Эрнст Нольте. Фашизм в его эпохе. Аксьон Франсэз. Итальянский фашизм. Национал-социализм. Новосибирск: Сибирский хронограф, 2001. 568 с.

Книга выдающегося германского историка посвящена анализу смысловой структуры крайне правых течений сыгравших заметную роль в ХХ веке — аксьонизма Морраса — фашизма Муссолини и нацизма Гитлера. У меня было время подробно прочесть только главу о Гитлере, но она, конечно, производит чрезвычайно сильное впечатление.

Нольте удалось очень наглядно показать, что гитлеризм не имеет ничего общего с классическим национализмом, не является в принципе консервативной идеологией, не может даже считаться полноценным расизмом.

Гитлер следует за Гобино в присущей для того историософии вырождения, которое считается основным историческим процессом. Так же на него повлияли Ваше де Лапуж, автор книги об арийцах, в которых арийское начало противопоставляется национальному. «Расовая доктрина выдает свое происхождение от антинационального сознания дореволюционной аристократии» утверждает Нольте. Еще один оказавший влияние на Гитлера мыслитель, Хьюстон Стюарт Чемберлен — «очевидным образом не доверяет индивидуальностям наций».

«Раса кажется последней неразрушимой индивидцальностью, защищенной от всех нападений. Расвое сознание становится, таким образом, формой национального чувства, потерявшего уверенность в себе» — утверждает Нольте. Но здесь его мысль откровенно недокрученна. Необходимо было бы поставить под вопрос саму стратегию защитной редукции национальной индивидуальности к чему-то природному, как к мнимо неразрушимому. По сути такая апелляция к природе как к истине — это атеистический физикализм. Подлинно неразрушимо как раз только историческое, установленное сознательной волей и действием. Любой физикализм, любое сведение нации к природе — это тупик.

В книге ближайшего друга и возможно гомосексуального партнера Гитлера Дитриха Эккарта «Большевизм от Моисея до Ленина. Даилог между Адольфом Гитлером и мною» однозначно изложена антихристианская концепция, которая отождествляет большевизм и Христианство как якобы силы враждебные природе. «Еврей» — это, якобы, сила, разрушающая «естественное» течение истории, что проявляется и в религии и в политике. Задача же гитлеризма — вернуть всё к «природе».

«Что в действительности имеется в виду под «евреем» — это сам исторический процесс» — резюмирует Нольте гитлеровскую историософию.

«Таким образом, исходный пункт Гитлера тот же, что у большого течения контрреволюционной мысли, пытавшейся главным образом отнять у Просвещения ссылку на «природу» (понятую в естественнонаучном смысле) и укрепить свою собственную социальную позицию в нерушимости некоего «естественного порядка». Уже у де Бональда “physique sociale” не обходилась без представления об антифизике. Уже у него противник не столько враг бога, сколько враг природы».

Тем самым Нольте причисляет Гитлера к тому течению консервативного руссоизма, который раз за разом уводит консервативную мысль на ложные пути, отождествив истинное с мнимо естественным.

Отчасти Гитлер это понимал. Однако его философия действия оказалась чудовищным опытом преодоления физиологического упадка за счет волюнтаристского триумфа биологии. Нольте описывает Гитлера как носителя инфантильно-мечтательного типа. «В своей фантазии я жил во дворцах».

«Господствующая черта в характере Гитлера – это инфантильность. Она позволяет понять и самые значительные, и самые странные его свойства и формы поведения. Часто упоминаемую жуткую последовательность его мышления и поведения надо сопоставить с его общеизвестным гневным исступлением, превращавшим его фельдмаршалов в трепещущие ничтожества. Когда в пятьдесят лет он приказывает строить мост через Дунай в Линце в точности так же, как он набросал его своему удивленному другу в пятнадцать лет, это вовсе не последовательность зрелого человека, учившегося и мыслившего, критиковавшего и подвергавшегося критике, а упрямство ребенка, ничего не знающего, кроме себя и своих представлений, для которого время ничего не значит, пока его ребячество не разрушится в трезвой расчетливости мира взрослых. Гнев Гитлера – это необузданное упрямство ребенка, который бьет неповинующийся ему стул; его страшная жестокость, бездумно посылающая на смерть миллионы людей, гораздо ближе фантазиям юноши, чем твердому образу действий мужчины, а потому примечательным образом совмещается в нем с глубоким отвращением к жестокости охотников, к вивисекции и употреблению мяса вообще».

