русской армии было не заманиванием (по всей видимости никто кроме Кутузова не был способен придти к выводу, что можно потерять Москву не потеряв России), а невозможностью сопротивляться явно превосходящим силам Великой Армии, которая при этом плотно сидела у русских на хвосте. После того, как шанс дать Наполеону сражение под Смоленском или грамотно от него отступить был упущен, и началось прямое отступление на Москву, Кутузов получил в свои руки недоукомплектованную, частично расстроенную, частично деморализованную армию, которая к тому же не подчинялась ему напрямую, а лишь через посредство старых командующих. Альтернативы дальнейшему отступлению у князя попросту говоря не было, поскольку нужно было как минимум получить какие-то резервы, каковых оказалось сильно меньше обещанного (так Ростопчин откровенно обманул с мнимыми 80 тыс. московской милиции).
Кутузов явно очень не хотел давать сражения, но обязан был его дать хотя бы для того, чтобы не допустить деморализации и распада армии, каковые были неизбежны в случае отступления, а при сдаче Москвы без сражения и вовсе были бы (добавлю от себя) чреваты непредсказуемыми политическими последствиями, вплоть до народного бунта под лозунгами: «Изменники баре и офицеры Москву французу сдали». Таким образом, сражаться или не сражаться при имевшейся у Кутузова конфигурации вопрос не стоял. Если бы он получил армию хотя бы Смоленске, он мог бы попытаться увести Наполеона на юг от Москвы (грубо говоря «через Полтаву»), но без гарантии успеха, ибо Наполеон был твердо намерен взять Москву. Получив армию в Царевом Займище Кутузов имел лишь один выбор, драться под Москвой на позиции, которую Бог пошел.
Бог послал Бородинскую, которая при общем небогатом выборе («Россия бедна позициями», справедливо отмечал Клаузевиц) удовлетворяла основным требованиям — пересеченная местность, при этом есть открытое пространство, один фланг надежно прикрыт рекой, есть вода (что при анализе позиций часто забывается в наши дни), оседлана Новая Смоленская дорога). У позиции имелись и очевидные недостатки — левый фланг мог быть легко обойден с юга по Старой Смоленской, причем в этом случае возникала угроза отрезания русской армии от Можайска (молодой Наполеон скорее всего так бы и сделал, и Кутузов постоянно исходил из этой угрозы). По всей видимости, выбранная Толем позиция Кутузову не очень нравилась, он согласился на нее не сразу, и фельдмаршал готов был при первом же поводе сняться с нее и продолжить отход дальше.
Бородинское поле
Последним обстоятельством объясняются, видимо, многие странности в русском построении. Фактически Кутузов запер свой правый фланг, армию Барклая, в неприступный мешок. С одной стороны, лишь авантюрист мог его атаковать. С другой стороны, сам этот правый фланг атаковать не мог никого, находясь на высоком крутом берегу Колочи. Тут, автор, на мой взгляд, идет на непозволительный компромисс с устоявшейся историографией, пытаясь любой ценой произвести военную рационализацию такого расположения правого фланга, мол своей силой он должен был пугать Наполеона и заставлять того ослаблять напор на левый фланг.
Гораздо больше резонов предположить, что Кутузов поставил большую часть войск на Новую Смоленскую дорогу и в неприступном мешке, в так сказать «отступательную» позицию, чтобы в случае, если дело пойдет неблагоприятно, — Наполеон совершит глубокий обход по старой Смоленской, русским будет нанесен быстрый и сокрушительный удар и т.п., иметь возможность вывести из под удара хотя бы большую часть армии. В сражении правый фланг использовался фактически как резерв, который решал главную для Кутузова задачу — не дать себя разбить, в то время как Багратиону была предоставлена возможность умереть со славой, что он и сделал.
При этом, в размещении левого крыла была допущена сперва позиционная ошибка, которую можно вполне впрочем объяснить общей ограниченной пригодностью позиции. Будучи расположено по прямой от правого крыла, левое крыло упиралось в пустоту у Шевардина, и прямо-таки напрашивалось на обход. Оплошность была исправлена и русские войска начали отходить к Семеновскому и строить там новые укрепления, когда подошел Наполеон и практически сходу атаковал редут и еще не отведенный корпус Горчакова. Левый фланг пришлось отводить прямо в бою, причем были понесены чувствительные и несвоевременные потери. Именно с этим связано, что Шевардинское сражение как-то обходится русской историографией стороной и по поводу назначения редута (бывшего просто частью первоначальной позиции) даются невразумительные объяснения.
Шевардинский бой
В окончательном виде русский левый фланг под командой Багратиона представлял собой простиравшуюся с севера от курганной батареи (важно помнить, что она была частью именно левого фланга и входила сперва в зону ответственности Багратиона, а не центром) через сильно укрепленное село Семеновское, где в селе и вдоль Семеновского оврага были расположены сильные батареи, создававшие зону перекрестного огня с Курганной а далее уже от Семеновского на юг шли «флеши», построенные наскоро и не слишком хорошо оборонявшиеся. Еще южнее, в лесу у Утицы, как раз на пути на Старую Смоленскую, стоял корпус Тучкова 1-го, который в позднейшей мифологии был приравнен к «засадному» полку, но который, как можно судить, не имел специальных указаний, кроме указания препятствовать противнику обойти русские позиции с фланга.
Общие директивы русским войскам, как можно предположить, были весьма скудны и сводились к установке драться и не дать себя разбить, никаких других задач русской армии и поставлено быть не могло. Барклай задним числом говорил о том, что необходимо было всю русскую армию сосредоточить там, где был левый фланг и дать массированное сражение. Но, продолжу уже собственные размышления, предоставляло ли оно шанс разбить Наполеона? Ни малейшего. Ни условия местности, ни предшествующий стратегический ход кампании, не предоставлял русским возможность разбить превосходивших по численности французов. При этом в случае любого исхода, кроме полного сокрушительного поражения Наполеона (результат немыслимый), Наполеон терял часть армии. Русские в случае поражения теряли армию и столицу. Принимая же решительное фронтальное сражение всеми силами в районе Семеновского, русское командование увеличивало бы риск фланговых ударов и, прежде всего, удара на правом фланге, который отрезал бы наши войска от Новой Смоленской дороги. Кутузов же, своим «отступательным» построением фактически вынуждал Наполеона на фронтальную атаку.
Общий ход Бородинского сражения (хронология карты традиционная и, как показывает Ивченко, неверная). Кликать для увеличения.
Император французов (соответствующие его высказывания цитируются в книге) больше всего боялся любым неосторожным движением спугнуть русских на продолжение отступления. У него не было другого выхода, кроме как стараться вступить в максимально тесное боевое соприкосновение с русской армией.
Замысел Наполеона в сражении сводился к следующему. Используя в качестве оси корпус Богарне под селом Бородино, сбить русский левый фланг путем обхода корпусом Понятовского на Старую Смоленскую, удара корпуса Даву на южную часть флешей и корпуса Нея, бывшего центром французского построения, на Семеновское. Замысел был не блестящ, но опять же, можно подумать. Кутузов своим построением оставлял другой выбор. В принципе грамотный удар по русскому левому флангу был достаточен, чтобы нанести 2 армии полное поражение и, одержав над русскими моральную победу, одновременно сделать русскую армию ничтожным фактором. С учетом того, что русское правое крыло (вновь добавляю от себя) фактически начало втягиваться в сражение, результаты конечного поражения могли бы быть для русских еще фатальней.
У наполеона были шансы выиграть Бородино. Но своей генеральной цели Наполеон в сражении не достиг, несмотря на то, что формально все его распоряжения были выполнены. Вопрос в сроках и в цене.
Луи Никола Даву
Сражение началось около 6 утра с конфуза дивизей Дессе и Компана из корпуса Даву. Они решили выйти к южной флеши через Утицкий лес и встретили плотное сопротивление русских егерей, потеряли время, были дезорганизованы, а затем попали под русский артиллерийский огонь. Начался штурм корпусом Даву южной флеши, отбив которую, французы немедленно попали под контратаку русских, причем ранены были как генералы, так и контуженный Даву, выпавший из сражения. Поскольку Даву остался жив, а Багратион умер, его контузия редко упоминается как существенный фактор в ходе сражения. А напрасно. Это был единственный из наполеоновских маршалов, наделенных самостоятельным стратегическим мышлением и способный по настоящему разобраться в обстановке. Поэтому его потеря французами для судьбы Бородинского сражения имела не менее фатальное значение, чем потеря Багратиона.
