Евгений Викторович Тарле был известным петербургским доцентом-историком, специализировавшимся на Западной Европе. Человек он был весьма прогрессивных взглядов, кадет, участник антиправительственных демонстраций, один раз получил по голове от жандарма на митинге. Разумеется он был еврей, что всегда подчеркивал: «Я не Тарле, а Тарле, я еврей, а не француз». Впрочем ради брака он перешел в православие.
Его исторические темы в эти годы – экономическая, преимущественно, история Европы. Особенно фундаментальным был его труд «Континентальная блокада», описывавший попытку Бонапарта задушить Англию торговой блокадой, вызвавшую кстати, изрядный промышленный подъем в Европе. Это множество документов, большая эрудиция, сравнительная узость тем, в то же время блистательный литературный стиль.
В 1917 году освободительные чаяния кадетов сбылись и, в течение нескольких месяцев кадеты убедились в том, что в новой реальности нормальной жизни для них нет. Либеральная профессура на глазах превратилась в кружок имперцев-монархистов, группировавшийся вокруг С.Ф. Платонова. Тарле в этот период избирается академиком. В 1929 на этот круг обрушилось Академическое дело, Тарле бросают в тюрьму, обвинив, что заговорщики хотят сделать его министром иностранных дел, большевики как раз уничтожали всю ту русскую интеллигенцию, которая согласилась работать в стране «несмотря на». Отныне нужно было стать партийным, или мертвым. Тарле решил стать партийным и резко переквалифицируется. Он начинает писать популярные книги по истории, начав с увлекательной биографии Наполеона и снискав ею благоволение Сталина.

Чем дальше, тем больше, фирменным стилем Тарле становится патриотическая военная история в духе предвоенных патриотических фильмов и речей о «наших великих предках Суворове и Кутузове». В лагерях была некоторая привилегия у зеков для умеющих «тискать романы», то есть увлекательно и подробно перессказывать «Графа Монте Кристо» и все такое. И вот для страны-зека Тарле стал таким же тискальщиком истории, на редкость увлекательным. И главным шедевром этого тискания стало конечно «Нашествие Наполеона на Россию» – величественная картина того, как громадная армия Властелина Мира вторгается в нашу страну, а затем распадается и гибнет под воздействием мастерской стратегии Кутузова.
«Нашествие» было одной из любимых книг моего детства. Вот двигались армии, наступающая и отступающая, прибывал Кутузов, не давал битву у Царева Займища, давалось Бородино, гиб Багратион, на совете в Филях решалось оставление столицы, Москва пылала, совершался прекрасный тарутинский маневр, французов лупила в тыл дубина народной войны, французы голодали, начинали метаться, истощались и окончательно добивались на Березине. Сюжет пересказывался ярко, хотя вполне традиционно, никакой понасенковщины, но и никаких содержательных вопросов, которые задавала и частично разрешила Ивченко. Пересказывался именно героический миф, который так важно было помнить в дни нового похода двунадесяти языков на Москву, сидя над книгой у бьющегося в тесной печурке огня.

С этой книгой, кстати, у меня связана забавная личная история. Она в известном смысле спасла мне жизнь (то есть оказалась самой влиятельной из всех). Дело было так. Летом 1985 года, после того как в 1984 бабушка рассорилась с братом, мы не поехали в нашу обычную деревню. Меня сперва попытались отправить в пионерлагерь, где я невероятно страдал, мучился Пархоменко, исхудал и едва не завшивел. Тогда меня оттуда забрали и мама поехала со мной в гости к нашим знакомым, художникам, снимавшим на лето дом на Волге между Селижарово и Ржевом.
Деревня где мы жили состояла из трех домов на проплешине среди леса диаметром примерно в два километра. Дома стояли друг от друга на 700 метров примерно. В одном доме жили какие-то местные, в другом мы, в третьем, у реки, недавно купившие его москвичи, у которых была моя ровесница девочка Ира. Разумеется десятилетние мальчик и девочка это на автомате предподростковый роман, когда никакого секса (а наше поколение советских детей еще и было воспитано в строгости, так что даже никаких поцелуйчиков-обжиманий), зато сложная личная химия. Мы играли в какие-то ролевые игры с переодеванием, ходили по малину в лес (боясь медведя), играли в ириных кукол, она читала книжку «Четвертая высота» о Гуле Королевой (меня не слишком заинтересовавшую), плавали в речке. Один раз я даже видел ее голой, случайно не вовремя зайдя в комнату. Но в прочее время я смотрел на звезды – из-за конфигурации местности я впервые наблюдал внешний эквивалент морального закона во всей его красе и полноте – от горизонта до горизонта, полнее обзор, наверное, только в степи и пустыне, и читал Тарле.