Подлинный центр доктрины Гитлера — не нация, а Партия, совсем как у большевиков. «Пропагандистский характер партии приводит к чрезвычайно резкому делению на «членов» и «последователей», активное ядро и просто прислушивающуюся симпатизирующую массу. Из напечатанных в разрядку страниц книги Гитлера с исчерпывающей ясностью видно, насколько он рассматривал свой народ как «объект», а членов партии, число которых должно было оставаться небольшим, как господ и потенциальных правителей «нервных центров государства».

Гитлеровская идеология это жуткий мистический вампиризм. Проект Третьего Рейха как грандиозной машины, при помощи которой из назначенных низшими рас будет выкачиваться «хорошая кровь» в пользу высшей расы. При этом мнения об актуально данных ему немцах Гитлер был исключительно низкого и считал их находящимися в глубоком упадке. До 20% немцев причислялись к вырожденцам и подлежали истреблению. Не случайно в Третьем Рейхе была введена программа эвтаназии.

Истинной Расой Господ назначена гитлеровская партия НСДАП (а совсем не весь немецкий народ). «СС должна была быть не просто мужским союзом, а общиной высоко ценных родов». В конечном счете, резюмирует Нольте нацистскую программу, «только СС являются подлинным немецким народом».

В этом теоретическом вампиризме чувствуется странное родство с построениями одного из соратников Ленина — знаменитого Богданова (Малиновского), создавшего Институт переливания крови, в котором практиковал вампиризм старых большевиков в отношении молодых комсомольцев. Так же в гитлеровской концепции много общего в сравнении с вульгарным прочтением концепции Льва Гумилева, когда начинаются рассуждении о необходимости «сконцентрировать пассионарность» и «обновить кровь» за счет включения инородных этносов.

Нольте наглядно показывает и то, что основным объектом гитлеровского вампризма должны были стать именно славянские государства и народы. Прежде всего — Россия. «В Европе же земли, «в общем и целом», можно приобрести только «за счет России», следовательно, Германская империя должна была бы пойти по следам рыцарских орденов, вступив при этом в союз с Англией».

Нольте подчеркивает, что именно теория истребительной войны на востоке составляет сущность и ядро гитлеризма.

«Эти тезисы Гитлера о немецкой политике, особенно в сочетании с главой 14 второй части о «восточной ориентации или восточной политике», должны произвести на будущего читателя впечатление безумного бреда. Они формулируют программу немецкой грабительской и истребительной войны против восточных соседей с такой решительностью, отводя ей настолько центральную роль, что нелепо было бы ее каким-нибудь образом отрицать, ослаблять или изменять. Если бы можно было считать немецкий народ перед 1933 г. политически зрелым, вполне ответственным народом, то эта программа, несомненно, оправдывала бы тезис о коллективной вине немцев намного убедительнее, чем все те частные или скрытые явления, которые приводились впоследствии в его защиту».

Фактически Гитлер мечтает превратить Германию в Америку и Россию — страны, расширяющиеся по безлюдному континенту. А как это сделать? Только за счет России, за счет Натиска на Восток. «Эти тезисы заменяют схему специфически немецкой экспансии схемой американского и русского распространения на ненаселенные континенты. Они настолько свидетельствуют о презрении к истории и реальной действительности, что непонятно, каким образом можно обосновать в этом национализме любовь к «Германии» как к конкретному историческому явлению». Гитлер мыслит так, как если бы на дворе была еще эпоха северных крестоносцев XIII века. Но только уже и они столкнулись с тем, что на Востоке для немцев земли нет, там только Россия.