В этот момент войска Богарне занимают Бородино и это замедляет передвижение Кутузовым на помощь Багратиону 2 и 4 корпусов, поскольку было непонятно, не наносят ли французы удар на этом участке. Нет, это было частное выправление позиции, позволявшее поставить русский центр под артобстрел. Поскольку Багратион тем временем забрал у Раевского всю его вторую линию, между Курганом и Семеновским образовалась пустота, в которую как раз был направлен согласно плану удар Нея. Столкнувшись с фактическим разгромом атаковавшей флеши части корпуса Даву его генералы просят помощи у Нея и тот делает ошибку, которая, по мнению Ивченко, стоила Наполеону всего сражения. Ней переносит направление своего удара с Семеновского, где он бил в пустоту, рассекая русские позиции, на флеши, где были сконцентрированы основные силы Багратиона. При этом Ней оставляет без дела на главном направлении часть кавалерии, которая стоит под русским перекрестным огнем и несет чудовищные потери.
Мишель Ней
Начинается героическая фронтальная сшибка в ходе которой гибнет дивизия Воронцова, который ранен, дивизия Неверовского, который тоже ранен. Русские кирасиры наносят ожесточенные удары. Автор специально отмечает в ходе боев за левый фланг действия кирасиров князя Голицына, которые не получили должного освещения, поскольку Голицын был обижен Кутузовым, представившим его не к той награде, и отказывался писать мемуары и вообще рекламировать свои военные успехи. Однако Ней героически занимает флеши, после чего Багратион ведет силы левого фланга в общую штыковую контратаку. Контратака начинается успешно, однако одновременно ранены Багратион и его начальник штаба Сен При, , запись которого о ранении около 9 часов, в числе прочих подтверждает ошибочность «упоздненной» традиционной хронологии битвы.
Ранение Багратиона конечно сильно ослабляет русскую армию. Не исключено, что если бы он остался жив, то этот день был бы днем победы Багратиона над Наполеоном, ошибка Нея начинала менять ситуацию не в пользу французов. Но Багратион выбывает из строя.
По счастью прибывший на поле боя с дивизей Коновницын энергично выправляет положение, французы несут огромные потери, едва не попавший в плен Мюрат, с трудом укрывается среди пехоты на флешах. Но, в конечном счете, Коновницын должен отказаться от продолжения борьбы за флеши, тем более что они и изначально не имели принципиального значения, и отводит воска к Семеновскому. Однако главный исторический результат всего бородинского сражения достигнут — убита, ранена, и дезорганизована большая и лучшая (за вычетом гвардии) часть французской пехоты. Чем дальше развивается сражение, тем больше Наполеон должен полагаться на конницу и артиллерию
Петр Петрович Коновницын
Столкнувшись с внезапной переменой предначертанного хода битвы, Наполеон решает усилить давление на русский центр и войска Богарне и дивизия Морана начинают атаку на курганную батарею. На самой батарее не так много войск, они все укрыты в оврагах по сторонам. Полк Бонами врывается на батарею, но её защитники одновременно с двух сторон начинают контратаковать. Проезжающий на левый фланг в связи с ранением Багратиона Ермолов сталкиваясь с положением на батарее, также ведет батальон Уфимского полка отбивать врага и преуспевает в этом, сделавшись в собственных глазах героем дня. Ермолов, который вообще-то спешит, не замечает, что одновременно с ним батарею освобождают те, кто ее защищал по должности, а заодно и неверно фиксирует время, чем дополнительно усиливает путаницу в реконструкции историками хода сражения.
На волне эйфории отбития французов от Курганной батареи в штабе Кутузова принимается решение о кавалерийском рейде Уварова и Платова. Рейд проводится, но никакого сверхъестественного значения, придаваемого ему в постепенно мифологизируемой историографии, он не имеет. Кутузов результатами рейда был недоволен до крайности, в связи с чем возникает вопрос, каких результатов он ждал от рейда? (автор работы этот вопрос не ставит, можно лишь предположить, что главнокомандующий либо хотел дестабилизировать левое крыло французов, либо вывести из строя французскую артиллерию, которая простреливала Курганную батарею и добивала до Горок, где находился сам Кутузов).
На левом фланге русские войска занимают позиции по Семеновскому оврагу. Французы переходят к интенсивному использованию кавалерии, и Измайловский и Литовский лейб-гвардии полки отражают кавалерийские наскоки корпуса Нансути. Стороны изводят друг друга артиллерийским огнем. Постепенно и с большими потерями французы выжимают русских за овраг и из Семеновского. Но русское левое крыло строится на опушке за Семеновским в полном порядке. Атаковать его французам в сущности нечем.
Атака на Курганную Батарею. Гибель генерала Коленкура
Заключительным эпизодом сражения оказывается кровавый «кавалерийский штурм» Курганной батареи, в котором гибнет генерал Коленкур. Русских с большими потерями выбивают с батареи, которая оказывается им уже и не особенно нужна, поскольку после занятия французами Семеновского и Бородино оказалась под перекрестным огнем. Русский центр в полном порядке отводится назад и стороны ведут постепенно затихающую перестрелку.
Итоги — французы буквалистично исполнили волю Наполеона. Император втихомолку ругаясь на потери должен радоваться тому, что у русских они не меньше. Кутузов видит, что французская армия больно ушиблась о русскую и нигде поражения ей не нанесла, значит пропагандистская задача сражения выполнена и перевыполнена. Он боится, что не удастся отвести многочисленную русскую артиллерию, а потому готов продолжить сражение на следующий день. Но, видя, что ушибленный Наполеон не готов гнаться, Кутузов с легким сердцем отходит, что, собственно, с самого начала и входило в его намерения.
В заключение, еще один интересный штрих, Кутузов до последнего момента старался скрыть план оставить Москву, в частности потому, что опасался приведения восторженным Ростопчиным в действие его плана сжечь Москву. К сожалению, помешать этому художественному варварству ему все-таки не удалось, но по крайней мере он смог не допустить сожжения Москвы прежде ее оставления русскими войсками.
Кутузов как полководец не любил сражений. В активе его как командующего числились лишь проигранный (не по его впрочем вине) Аустерлиц и нерешительное Рущукское сражение, после которого он отступил, несмотря на формальный успех. В Бородинском сражении Кутузов даже и не пытался «командовать» войсками. Возможность сражаться он предоставил боевому генералу Багратиону, который вел дело достаточно успешно и не будь ранен, может быть добился бы и большего. Кутузов же перемещал корпуса, смещал и назначал командующих, наблюдал за общей обстановкой, предоставив боевым событиям случатся как Бог судит.
Зато Кутузов был гением оперативного искусства. Он надул Мюрата в 1805 и выскользнул из оперативной ловушки Наполеона. Он оперативными ходами отрезал турок под Слободзеей, а затем заставил Ахмет-пашу подписать мир, события второго периода войны 1812 года всем хорошо известны. Соответственно и на Бородино с точки зрения главнокомандующего русской армией надо смотреть как на оперативное событие, а не как на «решающее сражение». Причем не просто как на оперативное событие, а как на интригу. Репутация Кутузова как придворного интригана была всем хорошо известна. И, разумеется, интриганский ход мысли Михаил Илларионович переносил и на поле боя.
Кутузов не мог сражения не дать, иначе армия был просто развалилась, а его враги в генералитете попросту свалили бы его с поста главкома. Кутузов сумел дать его при Бородине, то есть на выбранной им позиции, а плотное преследование русских Наполеоном угрожало возникновением сражения на марше. На своем поле сражения Кутузов построил войска так, что сумел запугать Наполеона… угрозой своего отступления. Приводимые в обсуждаемой книге данные говорят в пользу того, что Наполеон реально боялся ухода Кутузова, настолько боялся, что не хотел раньше времени занимать село Бородино, чтобы не спугнуть. О нервозности Наполеона говорит и его знаменитая фраза «Вот оно, солнце Аустерлица!». Смысл этой фразы нельзя понять если употреблять Аустерлиц как синоним победы. Почему именно Аустерлиц? Да потому, что Аустерлицем закончилась месячная погоня за Кутузовым, которую, думаю, император помнил не хуже, чем свои победы. Именно «отступательное» расположение правого крыла русских заставило Наполеона отказаться и от глубокого охватывающего маневра через Утицу и Старую Смоленскую дорогу, поскольку в этом случае Кутузов опять же имел возможность отойти, оставив Багратиона вести арьергардный бой, в чем тот уже показал себя мастером.
Другими словами, Кутузов заставил Наполеона стремиться вступить в лобовой бой, отказавшись от всяких оперативных тонкостей. Крайне стеснительная позиция еще сузила пространство императора для маневра на поле боя. Все, что оставалось, это сосредотачивать огонь и бросать войска в лобовые атаки на участке в три километра, где не составляло никакой трудности маневрировать русскими корпусами (что и делалось в течение сражения). Возможность и оперативные последствия разгрома русских войск были сведены к нулю именно позицией и диспозицией. Даже в случае полного успеха, который бы приключился если сошлись все звезды — Понятовский сбил Тучкова, Ней ударил бы по пустому Семеновскому, отрезав Багратиона на флешах от Кутузова, русские теряли сражение, Москву, но не армию.