Плавать я не умел и Иру, плававшую великолепно, это жутко злило. И вот как-то она подговорила Дядю Юру, художника у которого мы жили, затащить меня на глубину, чтобы я научился плавать. Я, как ни в чем не бывало, лежал на берегу, читал про оставление Москвы, разглядывал фото скульптуры, изображавшей русского ратника-ополченца, и вдруг меня схватили и под радостный девчушкин хохот понесли и сбросили в воду на глубине роста взрослого мужчины. Дело, напомню, происходило на Волге, то есть на широкой и достаточно быстрой в верхнем течении реке и я вполне мог утонуть или меня могло унести, пока не вполне трезвые, допускаю, люди соображали бы, что шутка перестала быть шуткой.
По счастью мне очень хотелось дочитать Тарле и я оказавшись в чрезвычайных обстоятельствах стал продумывать стратегию того, как этого достичь. Она оказалась довольно простой, я набрал побольше воздуха, опустился на дно, сделал под водой пару шагов в сторону берега, подпрыгнул, набрал воздуха еще, сделал еще пару шагов. Через четыре-пять итераций я был уже по горло и мог дойти до берега. На берегу я взял свою книгу и не говоря никому не слова, ушел домой, повесил сушить трусы и улегся читать дальше. Впрочем уже на следующий день мы отлично по дружески общались, осенью мы даже ездили к ним в гости в Москве в Беляево, но почему не стали общаться дальше, не помню…
Такое вот «Нашествие Наполеона» (почему-то с 1812 годом в моем персональном коде формирования русского культурного мифа вообще связано очень много, хотя я никогда сильно этой темой не интересовался).

Однако Тарле не был так прост, он оказался не просто тискателем истории. Напротив, он проводил свою довольно четкую линию в советской историографии – это была линия на историческую реабилитацию Российской Империи. Из статьи в статью, из книги в книгу он ненавязчиво подрывал установленный школой Покровского канон, что Российская Империя была отсталой, второсортной терпевшей вечные поражения державой, душительницей свободы, деспотической покорительницей гордых народов итеде итепе. «Была ли екатерининская Россия экономически отсталой страной?» – писал он статью. Оказалось ничего подобного. Проиграла ли Россия Крымскую войну? Не проиграла, чем была посвящена двухтомная фундаментальная работа «Крымская война». Россия после смены царствований признала поражение, хотя в военном смысле имела все шансы победить и не была столь уж отстала. Отдельное внимание Тарле уделил пораженческим и предательским настроениям среди тогдашней прогрессивной интеллигенции, обрисовав их весьма беспощадно (точно в наказание себе за свой пацифизм Первой мировой).

Главный выход за флажки состоялся в 1944 году. Сначала Тарле сорвал присуждение Сталинской премии «Истории Казахской ССР» под редакции академика Панкратовой. Панкратова была этнически русская, правоверная последовательница Покровского (школа Покровского вообще состояла из этнически русских прожженных русоедов, такой апофеоз выруси), добилась исключения собственного мужа из партии как троцкиста, его потом расстреляли. История Казахстана под её пером превратилась в героическую освободительную войну казахского народа с русскими оккупантами-империалистами, из которой нормальный человек должен был сделать вывод, что Казахстан это такая Индия, которая должна немедленно отделиться.
Тарле разгромил панкратовский сепаратистский талмуд, а вскоре выступил в Ленинградском университете с докладом «О роли территориального расширения России в XIX–XX веках» в котором провозгласил тезис, что вообще-то расширение Российской Империи было не проклятым колониализмом, а несло прогресс и трудящимся самой России, и завоеванным, например, что мюридизм Шамиля был диким реакционным мракобесием, что Россия не была на деле жандармом Европы, а отстаивала свои интересы, на которые имела право. СССР представал тем самым у Тарле наследником законных державных интересов России. Закончилось это все совещаниями историков в ЦК, на которых позиция империалиста Тарле и позиция Панкратовой столкнулись, в целом ни одна позиция не победила, но, увы, непобеда Тарле означала поражение всей линии на реруссификацию всей советской историографии. Получалось, что делать так как Панкратова, настраивать инородцев против России – можно. Жданов предложил постановление, выдержанное в целом в духе Тарле, но Сталин его перечеркнул. Подробно весь этот сюжет описан в прекрасной книге А.Л. Юрганова «Русское национальное государство. Жизненный мир историков эпохи сталинизма».

После войны от Тарле ожидалось, что он напишет трилогию «Северная война», «Нашествие Наполеона» и «Великая отечественная война». «Северную войну» он написал, хотя она получилась слабее и компилятивней «Нашествия Наполеона», а вот с восхвалением вождя тормозил и таки дотянул до сталинской смерти, пережив вождя на полтора года. Вместо этого Тарле занимался восхвалением действий русских флотоводцев на Средиземном море – Архипелагской экспедиции, Ушакова и Сенявина.

В общем Тарле удалось сыграть в свою «большую игру» против большевиков. Не только остаться самому русским империалистом под личиной «тискателя истории», но и передать это предание дальше. Да, его доклада было не найти, кроме слышавших выступление лично о нем мало кто знал, но антирусофобские и имперские посылы его книг были широко известны, читались сотнями людей, входили в собрание сочинений, влияли, в том числе и на меня. Тарле удавалось формировать своими книгами не столько советских, сколько русских патриотов.
Рекомендую поддерживать сайт «100 книг» на «Патреоне», мотивируя меня тем самым на выпуск новых материалов.