Практическая политика Гитлера — это именно завоевательная политика на Востоке. Если для немецкого национализма вожделенной целью был реванш у Франции, то Гитлер, по мнению Нольте, «никогда не переставал осознавать, что он, собственно, не хотел вести войну на Западе». «В воздушной битве над Англией, в боях африканского корпуса война велась даже рыцарским образом» — утверждает Нольте, хотя это утверждение спорно. Вряд ли бомбардировки мирных городов могут считаться рыцарским способом ведения войны.

Для Востока была предназначена совсем иная доктрина: Гиммлер выдвинул в меморандуме, написанном в мае 1940 года, следующие требования: «Для не-немецкого населения Востока не должно быть никакого образования выше четырехклассной народной школы. Цель этой народной школы должна быть лишь следующей: простой счет не дальше 500, написание имени и учение, что божественное веление – быть послушным немцам, честным, усердным и порядочным. Чтение я не считаю нужным».

Ни о каком «освобождении России от большевизма» Гитлер, как подчеркивает Нольте, речи не вел и вести не мог:

«Согласно настоящим предпосылкам национал-социалистской расовой доктрины, речь могла быть только об уничтожении “еврейско-большевистской головы” и, тем самым, о возвращении славянских масс к их естественному рабству, чтобы высшая раса получила пространство, обеспечивающее ее существование, а подчиненная раса исполняла притязания этих господ. Альфред Розенберг, впоследствии слабый и лишенный влияния восточный министр, много раз выворачивавший наизнанку либеральную и ученую подкладку своей натуры, выражался в начале похода вполне недвусмысленным образом: “Мы ведем теперь вовсе не “крестовый поход” против большевизма, чтобы навсегда спасти от большевизма “бедных русских”, а для того, чтобы проводить немецкую мировую политику и защищать немецкий рейх”. Сам Гитлер несколько позже разоблачил внутреннее неправдоподобие всех разговоров об «освобождении восточно-европейских народов”, или о «войне Европы против большевизма” (о чем вздумала говорить некая “бесстыдная газета Виши”), заявив с непревзойденным цинизмом: “По существу дело сводится к тому, как удобнее разделить гигантский пирог, чтобы мы могли во-первых, владеть им, во-вторых, управлять им, и, в третьих, эксплуатировать его».

Нольте цитирует Гиммлера: «И вот мы выступаем и шествуем по неизменным законам, в далекое будущее, как национал-социалистский, солдатский орден нордически решительных мужчин, и как присягнувшее на верность сообщество их родов, и мы хотим быть и верим, что можем быть не только внуками воинов, лучше них ведущими войну, но и предками будущих поколений, необходимых для вечной жизни немецкого германского народа».

И резюмирует:

«Если представить себе, чтó, по представлению Гитлера и Гиммлера, должно было стать целью войны, чтó означала для них «вечная жизнь» немецкого народа, то уже в 1935 году можно было с уверенностью сказать, чем была СС: безусловно послушным орудием в руке фюрера для осуществления подлинных целей его политики – обеспечение вечной и суверенной жизни германско-немецкого рейха, с одной стороны, путем расселения на захваченных землях, а с другой – путем уничтожения смертельного врага; и все же высшей целью этой политики было сделать наилучшее расовое ядро – солдатско-крестьянской крови – господствующим слоем этого рейха».

Цели немецкой политики в годы Второй Мировой войны — это быстрая колонизация Востока: «Гиммлер кое-что из них раскрыл на совещании группенфюреров в Познани:

«Если СС вместе с крестьянами… продолжим наше расселение на Востоке – щедро, без всяких задержек, без всяких вопросов о каких-то старых традициях, с порывом и революционным натиском, – то через 20 лет мы передвинем популяционную границу на 500 км. к востоку».

Доктрина Гитлера предполагала, что другие народы имеют хорошую управляемость только потому, что в их элите содержится известный процент германской крови. И перед СС была поставлена задача высасывания этой крови из не-немцев.