Фактически же, в результате ошибки Даву, затем ошибки Нея, получилось зверское истребление французской пехоты, офицерства и генералитета. Каковы бы ни были потери в рядовом составе (Кутузов все-таки был гораздо ближе к солдатским пополнениям), вот каково было соотношение потерь в начальствующем составе: Офицеры — русских — 211 убитыми и около 1180 ранеными; французов — 480 убитыми и 1448 ранеными, русских — 23 генерала; французов — 49 генералов (цифры от источника к источнику чуть разнятся, но соотношение везде то же).
Итак, когда мы смотрим на Бородино как на оперативное событие, то Кутузов здесь, как и позднее, переигрывает Наполеона вчистую, хоть тот был и гением оперативного искусства. Он навязывает совершенно ненужное тому сражение, заставляет атаковать себя самым примитивным способом из возможных, переводит на ничто самые боеспособные за вычетом гвардии французские соединения, после чего спокойно отступает дальше через Москву, как того и хотел первоначально, причем преследование русских Наполеоном теперь идет с гораздо меньшей настойчивостью, что позволяет провести Тарутинский маневр.
На оперативной карте Кутузов Бородино безусловно выиграл. Можно ли было выиграть его на тактической, разгромив Наполеона в сражении, как утверждали Барклай и Беннигсен? Крайне сомнительно. Для этого русскому командованию пришлось бы вести сражение с решительными целями при невыгодном для себя соотношении сил, на позиции, не предоставлявших русским никаких наступательных преимуществ, и, волей-неволей открываться перед противником, а при этих условиях не нужен был даже Наполеон, чтобы использовать любой промах русских, хватила бы ума Даву или даже храбрости Нея. Риск был не оправдан, и был бы еще менее оправдан, если бы граф Ростопчин не устроил в Москве свое файер-шоу (а Кутузов явно не хотел такого развития событий), в этом случае потеря Москвы для русских вряд ли была бы столь масштабным и горестным фактом. Остаться на зимних квартирах в Москве Наполеон и в этом случае не смог бы, и ему все равно предстоял бы тот же путь к катастрофе, который запланировал Кутузов.
Граф Ф.Ф. Ростопчин
Иногда сторонники смердяковщины приводят как пример «сдачи» оставление Москвы Кутузовым. Тут сразу надо внести ясность. Война этой эпохи была не войной фронтов и оккупации, а войной оперативных маршей. Само по себе взятие или оставление столицы не значило в ходе войны почти ничего. Наполеон дважды брал Вену. Второй раз — в 1809 году — все решающие для войны события, поражение французов при Асперне и трудная победа при Ваграме, разыгрались только после оставления австрийской столицы. В ходе Семилетней войны русские ненадолго занимали Берлин. Войну, как мы знаем, Фридрих II выиграл, хотя и потому, что в России сменилась власть. Москва не была крепостью, которую надо было оборонять и возможно было оборонять по правилам осады. Так что само по себе оставление Москвы без заключения мира было малозначительным оперативным фактом. Даже символом победы оно могло казаться только в воображении самого Бонапарта. Большинство населения из Москвы эвакуировалось. Если бы не желание Ростопчина прославить своё имя сожжением Москвы, занятие и оставление города, который, на тот момент, напомню, не был даже столицей, вряд ли бы стало крупным историческим событием. Так что своим мифологическим статусом взятие Москвы обязано не Кутузову и не Наполеону, а исключительно Ростопчину с его весьма своеобразным «геббельсовским» пониманием методов ведения войны и военной пропаганды. Ростопчин, безусловно, опередил свою эпоху, но для того времени его методы были чистейшим варварством.
Наконец об еще одном аспекте Бородина. Как верно в свое время указал Данилевский, войну 1812 года Россия вела, как и все, впрочем, наполеоновские войны, против своих геополитических и цивилизационных интересов. Чего ради совершены были бессмертные подвиги Бородина и сожжена Ростопчиным Москва? Ради мирового господства Англии и маржи Ротшильдов на Лондонской Бирже? Разумеется Александру I надо было сохранять дружбу с Наполеоном и подбирать всё, что плохо лежит в окрестностях. За «посттильзитский» период Россия приобрела Финляндию, Бессарабию и могла бы, в принципе, взять еще больше.
Вместо этого развязана была война — половина вины за её развязывание лежала на российской стороне, прежде всего на кружке консерваторов Екатерины Павловны — Ростопчин, Карамзин, Шишков. Еще с 1805 года русские литераторы начали планомерно мифологизировать борьбу против Наполеона как борьбу света и Христианства с тьмой и безбожием, против Наполеона выдвигались все патриотические образы русской истории. И можно сказать, что ответственность за развязывание войны лежит на них. Благодаря их публицистике война приобрела статус Отечественной и с самого начала наполнилась высоким патриотическим смыслом, приобретя отчасти характер драматического произведения.
Культурное и социально-психологическое значение этой войны бесконечно превосходило её военное и геополитическое значение. Свою геополитическую «игру» Россия проиграла в момент убийства английской агентурой императора Павла I. Но как культурный акционизм Отечественная Война была великолепна. Это был Великий Перформанс. Русская Троянская Война. В ходе неё были сформированы десятки культурных мифов (что логично, поскольку войну затеяли литераторы). Было важно в символическом плане победить непобедимого Наполеона. Действие развивалось не столько по законам войны, сколько по законам трагедии. Вторжение. Героические подвиги. Отступление. Битва. Героические подвиги. Сакральные жертвы. Багратион. Решение об отступлении от Москвы. Взятие Москвы. Пожар. Маневр. Саморазрушение победителя. Крах победителя. Торжество над Непобедимым Героем, сраженным не столько силой, сколько судьбой. Это была не политика и не война. Это была литература. Было бы странно, если итогом этого не стал величайший роман в истории мировой литературы.
Великая княгиня Екатерина Павловна
Кутузов не был ставленником этой литературной группы (там симпатии явно находились на стороне Багратиона, к которому исключительно благоволила и сама великая княжна). Его призвание к главнокомандованию было плодом настроений в дворянской и солдатской среде, но Кутузов, хотел или нет (а ему как культурному франкофилу эта роль не очень нравилась), должен был следовать общей драматургии Отечественной войны. В частности генеральное сражение должно было превратиться в эпическую битву, в которой все должно было быть мифологизировано. Бородинское сражение давалось чтобы легендарный Багратион «самым удивительным фактом биографии которого было то, что он дожил до 47 лет» (Е.В.Тарле) героически погиб именно в этом сражении, или чтобы Милорадович сел завтракать под перекрестным огнем, чтобы рассказывались легенды про искавшего смерти Барклая, лично ведшего в атаку кавалергардов, и под которым убиты были четыре лошади. Каждый русский генерал и офицер стремился погибнуть при Бородино, зная, что покроет себя в памяти потомков бессмертной славой.
Кутузов, который как отмечал Клаузевиц, был сам прекрасный пропагандист, значение этого события понимал. Поэтому наряду с победоносной реляцией в его главной квартире был составлен своеобразный победоносный «пресс-релиз», распространенный затем в Европе. Так что Бородино еще и конструировалось с самого начала как элемент мифа об Отечественной войне с неизбежными смертями и ранениями одних героев и подвигами других. Подвиги совершались не без умысла об их последующем описании и включении в героическую биографию. Каждый генерал мечтал увидеть себя перечисленным в стихотворении подобном «Певцу» Жуковского. То есть русские давали сражение не только как военное, но и как культурно-мифологическое событие. Сам Кутузов, хотя рисоваться умел, мифологизировать свою роль в сражении явно не хотел. Напротив, его работа как главнокомандующего велась настолько без рисовки, что даже в рецензируемой книге волей-неволей теряется. Быть историческими персонажами Кутузов в этот день предоставил другим.
Книга Ивченко важна в нескольких отношениях. Первое, она начинает ревизию по первоисточникам с обеих сторон хода сражения, вместо накопления ошибок при пересказе пересказов (каковое накопление историографических ошибок с должной тщательностью проанализировано).
Ключевой и поворотный пункт в этой ревизии, это отказ (абсолютно обоснованный, на мой взгляд) от припозднения ранения Багратиона и отнесение на раннее время первой атаки на Курганную батарею.
Второй концептуальный центр предлагаемой реконструкции, тезис о «повороте Нея», который окончательно превратил наступление французов во фронтальную атаку. Если этот тезис будет развит, всесторонне доказан и общепризнан, то картина сражения приобретет полную ясность, а тезис о неудаче Наполеона — наглядность. Хорошо проработанный материал — установление факта одиночества Кутузова среди русских военачальников, анализ причин по которым его уверенность в том, что француз не будет допущен к Москве сменилась намерением сдать город.
Упущенная возможность — истолкование усиления правого фланга намерением создать ложную угрозу, вместо того, чтобы увидеть в таком размещении изготовку к сохраняющему армию новому отступлению, каковая готовность Кутузова сажала Наполеона на самый короткий поводок из возможных, тот явно очень опасался, что Кутузов уйдет, и Кутузов все-таки ушел.