«Речь шла о возвращении потерянной германской крови. Распоряжение 1940 года свидетельствует о том, какими представлениями руководствовался Гиммлер и какие цели он преследовал: «Настолько же, как необходимо навсегда очистить немецкие восточные области от живущих там чужеродных элементов, которые не должны там постоянно проживать или селиться, необходимо вернуть немецкой нации имеющуюся в этих областях немецкую кровь, также и в том случае, если носители этой крови полонизированы в своем исповедании и языке. Именно из этих носителей германской крови выросли те руководящие личности бывшего польского государства, которые недавно столь воинственно обратились против собственного немецкого племени – либо в ослеплении, либо намеренно или бессознательно отрицая свою кровную связь с ним». Несколько позже называются непосредственные цели акции: «воспрепятствовать дальнейшему приросту польского интеллигентского слоя» и «увеличить желательный в расовом отношении прирост немецкого народа». Поэтому многие поляки подвергались экспертизе расовых комиссий для обнаружения их «немецкой природы», и в ряде случаев перемещались для «германизации» в немецкую среду, причем в принципе не принимались во внимание никакие обстоятельства, так что детей отнимали у их родителей, чтобы они могли, против воли своих воспитателей, услышать подлинный «голос крови». Таким образом старое теоретическое разрушение понятия нации внеисторической расовой доктриной осуществлялось на практике тысячью разных способов. Но в естественной, на первый взгляд, жестокости слов Гиммлера нельзя не заметить скрытый в них страх: «Либо мы приобретем эту хорошую кровь, которую мы можем использовать, и введем ее в наши ряды, либо, господа, – вы можете назвать это жестоким, но природа жестока – мы уничтожим эту кровь». Таким образом, в будущем противник уже никогда не получит способных руководителей и начальников. Любое ложное сострадание в наше время угрожает в будущем существованию немецкого народа».

В конечном счете Нольте резюмирует гитлеровскую доктрину примерно так.

Суверенитет — это максимальная площадь, занимаемая биомассой к которой сводится народ:

«Во все времена все живое было размножающимся, имеющим питание, пространство, но остающимся равным себе. Исходя из этой мальтузианской предпосылки, Гитлер приходит к концепциям, которые можно было бы назвать переводом марксизма на фрагментарно-биологический язык. Жизнь понимается прежде всего, как количество «субстанции из плоти и крови» (народа); она все время растет, перерастая имеющиеся площади земли, подобно тому, как в марксизме производительные силы всегда перерастают производственные отношения. Марксистской революции, открывающей свободную дорогу для нового, соответствует у Гитлера война, прибавляющая землю соответственно приросту населения. Конечно, эту войну может вести лишь народ, «внутренняя ценность» которого обеспечивает его успешную «борьбу за существование». Эти предпосылки многое объясняют в страхе Гитлера и в его расовой доктрине. В самом деле, он нередко высказывался о немецком народе с жестокостью и бессердечием, черпая уверенность лишь в мысли, что «народ, в течение тысячелетий дававший бесчисленные примеры высочайшей внутренней ценности, не мог внезапно, в один день потерять эту врожденную, наследственно приобретенную ценность». Поэтому он и в самом деле верит в реальность альтернативы, заключенной в словах: «Мы погибнем, если у нас не хватит уже силы захватить столько места и земли, сколько нам нужно». «Погибнуть» означает здесь: потерять тотальную независимость и безусловную самостоятельность. В этом смысле в Моей борьбе говорится: «Только достаточно большое пространство на этой Земле обеспечивает народу свободу бытия».

«Когда судьба мира определяется гигантскими государствами, государствами площадью от 11 до 17 миллионов квадратных километров, когда судьбу мира определяют государства из сотен миллионов людей, уже нельзя говорить о суверенитете малых государств» — утверждает Гитлер.

При этом важное место в доктрине Гитлера составляла продовольственная автаркия. «Простраственно-политические нации во все времена были нациями крестьян и солдат. Меч защищал у них плуг, а плуг кормил этот меч». Напротив, индустриализация и техническое развитие — факторы небезопасности: «Немецкий народ находится в положении, когда оба этих предварительных условия все больше утрачиваются, а потому ему угрожает перспектива опуститься до уровня мелкого государства. Он давно уже не может сам прокормить собственное население, и потому должен был перейти к индустриализации, которая «вредна» прежде всего для суверенитета. Вследствие технического развития его пространство перестало уже быть фактором силы, «потому что на самолете можно облететь нашу немецкую территорию в какие-нибудь четыре часа. Это уже больше не площадь земли, сама по себе представляющая защиту, какую имеет Россия, площадь которой сама по себе есть сила, то есть коэффициент безопасности»».

Однако расширение пространства с помощью войны вновь поставит перед немцами вопрос численности населения обладающего «хорошей кровью», отсюда теория и практика этнического вампиризма.

«Проблема продовольственной автаркии представляет собой лишь один из аспектов захватнической политики национал-социалистов; другой и возможно более важный – это обеспечение военной самодостаточности и обороноспособности. Он объясняет некоторые кажущиеся парадоксы этой политики в ходе войны. В самом деле, очень скоро обнаружилось, что захвачено намного больше земли, чем можно было заселить. Теперь численность населения должна была угнаться за пространством, то есть возможно сильнее вырасти в кратчайшее время. Старые меры популяционной политики оказались далеко недостаточными: пытались переселять на Восток голландцев и скандинавов; Гиммлер занялся захватом «хорошей крови», отнимая у порабощенных не только землю, но и детей; всерьез размышляли о превращении Германии в большой человеческий питомник с рациональным учетом половой потенции всех мужчин и женщин».

«Война относится к суверенитету не только как средство к цели. Она – его высочайший акт и подлинное свершение. В самом деле, она взрывает, в случае надобности, тесноту пространства, угрожающую опасностью суверенитету. Для Гитлера войны – это революции здоровых народов. Поэтому он называет войну «самым сильным и самым классическим выражением жизни». И как раз для его эпохи, как он полагает, характерно, что «гороскоп времени» предсказывает «не мир, а войну»» — резюмирует Нольте гитлеровский милитаризм. При этом любопытно, что Гитлер в ХХ веке исповедовал еще довольно архаичный взгляд на войну как на источник добычи.

Весьма выразительна была гитлеровская «философия государства»:

«С древнейших времен арийские расовые ядра, как носители света и единственные представители «культуротворящей первичной силы», вторгались в массы неполноценных людей и, опираясь на труд порабощенных, развивали свои творческие задатки. Они погибают, когда становятся жертвой первородного греха и смешивают свою кровь с кровью своих рабов… Коммунизм [для Гитлера] – это не что иное как попытка восстания некогда порабощенных народных слоев низших рас, родственных между собой во всей Европе, и потому восприимчивых к международному призыву.

Лишь поверхностное понимание расовой доктрины Гитлера может привести к мнению, будто он рассматривает нацию как сообщество людей одного происхождения; в действительности нация для него – система господства, составленная из рас различной ценности.

Эта доктрина, лишь слабые зачатки которой можно найти у итальянского фашизма в его понимании элиты, разрушает единство нации и по существу лишь фиксирует марксистскую классовую теорию, но в антимире платоновской устойчивости. Гитлер изложил ее не только в узком кругу; она с полной отчетливостью описана в знаменитой речи перед западногерманскими промышленниками, распространенной затем – с удивительным презрением к людям – в десятках тысяч экземпляров: « И если это мировоззрение вторгается также к нам, то мы не должны забывать, что и наш народ состоит из самых разнообразных расовых элементов, и что поэтому мы должны видеть в лозунге «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» нечто гораздо большее, чем простой политический боевой призыв. В действительности это выражение воли людей, в самом деле имеющих в своем существе определенное родство с аналогичными народами низшей культурной ступени. Наш народ и наше государство также были некогда построены действием абсолютного права господ и абсолютной воли к господству так называемых нордических людей, еще и сейчас составляющих арийский элемент нашего народа…»

Если принять во внимание, что народоубийственный – то есть разрывающий систему господства, но как раз открывающий расовую границу – призыв к расово-неполноценному слою исходит от еврейского интеллекта, и что восточные народы представляют крупнейшее скопление неполноценных людей, то становится очевидным, что социальная мифология Гитлера (которая представляет собой истолкование известного и легко объяснимого факта) находится в центре его политического мышления и даже определяет, весьма примечательным образом, на первый взгляд гораздо более сильный национальный мотив…