Главный порыв, — выход из дурной бесконечности истерических восхвалений полководческого гения Кутузова сменяющихся истерическим национальным самоуничижением с восхвалением Барклая. Антибарклаевская палка может несколько перегнута, но если будет доказано, что «скифский план» Барклай придумал апостериори (а очень оно похоже на то), то этот перегиб вполне оправдан. В этом случае потере Смоленска нет никаких извинений.
Цитата
Бородино
(Лидия Ивченко. Кутузов. ЖЗЛ. М., Молодая Гвардия, 2012)Достоинства и недостатки Бородинской позиции, расположение войск на ней, замыслы русского командования, по-видимому, так и останутся предметом жарких дискуссий среди специалистов ввиду явной недостаточности источниковой базы. М. И. Кутузов, как известно, не вел дневник, не оставил мемуаров, в переписке с театра военных действий в 1812 году был предельно лаконичен, в общении с окружающими — скрытен и даже лукав. Принимая во внимание сухой лапидарный слог «Оправданий» М. Б. Барклая де Толли или «Писем» Л. Л. Беннигсена, вряд ли можно сомневаться, чей рассказ о событиях на Бородинском поле получил бы в глазах потомков статус источника № 1. Автор не сомневается в том, что если бы Кутузову было отпущено еще несколько лет жизни, он нашел бы убедительное объяснение всем тем обстоятельствам, над которыми почти два столетия ломают головы специалисты, к числу которых принадлежит и выбор позиции при Бородине. Приведем здесь требования к позиции, сформулированные в работе А. Жомини: «Иметь направление беспрепятственного отхода. <…> Места, предусматривающие менее замысловатую оборону на поле боя, лучше, чем непреодолимые препятствия (выделено мной. — Л. И.)»75. Наполеон полагал, что Кутузов должен расположить свои войска между двумя дорогами, ведущими к Москве, — Новой Смоленской и Старой Смоленской, расстояние между которыми составляло около четырех-пяти верст, которые проходили через Бородинское поле почти параллельно друг другу и сходились за Можайском в тылу у русской армии. Но протяженность боевых порядков русских войск по фронту составляла около восьми верст! При этом на правом фланге было сосредоточено две третьих наших сил: здесь находилась 1-я Западная армия М. Б. Барклая де Толли, числом около 70 тысяч человек. Этот участок позиции выглядел был неприступным ввиду того, что войска располагались на высоком и обрывистом берегу реки Колочи. На левом же фланге, где местность была пологой, встали войска 2-й Западной армии князя П. И. Багратиона — всего около 30 тысяч. Диспропорцию сил можно объяснить лишь особой значимостью в планах Светлейшего Новой Смоленской дороги. После сражения осуществить движение к Москве Кутузов мог только этим путем, что подтверждал и Беннигсен, критиковавший многие распоряжения главнокомандующего: «Когда же мы узнали <…>, какие силы мы могли противопоставить неприятелю, и что у нас уже не было достаточно пехоты <…>, то было принято благоразумное решение отступить в ночь по Можайской дороге, — единственной, которой мы могли воспользоваться в этих критических обстоятельствах»76.
24 августа армия неприятеля появилась на Бородинском поле; в тот день произошло «адское дело при Шевардине», продолжавшееся до наступления ночной темноты. Наполеон, продвигаясь с главными силами по Новой Смоленской дороге, приказал с марша взять укрепление, препятствовавшее ему развернуть войска для «большого сражения». Армия Багратиона упорно сдерживала натиск неприятеля, по-видимому, из-за того, что была атакована во время перемены фронта: из-за явных недостатков позиции левое крыло по приказу Кутузова сдвинулось на юго-восток от деревни Шевардино к деревне Семеновское. За ходом упорного столкновения следил сам главнокомандующий, а за главнокомандующим с любопытством наблюдали молодые офицеры. Он остановился в расположении 6-го пехотного корпуса, сев на свою скамеечку между 7-й и 24-й пехотными дивизиями. Артиллерист Н. Е. Митаревский вспоминал: «До этого времени я не видел Кутузова, а тут все мы насмотрелись на него вволю, хотя слишком близко и не смели подойти к нему. Склонивши голову, сидел он в сюртуке без эполет, в фуражке и с казачьей нагайкой через плечо. <…> Какие думы должны были занимать фельдмаршала?.. Сразиться вблизи Москвы с великим полководцем, не зная последствий решительного боя!.. Говорят, когда усилилась пальба, Кутузов отрывисто сказал: „Не горячись, приятель!“»77. Здесь же Кутузов продемонстрировал свои способности кавалериста, что в последние годы делал довольно редко. Сведения, полученные от Толя, по-видимому, взволновали Кутузова. Ф. Н. Глинка в «Очерках Бородинского сражения» поведал, как «Михайло Ларионович, вспрыгнув с места с легкостию молодого человека, закричал: „Лошадь!“, сел, почти не опираясь о скамеечку, а пока подбирал поводья, уже мчался вдоль линии на левое крыло. <…> Солдаты-зрители, стоявшие группами на скате вершин, говорили: „…вот сам Кутузов поехал на левое крыло!“»78. «Вчерась на моем левом фланге было дело адское <…>», — признавался в письме своей супруге Екатерине Ильиничне Кутузов. Потери были примерно равны: около шести тысяч с каждой стороны.
В ходе боевых действий, «форсируя по Старой Смоленской дороге» в Утицком лесу, наш противник обнаружил, что русские войска там отсутствуют, что не могло не удивить Наполеона. Было ли это оплошностью со стороны Кутузова или же он, сознавая неравенство сил, искал благовидного предлога избежать сражения? 23 августа Кутузов сообщал Александру I: «Но ежели он (неприятель), находя мою позицию крепкою, маневрировать станет по другим дорогам, ведущим к Москве, тогда не ручаюся, что может быть должен идти и стать позади Можайска, где все сии дороги сходятся, и как бы то ни было Москву защищать должно». Отсутствие героического пафоса и словосочетаний «не ручаюся», «может быть» и «как бы то ни было» наводит на мысль, что Кутузов продолжил бы отступление в случае флангового обхода, тем более что он все еще рассчитывал на прибытие резервов. Наполеон, два месяца безуспешно преследовавший русские войска, мог интуитивно уловить настроения «старого лиса», как он называл Кутузова, и не пошел далее по Старой Смоленской дороге. Кутузов сознавал, что реализовать идею флангового обхода неприятель может в день генеральной битвы, сочетая этот маневр с ударом по фронту, однако остался на позиции. «Безмолвный диалог» обоих полководцев продолжался 25 августа. Наполеон, обнаружив в селе Бородине на правом фланге передовой пост русских егерей, отделенный от главных сил рекой Колочей, не стал атаковать этот пункт, так объяснив свои действия генералу д’Антуару: «Позиция у Бородино придает уверенность противнику и побуждает его дать сражение. Если я захвачу ее этим вечером, неприятель не устоит и ночью ретируется; я больше не знаю, где я смогу его нагнать; возьмем ее завтра на рассвете»79. Кутузов соглашался на генеральное сражение, которого желал Наполеон; император Франции, в свою очередь, не мешал русским воинам «устраиваться к кровопролитию следующего дня». Штабной генерал Ж. Пеле-Клозо, участник «битвы гигантов» и автор самой серьезной и обстоятельной французской работы о Бородинском сражении, рассуждал: «Наши силы представлялись этому генералу (Кутузову) в двух колоннах, направленных на центр его линии. Подобное расположение достаточно указывало, что Наполеон переведет французскую армию на тот или другой берег Колочи» (во французской историографии центром позиции, в отличие от русской, часто называли участок фронта, занимаемый армией Багратиона). Правый фланг, занимаемый 1-й Западной армией М. Б. Барклая де Толли, тянулся от деревни Маслово через деревню Горки к центру русской позиции, перед которым было возведено укрепление (люнет), впоследствии называемое батареей Раевского. Здесь смыкался фронт обеих армий, и далее, через деревню Семеновское до Утицкого леса, располагались войска 2-й Западной армии князя П. И. Багратиона. Накануне битвы начальник Главного штаба Л. Л. Беннигсен и М. Б. Барклай де Толли предлагали М. И. Кутузову вдвое сократить фронт, расположив 1-ю армию от Горок до Семеновского (то есть построиться именно так, как ожидал Наполеон), а 2-ю армию передвинуть на Старую Смоленскую дорогу, но Кутузов отказался от этого рискованного предложения. Заняв эту позицию, вверенным ему войскам пришлось бы отстаивать ее до последнего солдата, потому что в случае прорыва фронта армия Багратиона не выбралась бы из лесу, весьма частого и заболоченного, не лишившись «материальной части армии» — артиллерии. Однако по приказу Кутузова на Старую Смоленскую был выдвинут 3-й пехотный корпус генерал-лейтенанта Н. А. Тучкова 1-го. В то же время император Наполеон отказался от глубокого обхода левого фланга русской позиции, предложенного маршалом Л. Н. Даву, предпочитая атаковать ее с фронта, что предвещало кровопролитный «проклятый ближний бой» на участке между батареей Раевского и Утицким лесом. Анализируя ход битвы, Д. Чандлер писал: «<…> План сражения Наполеона основывался на идее прямой фронтальной атаки с тактическими диверсиями против флангов противника. <…> В этом плане не было никаких особых тонкостей; он состоял из серии мощных ударов против русской линии, которая при благоприятном исходе будет прорвана в одном или нескольких местах. Если бы Наполеон уделил больше внимания тактическому обходу русского левого фланга, исход сражения мог бы быть гораздо более удовлетворительным для него. Однако у него было так мало времени, что он отбросил все тонкие решения. Бородино должно было быть сражением на измор, где победа достанется грубой силе»80. Заметим, что, выбирая позицию, русское командование действовало отнюдь не спонтанно. Можно смело предположить, что место для битвы избиралось в расчете на известную приверженность противника к наступательной тактике, которую английский исследователь Д. Чандлер справедливо характеризовал как «стратегически примитивные и расточительные фронтальные атаки»81. Трудно предположить, чтобы М. И. Кутузов был не в курсе тех суждений, которые ходили в Европе среди военных и дипломатов. Со времен войны на Пиренеях, «Ваграмской кампании» 1809 года сведущие в военном ремесле люди стали все более отчетливо замечать, с каким трудом доставались императору Наполеону его победы. Современный исследователь констатирует следующее: «После описываемой битвы (Ауэрштедт, 1806 год), где французские войска продемонстрировали вершины тактического мастерства, Великая армия более уже не показывала себя таким виртуозом. Причины для столь необратимых изменений — в размывании частей высшей пробы <…> и в потерях среди ветеранов, павших или вышедших из строя на протяжении многочисленных кампаний и заменявшихся неопытными конскриптами. Данные факторы способствовали ослаблению тактических и оперативно-тактических возможностей французских войск. С течением времени для прорыва неприятельских порядков командирам частей и соединений армии Наполеона вынужденно приходилось все больше и больше полагаться на „большие батареи“ артиллерии и состоящие из множества батальонов, а то и полков густые колонны. Такой спад тактической компетентности у французов происходил как раз тогда, когда оппоненты Наполеона стали понемногу нарабатывать мастерство и технику»82.