Конечно, при этом не следует упускать из виду чреватое последствиями изменение. Гитлер справедливо называет «последним выводом» расовой доктрины неравноценность отдельных личностей. Он сначала молчаливо подразумевал, а позже все более настойчиво подчеркивал, что сам он – самая высокоценная личность, призванная тем самым к руководству, а значит к господству. Но первое и самое выдающееся его свойство как руководителя состоит в том, что он, как магнит, вытягивает из народа расово-ценные элементы, собирая их вокруг себя. Таким образом, НСРПГ – не что иное как вновь возродившееся арийское расовое ядро немецкого народа, самой природой предназначенное к господству. Между партией и фюрером существует таинственное тождество, не исключающее в то же время строгого отношения господства.

В Нюрнберге Гитлер сказал в 1938 году 150000 марширующих руководителей учреждений, что они и есть немецкий народ.

Таким образом он похищает у аристократии ее принцип, и даже обращает его против нее самой, поскольку он дает возможность последнему уборщику улиц – если он услышал обращенный к расе призыв фюрера – считать себя членом расово наилучшего слоя народа и смотреть сверху вниз на выродившуюся и даже породнившуюся с евреями знать…

Подчеркивание «аристократического принципа природы» внушало симпатию аристократам, защита принципа личности привлекала промышленников (вполне понимавших необходимую связь политического и экономического руководства), а доктрина о неизбежной победе сильнейшего давала волю самым свирепым народным типам…

В своей самой радикальной форме она создает, в середине 20 столетия, «расовое государство», где над широким слоем расово малоценных и политически бесправных обыкновенных людей, бывшие лидеры которых уничтожены, изгнаны или находятся в заключении, но которых твердой рукой удерживают в состоянии дисциплины и в хорошем настроении, поднимается многоступенчатая правящая элита нордического расового ядра, а над ней, в свою очередь, абсолютно господствует фюрер, «воля которого есть конституция».

В эту картину вторгается тем самым парадоксальная особенность, что наследственность, вопреки простейшим предпосылкам расовой доктрины, не должна играть роли, а всем должен управлять лишь традиционно буржуазный принцип эффективности; и еще то обстоятельство, что фюрер до самого конца нередко ставит своих немецких собратьев по нации выше иностранных представителей той же расы.

Но все двусмысленности сразу исчезают, когда расовое государство направляет свое господство на внешний мир. В самом деле, по сравнению с порабощенными народами Востока немцы в целом выглядят как господа высшей расы. Здесь принцип расового господства проявляется яснее всего.

В своих Застольных разговорах Гитлер изобразил картину будущего восточного пространства, не теряющую значения от того, что ее не удалось осуществить. Она принадлежит к самым неправдоподобным, но в то же время точно засвидетельствованным видéниям его жизни и столь наглядно характеризует его представления, что ее нельзя обойти молчанием.

Основной принцип – это абсолютное бесправие порабощенных. Они не могут иметь никаких притязаний, даже на раннюю смерть. Им запрещено учиться читать и писать; занятия историей и политикой для них – преступления, наказываемые смертью. Им строго запрещены все виды коммуникаций за пределами деревни. Господа будут обращаться с ними, «как с краснокожими»; они не заслуживают даже предупредительных знаков на автомобильных дорогах: почему бы их не переезжать, если их и так слишком много?… Они будут жить в своих селениях в грязи, без гигиены и прививок, в то время как немецкие поселенцы, строго отделенные от них, будут иметь великолепные деревни с просторными, защищенными крестьянскими дворами. Время от времени через столицу Германии, город «Германия», будут проводить группу киргизов, чтобы они на своей далекой родине, исполненные благоговения, рассказывали о монументальных культурных творениях немцев и распространяли веру в божественность народа господ».

Гитлеровская теория государства и его экспансии порождает в конечном счете программу построенную на сочетании геноцида и этнического вампиризма — «программу оздоровления».