«Знаменитое в летописях народов» Бородинское сражение началось в понедельник 26 августа около шести часов утра, или, как тогда говорили, «в 6 часов пополуночи». Впрочем, А. И. Михайловский-Данилевский вспоминал: «26-го августа, в четвертом часу поутру меня разбудило ядро неприятельское, раздробившее близ меня конюшню. Любопытно, и не знаю, произошло ли сие случайно или сделано было с намерением, что первое ядро, пущенное с неприятельских батарей, направлено было на дом, занимаемый князем Кутузовым». Перед сражением Кутузов ночевал в деревне Горки «позади центра русских войск», а не в Татаринове, где размещалась его Главная квартира, как полагает Н. А. Троицкий. Кутузов прибыл на командный пункт в Горки значительно позднее, чем Наполеон. Торопиться ему было некуда. Он не ждал ничего решительного прежде рассвета: нападать впотьмах было рискованно даже для Наполеона. «Екатерининский орел» сознавал, что вверенная ему армия ожесточена затянувшимся отступлением, воспринимающимся как позор, который искупается только кровью. Итак, главнокомандующий и его армия шли навстречу грядущему дню с разными намерениями. Глядя на восходящее солнце, Светлейший, вероятно, думал о том, что если бы это было в его власти, он продлил бы сумерки и задержал бы рассвет; русской армии предстоял долгий и тяжелый день, потому что только ночь давала возможность прекратить сражение и оставить позицию, избежав преследования. Тем временем прибыл родственник императора герцог Александр Вюртембергский со свитой, где так же, как и в свите Светлейшего, было много молодых офицеров, для которых Бородино было по-настоящему боевым крещением, и они не преминули надеть парадные мундиры. Как истинный вельможа, Кутузов не представлял своего назначения без сопутствующих ему пышности и почестей, заимствованных от екатерининского времени. Еще бы — он «вел 120 тысяч русских против 130 тысяч французов, полководцем которых являлся Наполеон»83. Достигнув служебных высот, полководец мог себе позволить выглядеть в день битвы весьма скромно. Его и так можно было узнать: он был в сюртуке без эполет, но с «декорацией» — андреевской лентой через правое плечо; в белой фуражке с красным околышем. Иного головного убора старый воин давно уже не носил: его часто мучили сильные боли из-за двух сквозных ранений в голову. Офицерский шарф Светлейший надел «по-старинному», через левое плечо, и так же перекинул нагайку. Перед началом битвы Кутузов оставался пешим, затем он то находился в седле своего белого широкогрудого коня («мерина-мекленбурж-ца»), то, уставая, слезал с него, наступая сперва на скамеечку, которую возил за ним «проворный донец». На эту же скамеечку полководец усаживался, брал в правую руку нагайку и то помахивал ею, то чертил что-то на земле. У него была привычка: когда дела шли хорошо, он потирал руки.
Войска Наполеона пытались совершить гигантское захождение правым плечом вперед: по Старой Смоленской дороге двигался в обход нашего левого фланга 5-й корпус генерала Ю. Понятовского; одновременно 1-й корпус маршала Л. Н. Даву должен был овладеть Семеновскими (Багратионовыми) флешами — укреплениями впереди деревни Семеновское, «служившими для связи с войсками на Ст. Смоленской дороге»; 3-й корпус маршала М. Нея, «центр сражения», при поддержке 8-го корпуса генерала Ж. А. Жюно и кавалерии маршала И. Мюрата, должен был нанести главный удар между батареей Раевского и деревней Семеновское; 4-й корпус Евг. Богарне, являясь «осью сражения», должен был удерживать село Бородино, содействуя «центру сражения». Обрушив страшный удар на левый фланг и центр русской позиции, Наполеон рассчитывал прорвать фронт и разбить главные силы Кутузова, загнав их в угол слияния реки Колочи с Москвой-рекой. С этой целью французский полководец в ночь с 25 на 26 августа сосредоточил в районе деревни Шевардино, где находился его командный пункт, около 96 тысяч войск из 135 тысяч. На рассвете эту «несметную силу» увидел перед собой князь Багратион: «окрестности Шевардина являлись унизанные штыками и загроможденными пушками». Он потребовал у Кутузова подкреплений; его просьбу поддержали Л. Л. Беннигсен и К. Ф. Толь, по распоряжению Кутузова побывавшие у Семеновского. Оценив опасность, нависшую над левым флангом, Кутузов около 5.30 начал перегруппировывать войска, направив к Семеновскому части гвардейского корпуса. Князь Багратион выдвинул в первую линию всю имевшуюся у него под рукой артиллерию, включая резерв: 110–120 орудий было расположено за Семеновским оврагом на высотах, представлявших собой амфитеатр по отношению к местности, где находились флеши, на которых было размещено 52 орудия. Сражение на левом фланге развернулось «не по сценарию». Две пехотные дивизии из корпуса маршала Л. Н. Даву, избегая потерь от артиллерии, двинулись в атаку на флеши через Утицкий лес, где столкнулись с нашими егерями, которых оказалось больше, чем ожидалось. Войска увязли в длительной перестрелке, оторвавшись от артиллерийского прикрытия. Картечные выстрелы пока не достигали русской позиции, а следовавшая вдоль опушки 30-орудийная батарея генерала Ж. Пернети, отстав, не успела поддержать атаку. «Пехота двигалась не стреляя, она торопилась настигнуть врага и прекратить огонь <…>, — рассказывал генерал Ф. Сегюр. — Наши дивизии с самого начала сражения терпят страшные потери. В четверть часа поражены Даву, Компан, Тест, Дессе, Дюпеллен, Рапп…»84 Когда неприятель «грозно выказался из лесу» у южной флеши, «действие с наших батарей было ужасно». Между 7.00 и 8.00 Багратион вновь затребовал подкреплений у Кутузова, но в это время «неприятель учинил первое стремление на село Бородино» на правом фланге, «вероятно с тем, дабы обратить главное внимание наше на сей пункт», — рассказывал впоследствии К. Ф. Толь85. Когда французы ворвались в село, оттеснив лейб-гвардии Егерский полк, генерал Беннигсен потребовал 1-й егерский полк, «виданный им в славных битвах войны 1806 и 1807 годов», и отдал приказ его командиру полковнику М. И. Карпенко вывести из-под огня лейб-егерей, отбросить зарвавшегося неприятеля и уничтожить мосты через Колочу. Бой на правом фланге продолжался около часа, но его последствием, видимо, явилась задержка в передвижении 2-го и 4-го пехотных корпусов, остававшихся на правом фланге в то время, как Багратион уже, по образному выражению очевидца, «стоял в крови» в яростном противоборстве у деревни Семеновское. Войска 2-й армии, обороняя «боковые реданты», сдерживали напор неприятельских колонн, «хвосты которых были скрыты лесами». Более 400 орудий, сосредоточенных с обеих сторон на пространстве более версты, «простреливали насквозь» ряды сражающихся, продолжавших «с бешенством отчаяния» оспаривать друг у друга разбитые ядрами укрепления. Находившаяся в первой линии 2-я сводно-гренадерская дивизия генерал-майора графа М. С. Воронцова была почти полностью уничтожена при защите Семеновских флешей, «во время первой и жестокой атаки пяти-шести французских дивизий, которые одновременно были брошены против этого пункта»86. Участь 2-й сводно-гренадерской дивизии разделила 27-я пехотная дивизия генерал-майора Д. П. Неверовского, бросившаяся на помощь своим товарищам по оружию и «исполнившая долг чести и храбрости, уничтожая несколько раз неприятельские намерения овладеть укреплениями»87. Между 8.00 и 9.00 пехота Даву и Нея захватила флеши, готовясь атаковать русскую позицию за Семеновским оврагом и ворваться за деревню Семеновское. Тогда Багратион ввел в бой «частный резерв левого фланга» — 2-ю гренадерскую дивизию и приказал нанести фланговый удар силами тяжелой кавалерии корпуса генерал-лейтенанта князя Д. В. Голицына 5-го. Сам «Второй Главнокомандующий» находился посреди сражающихся войск, когда осколок гранаты раздробил ему берцовую кость левой ноги. Опасаясь смутить подчиненных, князь Багратион некоторое время пытался скрыть свою рану и, превозмогая боль, удерживался в седле, пока не потерял сознание. «В мгновение ока пронесся слух о его смерти, и войск невозможно удержать от замешательства. <…> Одно общее чувство — отчаяние!» — вспоминал Ермолов88. Рядом с Багратионом почти в ту же минуту был ранен его начальник штаба генерал-лейтенант граф Э. Ф. де Сен-При. Неприятель вновь захватил «реданты» и пытался прорваться в деревню, но был атакован 3-й пехотной дивизией Коновницына, сбившей французов с Семеновских флешей. Усилия русских воинов, «которые клали головы, не думая положить ружье», были не напрасны. Маршал Ней известил Наполеона, что Багратион вновь перешел в наступление, выбил его из деревни и отнял флеши. Ней требовал немедленно подкрепить его, «если Император не хочет, чтобы маршал был разбит». Упорство русских вынудило Нея перебросить к лесу 8-й (вестфальский) корпус Жюно; вестфалыды должны были обойти русские укрепления со стороны Утицкого леса, чтобы, по приказу Нея, восстановить линию с войсками Понятовского, замешкавшегося на Старой Смоленской дороге. Офицер 23-й пехотной дивизии корпуса Жюно вспоминал: «Едва мы оказались в редком кустарнике на опушке леса и вышли оттуда на простор, как были встречены ужасным огнем, и наступление мгновенно остановилось»89. Успех артиллерии был поддержан в очередной раз кавалерией князя Голицына, которая, по словам генерала Ф. Сегюра, «мужественно использовала свою удачу». В рапорте Александру I от 27 августа князь Багратион образно назвал равнину перед Семеновским оврагом «гробом французской пехоты». Между 8.00 и 9.00 Наполеон вынужден был изменить свой первоначальный план. Евг. Богарне перестал быть «осью сражения» и получил приказ атаковать Большой редут или батарею Раевского. Генерал Сегюр позже недоумевал: «Эта атака не должна была носить такого стремительного характера. Имелось в виду только удерживать и занимать Барклая на этой стороне, так как битва должна была начаться с правого крыла и развернуться вокруг левого. Таков был план императора, и никому не известно, почему он вдруг нарушил его в самый момент исполнения». Впрочем, французский автор сам ответил на свой вопрос: «Багратион, со всеми своими подкреплениями, перестроил свою боевую линию. <…> Его огонь расстраивал наши ряды. Его атака носила бурный, стремительный характер. <…> Ней и Мюрат напрягли все свои силы, чтобы выдержать эту бурю. Дело шло уже не о дальнейшей победе, а о сохранении того, что было достигнуто»90. Наполеону стало очевидно, что его войска, напиравшие всей массой «в лоб» на Семеновское, истощили себя в бесплодных усилиях, в то время как Понятовский по-прежнему не мог завладеть «Старомосковской дорогой». Около 8.30 бригада генерала Ш. Бонами двинулась к Большому редуту. На острие атаки оказался 30-й линейный полк, где служил капитан Ш. Франсуа, подробно описавший это происшествие: «Мы достигаем гребня оврага и уже находимся на расстоянии половины ружейного выстрела от русской батареи. Она осыпает нас картечью, ей помогают несколько прикрывающих ее батарей. <…> Мы бросаемся к редуту, взбираемся туда через амбразуры. <…> Русские артиллеристы бьют нас банниками, рычагами. Мы вступаем с ними в рукопашную и наталкиваемся на страшных противников. Много французов вперемежку с русскими падают в волчьи ямы. <…> Полк наш разгромлен. <…> Мы отступаем, имея 11 офицеров и 257 солдат — остальные убиты или ранены. Храбрый генерал Бонами, все время сражавшийся во главе полка, остался в редуте, он получил 15 ран и взят русскими в плен»91. Угроза центру русской позиции была предотвращена «совокупными действиями» 7-го пехотного корпуса генерал-лейтенанта Н. Н. Раевского и 6-го пехотного корпуса генерала от инфантерии Д. С. Дохтурова. Особенно отличились в этом «яростном и ужасном» бою начальник штаба 1-й армии генерал-майор А. П. Ермолов и начальник артиллерии генерал-майор граф А. И. Кутайсов, погибший при взятии батареи.
Отметим, что события на южном фланге являлись для Наполеона такой же неожиданностью, как и для Кутузова. Что же произошло? Около 6.30, получив ошибочное известие о гибели маршала Даву, Наполеон передал командование войсками маршалу М. Нею, рассчитывая, что «храбрейший из храбрых» по диспозиции примкнет правым флангом к войскам Даву для решительной атаки Семеновского. Но Ней внезапно повернул свою колонну направо, пытаясь в азарте поразить одним ударом двойную цель: взять и флеши, и деревню Семеновское. Соединив все войска, бывшие у него под рукой, маршал «непомерно усилил свой правый фланг». Инициатива Нея, следствием которой явилось смещение более 13 тысяч человек на край левого фланга русской армии, существенно повлияла на ход битвы, предопределив ее «нерешенный исход». Это «самоуправство» создало обоюдоострую ситуацию, и, с точки зрения неприятельской стороны, поступок Нея мог быть оправдан, увенчайся он успехом. Кутузов не успевал стремительно отреагировать на молниеносный рывок противника. Он в полной мере осознал опасность, нависшую над армией Багратиона, не столько у самого Семеновского, сколько севернее деревни, где между 8.00 и 9.00 русских войск не хватало, но их не хватило и неприятелю: по иронии судьбы в этом пункте фронт обеих армий «разорвался» одновременно! Сами французы были уверены в том, что в 9.00 победа почти была у них в руках. Однако защитникам Семеновского удалось отразить эту сокрушительную атаку неприятеля, переломив кризисный момент сражения. Кутузов пытался найти объяснение «разжижению» (Ф. Н. Глинка) неприятельского фронта именно там, где он ожидал сильного натиска: французы, сбившись в колонну, ломились на самый край левого фланга, почему-то пренебрегая пустым пространством между батареей Раевского и деревней Семеновское. Наполеон же был удивлен открывшимся ему при солнечных лучах зрелищем. Его армия, по образному выражению очевидца, «наваливала» всей массой на левый фланг противника, правый фланг которого он увидел на том же самом месте, где и накануне, протянувшимся на север до линии горизонта. Созерцание величавой мощи правого крыла русских обескураживало Наполеона. Сомнения французского полководца изложены штабным генералом Ж. Пеле: «<…> Русские офицеры пренебрегли занять разветвление оврага, узел обороны. <…> Мы не могли воспользоваться этой небрежностью, потому что леса скрывали от нас расположение местности. Иначе с нашей стороны было бы важной ошибкой не связать массой пехоты атаки центра и левого крыла». Но именно это и случилось: неприятельские атаки центра и левого крыла русской позиции оказались не связаны между собой, в чем сам неприятель видел причину нерешительного исхода сражения.