«Гитлер неустанно подчеркивает, что при множестве явлений упадка происходит единый большой процесс болезни. Его основная предпосылка и самое глубокое убеждение состоит в том, что у этой болезни должен быть возбудитель. Это туберкулез, отравление или чума. Все лекарства бесполезны, пока бациллы продолжают пожирать больного. Первая Мировая война была проиграна, потому что постеснялись “подержать под газом двенадцать или пятнадцать тысяч таких еврейских совратителей народа», как это приходилось выносить сотням тысяч на фронте. Но как могли бороться с ядом те, кто нес его в самом себе, зараженные гуманитарными и демократическими идеями? Разве не должна была их устрашить мысль, что надо истребить интернациональных «отравителей массы»? Насколько Гитлер охвачен пронизывающим страхом “истребления”, “искоренения” и «уничтожения» немецкого народа, настолько же неустанно он призывает к “истреблению”, “устранению”, «элиминации» этого возбудителя смертельной болезни…

Сюда относится, и это не менее важно, устранение биологически слабых и неполноценных. Задолго до “законов о здоровой наследственности” и мер по умерщвлению неизлечимых больных, в одной из ранних речей Гитлера можно было услышать следующий расчет: “Если бы Германия ежегодно получала миллион детей и устраняла 700000-800000 слабейших, то в конечном счете это, возможно, привело бы даже к увеличению силы”….

Чтó, по мнению Гитлера, было важнее всего в этой области, видно из его похвальной оценки целебного расового воздействия дивизий СС в окрестностях Берхтесгадена и в других местах, а также из замечания, что душа его не будет спокойна, пока ему не удастся насадить потомство нордической крови везде, где население нуждается в возрождении…

Какой же смысл имела эта мировая борьба, начатая человеком, хотевшим сделать высшим принципом воспитания «исключительное признание прав собственного народа»? Насколько смысл поведения определяется его целью, мы уже знаем ответ. Но эта цель, по своему характеру, неотделима от того, что вначале можно было бы считать средством. Новый рейх, – говорит Гитлер в Застольных разговорах, – будет самым прочным народным сообществом в мире, ничто не сможет нарушить его кристаллическую твердость. Симпатии каждого члена этого естественного сообщества будут ограничены его сочленами. Этот рейх будет вбирать в себя отовсюду всю хорошую кровь, и поэтому станет неуязвимым. Им не будет больше руководить слишком подвижная духовность прежнего верхнего слоя; его заменит элита, самым суровым образом воспитанная в традиции безусловной храбрости, которая обеспечит незыблемую внутреннюю устойчивость рейха. Не будет больше декадентского «народа поэтов и мыслителей», вызывающего у остального мира снисходительные похвалы; его настоящий представитель, его партия, будет показывать миру свои зубы, как «самый ненасытный хищник в мировой истории». Храбрость важнее мудрой предусмотрительности, только она может вывести из глубокого упадка народ, это содержание государства, «сущее, постоянное и главное», и вновь привести его в «порядок». «Тогда возникнет вооруженное государство, которое я вижу в мечтах. «Вооруженное государство» не только в том смысле, что в нем все, с юности до глубокой старости, будут носить оружие, но также вооруженное в своем духе и готовое, в случае надобности, применить оружие». Никакие трещины и разрывы не будут больше разделять «субстанцию из плоти и крови», и народ в целом станет, наконец, сильным и здоровым, подобно отдельному человеку, «внешне и внутренне совершенно цельному, коренящемуся в своей почве» – крестьянину».

В конечном счете Нольте делает поразительный вывод. Гитлеризм в своем ядре — это метафизика сопротивления материи трансценденции. Ничто так не выводит из себя Гитлера, как попытка человека стать больше самого себя. Такую попытку он отождествляет с «духом еврейства». Арийство для Гитлера оказывается запиранием частной природы в самой себе.

«Основные черты его доктрины общеизвестны. Жизнь есть борьба, в которой сильнейший одерживает верх и выполняет таким образом волю природы, побуждающей свои создания к вечной борьбе за существование, чтобы вместо общего разложения было возможно развитие к высшему…

Субъектами борьбы являются строго замкнутые в себе расы, соответственно, составленные из рас системы господства (народы). В этом смысле Гитлер говорит: «Бог создал народы, а не классы».