Отечественная историография содержит немало упреков в адрес Кутузова, не торопившегося передвигать войска 2-го и 4-го пехотных корпусов. Принято считать, что эти соединения подоспели к месту боя лишь около 12.00, но последние исследования боевых действий на Старой Смоленской дороге позволяют усомниться в этой «полуденной версии»92. Около 7.00 в Утицком лесу польские войска 5-го пехотного корпуса генерала Ю. Понятовского достигли расположения 3-го пехотного корпуса генерал-лейтенанта Н. А. Тучкова 1-го. Перед противниками стояли сходные задачи: «скрытое войско» Тучкова, по замыслу Кутузова, должно было неожиданно нанести удар по флангу неприятеля, атакующего войска Багратиона, а корпусу князя Понятовского предписывалось также внезапно обрушиться с фланга на Багратиона, содействуя фронтальным атакам Даву, Нея и Мюрата. Тучкову удалось остановить продвижение польского корпуса по Старой Смоленской дороге, предотвратив угрозу левому флангу русской позиции. После 9.00 маршал Ней узнал, что Понятовский не может поддержать фронтальный натиск наполеоновских войск на позицию русских у Семеновского. Более того, между войсками Нея и Даву, атакующими Семеновское, и корпусом Понятовского образовалось пространство, занятое русскими егерями, вступившими в оживленную перестрелку с поляками. Ней, чтобы обезопасить свой фланг, направил в лес части 8-го корпуса Жюно. Около 10.00 вестфальцы натолкнулись в лесу на части… 2-го пехотного корпуса генерал-лейтенанта К. Ф. Багговута! Это означает, что Рязанский и Брестский пехотные полки из корпуса Багговута прибыли с крайней правой точки русской позиции в крайнюю левую точку задолго до полудня! Что же тогда говорить о 4-м пехотном корпусе генерал-лейтенанта графа А. И. Остермана-Толстого, располагавшегося перед битвой на Новой Смоленской дороге, которому надлежало преодолеть менее двух верст для того, чтобы «залатать» фронт между батареей Раевского и Семеновским? Следовательно, если войска 2-го и 4-го корпусов и запаздывали, то отнюдь не на три часа, а их пребывание на правом фланге имело положительное влияние на ход битвы: во-первых, Наполеон посчитал нужным усилить корпус Богарне двумя пехотными дивизиями из корпуса Даву, который поэтому не смог взять с ходу флеши; во-вторых, французский полководец также не стал «отрывать» свой фланг от Новой Смоленской дороги.
Итак, в 9.00 французы не смогли реализовать возможность добиться победы; для русских воинов кризис сражения благополучно миновал, хотя им еще многое предстояло вынести в битве, которая развернулась по всему фронту от батареи Раевского до Старой Смоленской дороги. Пока наши войска в центре отражали атаку французов на батарею Раевского, а корпус Тучкова 1-го сдерживал натиск поляков и вестфальцев в Утицком лесу, Коновницын «устроил к бою» на высотах за Семеновским оврагом левый фланг, командование которым он передал генералу Дохтурову, назначенному Кутузовым вместо князя Багратиона. В первой линии находились «в баталионных каре» полки лейб-гвардии Литовский и Измайловский, располагавшиеся южнее Семеновского, которое французы часто называли «сожженной деревней». К гвардейцам примкнула 3-я пехотная дивизия Коновницына и все, что осталось от многострадальной пехоты 2-й армии князя Багратиона, более трех часов отстаивавшей «боковые реданты». Один из участников битвы вспоминал, как в это время к защитникам Семеновского прибыл с командного пункта Кутузова полковник К. Ф. Толь и обратился к малочисленной группе солдат, заступивших место у орудий вместо выбывших из строя артиллеристов: «Какого полку, ребята?» И получил ответ: «Вторая сводная гренадерская дивизия графа Воронцова». Позади пехоты, во второй линии находились кирасирские полки из корпуса князя Голицына 5-го и 4-й кавалерийский корпус генерал-майора К. К. Сиверса 1-го. Русские войска, покинув флеши, успешно преодолели Семеновский овраг, что свидетельствовало о том, что силы атакующего противника постепенно слабели. В особенности это касалось знаменитой неприятельской пехоты, той самой пехоты, которая, по словам М. С. Воронцова, «с первых годов революции насчитывала десять успехов на одно поражение и во всех отношениях изменила политическое положение Европы». После 10.00 на главные роли в битве заступила кавалерия Великой армии, до того времени находившаяся «в страдательном бездействии» под выстрелами русской артиллерии, «менявшейся смертью» с неприятелем. Более 200 орудий громили русскую позицию за оврагом, огонь русской артиллерии был не менее сокрушителен: генерал Коновницын «с необыкновенною быстротою устроил сильные батареи, которые неслись и стреляли; строились и стреляли; остановились и громили разрушительными очередными залпами». По словам иностранных историков, эта знаменитая «артиллерийская дуэль стала „фирменным знаком Бородинского сражения“». Между 10.00 и 11.00 неприятель вновь атаковал Семеновское. Обеспечить успех пехоты должен был 4-й кавалерийский корпус генерала Латур-Мобура, некогда бывшего послом в Константинополе, но атаки неприятельской кавалерии оказались недостаточно мощными. По словам неприятельских офицеров, «поле сражения было слишком тесно для огромного количества стиснутых на нем войск». Начальник штаба 2-й армии генерал Э. Ф. Сен-При, наблюдавший за происходящим, записал в Дневнике: «Тем не менее цель французов была достигнута, пехота их воспользовалась этой минутой беспорядка, чтобы овладеть деревней. <…> Все наше левое крыло построилось позади деревни…»93 Укрепившись «на плато у сожженной деревни», французы подвинули орудия через овраг, подвергая всю линию сокрушительному обстрелу. Гвардейские офицеры, выстоявшие «со сжатым сердцем» несколько часов на позиции у Семеновского, сознавались, «что уже не искали способа отражать наскоков французской кавалерии, прерывавших на время действия французских батарей. И кто поверит, что минуты этих разорительных наскоков были минутами отрады и отдыха!»94. Захватив деревню, войска Даву и Нея, поддерживаемые кавалерией, «потянулись» к центральной высоте. Войска 4-го корпуса вновь собирались атаковать батарею Раевского, как вдруг Евг. Богарне получил известие об атаке русской конницы. Около 9.00 Кутузов принял предложение полковника Толя произвести «диверсию» силами кавалерийских корпусов генерал-лейтенанта Ф. П. Уварова и генерала от кавалерии М. И. Платова против правого крыла неприятеля. Между 12.00 и 13.00 кавалеристы Уварова и казаки Платова, переправившись через Колочу, показались севернее Бородина. Богарне приостановил атаку Большого редута, вернув часть своих войск на левый берег реки Колочи. Конечно, отряд силой в 2500 сабель вряд ли мог существенно повлиять на ход сражения, однако «развлек неприятеля», «несколько оттянув его силы, которые столь сильно стремились атаковать 2-ю нашу армию». Воины, сражавшиеся на нашем левом фланге, заметили, что на какое-то время им «сделалось легче дышать». Главным же следствием кавалерийского рейда явилось то, что неприятель на два часа приостановил атаку центра, позволив русскому командованию перегруппировать войска. Около 15.00 пехота Богарне двинулась в атаку на Большой редут, однако решающая роль в предстоящей схватке выпала на долю кавалерии. Неприятелю удалось сосредоточить здесь около 10 тысяч сабель. Русское командование спешно пыталось создать новый оборонительный рубеж с наличными силами: «ключ позиции» защищала 24-я пехотная дивизия генерал-майора П. Г. Лихачева, северо-восточнее редута в направлении деревни Горки располагались полки 7-й пехотной дивизии генерал-майора П. М. Капцевича, от редута до Семеновского, изогнувшись дугой, выстроился 4-й пехотный корпус Остермана-Толстого. «Бесподобная пехота» два часа находилась на равнине под перекрестным огнем и несла страшные потери, но «избежать этого важного неудобства», по словам Барклая, «было нельзя». Адъютант генерала Ермолова П. X. Граббе предлагал русским воинам лечь на землю, чтобы уменьшить потери от артиллерийского огня, но они отказались, предпочитая встретить смерть стоя. Курганная высота осталась в руках французов. В жестоком штыковом бою почти полностью полегла дивизия П. Г. Лихачева, но неприятелю казалось, «что она и мертвая продолжала защищать свой редут». Израненный штыками генерал Лихачев был взят в плен; со стороны неприятеля «остался в редуте» генерал О. Коленкур, пообещавший Наполеону, что будет там, живым или мертвым. После взятия редута на местности, прилежащей к укреплению, происходили ожесточенные кавалерийские бои, продолжавшиеся более двух часов. Адъютант Барклая де Толли В. И. Левенштерн вспоминал о грандиозной кавалерийской «сшибке» (20 тысяч сабель) в центре позиции: «Сражение перешло в рукопашную схватку: сражающиеся смешались, не было более правильных рядов, не было сомкнутых колонн, были только более или менее многочисленные группы, которые сталкивались одна с другой…»95 Неприятельская кавалерия не раз бросалась в атаки на русскую пехоту 4-го и 6-го корпусов, которая, построившись в каре, отбивалась от нападений штыками и «стреляла одновременно со всех фасов».