Характер борьбы – это война. Это очевидным образом имеет в виду Гитлер, когда говорит: «Одно существо пьет кровь другого, когда один умирает, другой им питается. Пусть не болтают о человечности…Борьба остается».

Результат борьбы решает, кто господин и кто раб. Других социологических категорий Гитлер не знает. Поэтому для него есть на свете «только победители и порабощенные», поэтому народ из 15 миллионов может рассчитывать только быть «рабом» другого…

Для Гитлера есть нечто, «освобождающее человека от природного инстинкта». Иногда он называет это полуобразованием, иногда материалистической наукой; причина и возбудитель для него всегда – еврей. Человек может думать, что он может «исправить природу», но он не что иное как бацилла на этой планете. «Болезненные представления трусливых всезнаек и критиков природы» могут довести человека до того, что он считает себя «царем творения», то есть воображает себя изъятым из основных законов природы. Тогда народ может потерять уверенный инстинкт, побуждающий его завоевывать землю. Тогда еврей может открыть «брешь» в самом народе и выдумать некий социальный вопрос, чтобы подорвать народное единство. Тогда на передний план выходят интеллигенты, с их неуверенными инстинктами и подвижностью. Тогда свершается иудео-христианское дело антиприроды. Тогда народ стоит перед пропастью уничтожения. В самом деле, в самой сущности человека несомненно есть нечто угрожающее, корень болезни, меч антиприроды: «Из всех живых существ один человек пытается противодействовать законам природы».

Фюрер и движение отталкивают расу от пропасти и вынуждают ее снова вступить на путь природы. Как передовые борцы «жестокой царицы всей мудрости», они в последний момент вступают в борьбу с антиприродой, орудием которой является еврейский народ, поскольку «немецкий народ – типичный пространственный народ (Raumvolk), а еврейский – типичный народ без пространства». Первичные принципы прямо противостоят друг другу: единственная альтернатива – победа или гибель, и она решает судьбу мира.

Нет надобности в дальнейших цитатах, чтобы выяснить, что имеется в виду под силой «антиприроды», наводящей на Гитлера страх: это присущее человеку стремление выйти «за пределы», способное коренным образом изменить человеческие порядки и отношения – стремление к транценденции.

Сущность гитлеровского радикального фашизма, называвшего себя «национал-социализмом», можно определить следующим образом: Национал-социализм был смертельной борьбой суверенной, воинственной, внутренне антагонистической группы. – Это было практическое и насильственное сопротивление транценденции».

На этом рубеже уже очевидны ограничения самого Нольте как мыслителя достаточно левого и промарксистского. Для него по сути стоит знак равенства между трансценденцией человека вообще и антропоцентрической трансценденцией, к которой стремятся левые идеологии, утверждающие «гуманизм» как высшую ценность. Но если бы это было так, то Гитлер в чем-то был бы прав. Если бы никакой альтернативы между коммуно-либеральным просвещенческим антропоцентризмом и гитлеровским иерархическим натурализмом не было, то выбор между ними не был бы очевиден. Но на деле Гитлер противостоит не столько Просвещению и антропоцентризму. Он точно так же противостоит и христианскому трансценденированию-в-Бога, подчиняющему низший момент — расу, высшему моменту — духу, причем не столько человеческому духу, сколько Духу Святому. Нацию же эта программа Стяжания Духа Святого превращает в инструмент этого стяжания, которое охраняется через национальную традицию и поддерживается внешней силой.

Именно такого типа традиция лежала в основе Христианской Европы и куда в большей степени в основании Византии и Святой Руси. Даже тевтонские рыцари, одержимые прежде всего мыслью о крещении язычников, а не о власти немцев, отвернулись бы от гитлеровских построений. Народу же, который возрос на идее Стяжания Духа Святого как на национальной идее, национальной миссии, Гитлеру и вовсе нечего было противопоставить. Он смог зайти так далеко только потому, что сам этот народ в этот момент был порабощен коммунистическим типом антропоцентризма. Но конечным приговором Гитлеру была именно изначальная духовная ущербность его философии.