В 17.00 артиллерийские залпы постепенно стали затихать. Русские войска, уступив неприятелю на левом фланге около 1,5 версты, до наступления темноты продолжали стойко удерживать оборону по линии Горки — Псарево — Утицкий лес и, главное, — не были разбиты. Ситуация в конце сражения, на наш взгляд, справедливо отражена в «Замечаниях на Бородинское сражение» начальника штаба 2-й армии Э. Ф. Сен-При: «Более пострадавшая 2-я армия была действительно ослаблена наполовину и во время сражения потеряла деревню, составлявшую ее левый фланг, и прикрывавшие его флеши, но линия армии не была прорвана, и ее левый фланг был только осажден назад: кроме того, вялость неприятельской атаки к вечеру, несмотря на выгоду его позиции, достаточно доказывала, что его потеря должна была быть очень значительной». Диспозиция Наполеона, если и была выполнена в смысле захвата перечисленных объектов русской обороны, не повлекла за собой главного следствия — разгрома и уничтожения русских войск. Артиллерийское прикрытие с русской стороны было не менее плотным и смертоносным, что вызвало у противника сомнения в целесообразности использования последнего резерва — гвардии. Ж. Пеле скептически оценивал шанс изменить ситуацию даже в случае использования этой элитной части войск: «Следовало ли вечером двинуть под страшным огнем императорскую гвардию, единственный резерв, не введенный в дело? Она могла быть истреблена прежде, чем дошла бы до неприятеля со своим грозным штыком. Она назначалась не для такого боя». Потери с обеих сторон были велики: русская армия потеряла 24–26 августа от 45 до 50 тысяч человек, а Великая армия — около 35 тысяч. Главную причину значительных потерь генерал К. Клаузевиц видел в плотности боевых порядков русской армии, объясняемых необходимостью противостоять «лобовым» атакам наполеоновских войск: «Русская армия дралась в тот день в беспримерном по тесноте и глубине построении. Столь же тесно, а следовательно, примерно так же глубоко, построилась и французская армия. Этим объясняется сильное и упорное сопротивление русских. <…> Этим же объясняются и огромные потери людьми». Вопрос о потерях сторон на сегодняшний день является дискуссионным, так же как и ответ на другой вопрос, неизменно возникающий в связи с итогами Бородинской битвы: чья победа? Ни одна из противоборствующих сторон, как известно, не признала своего поражения, напротив, в обеих армиях было немало энтузиастов, уверенных в победе именно той армии, в составе которой им выпала честь сражаться.
На наш взгляд, неправомерно делать однозначные выводы о победе Великой армии, подсчитывая «очки», как в спортивном состязании, как то: захват села Бородина, захват флешей, захват Семеновского, захват батареи Раевского, отступление с поля боя, вступление в Москву и т. д. В этом случае абсолютно не учитываются причины, побудившие обе стороны вступить в сражение, и цели, которые в нем преследовались, сопоставление планов с достигнутыми результатами. Выше уже отмечалось, что Кутузов решился на генеральную битву по причинам «нематериального характера»: прежде всего он должен был поддержать моральный дух русских воинов, требовавших сражения. Вспомним также, что ко дню Бородина Кутузов не располагал сведениями ни о «депо второй линии», ни о фланговых армиях Тормасова и Чичагова, на содействие которых он должен был особенно рассчитывать. При любом исходе битвы он не мог развить успех без подкреплений. Как бы сложно ни было для Кутузова решиться на генеральное сражение, каких бы усилий и жертв ни потребовалось от него и от начальствуемой им армии, чтобы выстоять при Бородине, однако самое тяжелое предстояло ему потом, на следующий день после битвы. Это был день, когда после невероятного подъема патриотического духа, всех подвигов самопожертвования он вынужден был отдать приказ об отступлении. День без иллюзий, когда становился понятен смысл фразы, оброненной полководцем накануне: «Французы переломают над нами свои зубы, но жаль, что, разбивши их, нам нечем будет доколачивать»96. Что бы ни происходило вокруг него 26 августа, он не позволял себе думать об этом завтрашнем дне, от которого зависела его репутация. Он в гневе отверг и прогнал от себя генерала Л. Вольцогена, который от имени Барклая при всех заговорил с ним об отступлении, когда неприятель сбивал с позиции наше левое крыло и прорывал центр. Старый воин понимал, что в эту минуту отступать нельзя, можно только сражаться. Стоять насмерть, чтобы сохранить дух в войсках, не допустить разгрома, способного превратить его армию в толпу. Он вводил в бой все новые и новые резервы, будучи уверен, что русские должны выстоять прежде, чем он уведет их с позиции, ставшей «войскам невместною». Дальше удерживать ее за собой было невозможно, а главное, бессмысленно, так как не существовало ни одного условия, позволявшего развить успех. Он скрыл от своих соратников все расчеты и сомнения, чтобы они в бою не усомнились и чтобы «…чувство гордости быть Отечества защитником не имели славнейших примеров»97. В отечественной историографии давно сложилась традиция: предъявлять М. И. Кутузову завышенные требования. Иностранные историки, оценивая способности русского полководца по результатам всей военной кампании 1812 года, почему-то к нему более снисходительны: «В действительности он был отличным стратегом, умелым тактиком, человеком проницательным, хитрым, настойчивым, обладал несокрушимым хладнокровием. Он блестяще проявил себя на службе Родине»98.
Н. А. Троицкий полагает, что у Кутузова было определенное намерение защитить древнюю столицу. Исследователь пишет: «На деле Кутузов, как мы это видели (выделено мной. — Л. И.), считал при Бородине своей главной задачей „спасение Москвы“»99. Вот этого-то мы как раз и не видели! Документы не представляют возможности однозначно судить о планах главнокомандующего русской армией при Бородине. Рапорт Кутузова от 23 августа, где фраза о намерении защищать Москву сопровождается вводными словами «не ручаюся», «может быть», «как бы то ни было», на наш взгляд, позволяет сделать вывод, что Кутузов, решившись на генеральную битву, всегда считал своей «главной задачей» сохранить боеспособную армию. Едва лишь стихли залпы орудий, Кутузов обратился с одинаковым распоряжением к Барклаю и Дохтурову: «…Решился я сегодняшнюю ночь устроить все войско в порядок, снабдить артиллерию новыми зарядами и завтра возобновить сражение с неприятелем. Ибо всякое отступление при теперешнем беспорядке повлечет за собою потерю всей артиллерии». Главнокомандующий невольно проговорился о своих замыслах, когда счел нужным объяснить соратникам не причины отступления, а, напротив, намерение атаковать! Из этого документа явствует, что русские войска в сражении выстояли, коль скоро Кутузов, по необходимости, но вопреки своей воле, готов был вновь принять сражение. 27 августа Светлейший прямо писал государю: «<…> Когда дело идет не о славе выигранных только баталий, но вся цель будучи устремлена на истребление французской армии, ночевав на месте сражения, я взял намерение отступить 6 верст, что будет за Можайском, и собрав расстроенные баталиею войска, освежа мою артиллерию и укрепив себя ополчением Московским, в теплом уповании на помощь Всевышнего и на оказанную неимоверную храбрость наших войск увижу я, что могу предпринять против неприятеля (выделено мной. — Л. И.)»100. Обратим внимание на выделенные фрагменты текста: речь идет о Московском ополчении, которого, как известно, не было, а конец фразы можно истолковать как угодно. 29 августа Кутузов, произведенный в фельдмаршалы, вновь обращается к государю: «<…> Должен отступить еще и потому, что ни одно из тех войск, которые ко мне для подкрепления следуют, ко мне еще не сближились, а именно: три полка, в Москве сформированные под ордером генерал-лейтенанта Клейнмихеля, и полки сформированные князя Лобанова…»101 Как мы видели из документов, Кутузов очень конкретен в своих требованиях, касавшихся его дальнейших действий. Но 30 августа, то есть на следующий день, он получил ответ императора, который публикуется в сборниках не по дате получения, а по дате отправления 24 августа, что создает иллюзию того, что при Бородине полководец был уже в курсе того, о чем говорилось в документе: «<…> Нахожу необходимым, дабы вы формируемых полков под ведением генерал-лейтенанта Лобанова и генерал-лейтенанта Клейнмихеля в армию не требовали на первый случай. <…> Московская сила с приписанными к ней губерниями составляет до 80000 человек, кои, не переменяя ни своего предназначения, ни одежды, могут весьма служить в армиях, даже быв размещены при регулярных полках»102. Трудно себе представить, что должен был пережить старый полководец, прочитав ответ императора, за день до которого он отправил письмо Екатерине Ильиничне: «Я, слава Богу, здоров, и не побит, а выиграл баталию над Бонапартием. Детям благословение».