Перейти к содержанию Перейти к боковой панели Перейти к футеру

Николай I. На твердом основании страха Божия

18 февраля (2 марта) 1855 года в Зимнем Дворце в Санкт-Петербурге скончался Император Всероссийский Николай I. «Смерть его была образцом смертей христианина, государя, человека покаяния, распорядительности, ясного сознания, невозмутимейшего мужества» – писал святитель Иннокентий Херсонский (Борисов) и единодушно подтверждали все многочисленные свидетели этой кончины. Это, впрочем, не помешало отчаянно ненавидевшим государя иностранцам и отечественным либералам распустить низкие слухи о его самоубийстве из-за, якобы, поражения в Крымской войне.

Хотя война эта в феврале 1855 года отнюдь не должна была казаться проигранной – несмотря на ряд трагических неудач Империя и её форпост Севастополь держались твердо, усилий антирусской коалиции локализовались в Крыму, государь обдумывал способы рассчитаться с Австрией, нанесшей коварный удар дипломатический в спину, который и предопределил большинство неудач. Неизвестно как бы закончилось это великое противостояние с Европой, если бы новый государь не спешил бы избавиться от тяготившей его и мешавшей начать реформы войны.

Сама Крымская война и создание в ней масштабной коалиции всех европейских стран против России, в которой к Англии, Франции и Сардинии, выступившим с оружием в руках, присоединилась дипломатическая враждебность неблагодарной Австрии и струсившей Пруссии, далеко не была случайностью. Напротив, она была неизбежным следствием внешней и внутренней политики императора Николая I. Причем не его ошибок, а напротив, его достижений и успехов.

Именно при Николае I Российская Империя на международной арене перестала быть бесплатным приложением к «европейскому концерту», империя начала преследовать собственные национальные интересы, а её идеология все более радикально расходилась с торжествовавшим в большинстве европейских стран либерализмом. Внутри же сама Россия становилась всё более русской, всё в большей степени осознавала себя как самобытную нацию и цивилизацию с глубокими историческими корнями.

Чудо 14 декабря

Император Николай Павлович принял царство пережив трагический кризис 14 декабря 1825 года. Не будем забывать, что из-за неизвестности большинству народа ситуации с престолонаследием, в глазах толпы он выглядел узурпатором-самозванцем, отобравшим престол у законного наследника Константина, на чем спекулировали заговорщики-декабристы.

«Завтра поутру я либо государь, либо без дыхания» говорил император накануне, сам не зная, что будет и готовил свою супругу к тому, чтобы мужественно и по-христиански принять смерть. Тогда-то с Николаем Павловичем и произошло то, что можно без обиняков назвать «чудом 14 декабря». Несколько раз рядом с императором оказывались вооруженные заговорщики (Якубович, Булатов), которым достаточно было сделать один пистолетный выстрел, но никто из них так и не посмел посягнуть на жизнь государя. Мятежные лейб-гренадеры ворвались в Зимний дворец и могли бы захватить государыню и наследника, но чудом, всего пятью минутами раньше, дворец занял лично преданный Николаю Павловичу саперный батальон, единственный его надежный резерв. Пропущенные императором на Сенатскую площадь гренадеры так же не осмелились посягнуть на его жизнь, хотя умолявший их прекратить бунт полковник Стюрлер был убит… Дело заговорщиков развалилось, а дело государя восторжествовало и в этом он до конца жизни видел знамение Провидения не только о себе лично, но и о призвании вверенной ему империи.

Россия должна была стать незыблемой скалой в бушующем море, цитаделью против всех революционных орд, захватывающих Европу. Христианский национальный порядок против безбожного космополитического бунта, такова была картина мира Николая I. Три десятилетия своего царствования император подчинял свою политику и свой личный образ действий этому сценарию. Ему явно доставляло радость и самому быть стержнем спокойствия и порядка среди хаоса и бунта – именно в этой роли он чувствовал себя на своем месте.

Долг страшный, долг священный…

Вспомним такую важную в образе императора тему, как его поведение в период холерной эпидемии 1830-31 годов, совпавшей с польским мятежом: «Сильна ли Русь? Война и мор, И бунт, и внешних бурь напор, ее, беснуясь, потрясали…». Среди этого кризиса, казавшегося столь же грозным, как и события 14 декабря, император проявлял столь же совершенное бесстрашие и упование на Господа.

29 сентября 1830 года Николай Павлович внезапно появляется в парализованной холерой, скованной страхом и унынием Москве. «Благословен грядый на спасение града сего» – встречает его святитель митрополит Филарет, – «Такое царское дело есть выше славы человеческой, поелико основано на добродетели христианской». Несколько более недели государь объезжает город, подбадривает народ, прикладывается к иконам. Он заражается, открываются первые симптомы болезни, но милость Божия укрепляет богатырский организм.

Царский приезд возбудил восторг поэтов. И.И. Козлов прославляет святителя Филарета: «Когда долг страшный, долг священный / Наш царь так свято совершал, / А ты, наш пастырь вдохновенный, / С крестом в руках его встречал». Дельвиг пишет «Утешителя»: «Москва уныла; смерти страх / Престольный град опустошает, / Но кто в нее, взывая страх, / Навстречу ужаса влетает?». И вот уже Пушкин с восклицанием «Каков государь! Молодец!» пишет своего «Героя»: Утешься, поэт – Николай I в действительности совершил тот подвиг сердца, который молва приписывала Наполеону и без которого любой герой только тиран.

Но вот в июне 1831 года холерные беспорядки вспыхивают уже в Петербурге – избивают докторов, разрушают больницы, нарушают карантин. И вновь император ведет себя как герой, но теперь уже не утешитель, но усмиритель. Он бесстрашно въезжает в толпу бунтарей на Сенной площади и читает вразумительное нравоучение, посвященное… прежде всего недопустимости для русских подражать революционному духу Европы: «Стыдно народу русскому, забыв веру отцов своих, подражать буйству французов и поляков: они вас подучают, ловите их, представляйте подозрительных начальству. Но здесь учинено злодейство, здесь прогневали мы Бога, обратимся к Церкви, на колени и просите у Всемогущего прощения!».

Контрреволюционная нация

Этот образ царя усмиряющего бунт стал для Николая I основой самопонимания и программой действий. А той силой, тем средством, к которому он решил обратиться, чтобы укрепить нацию на пути противостояния революции стала русскость. В эпоху формирования агрессивных революционных наций, у русского императора созрел дерзкий замысел создать первую в истории контрреволюционную нацию. Укрепление национального начала должно было стать той силой о которую разобьется революция.

Эпоха Николая I – это время русского национализма у власти, настолько сознательного и продуманного, насколько только мог быть национализм этого периода. В его основе лежала программа царя по единению с народом именно на основе русскости. Николай I, так часто, как никто из его предшественников с петровской эпохи посещает Москву, фактически первопрестольная возвращает себе часть столичных функций. Характерен в этом смысле и мотив, который царь вставил обосновывая строительство железной дороги между Москвой и Петербургом: «Петербургу делали одно нарекание: что он на конце России и далек от центра Империи – теперь это исчезнет. Через железную дорогу Петербург будет в Москве и Москва в Кронштадте».

Первая в России Царскосельская железная дорога, открытая в 1837 г.

Посещая Москву император вводит ритуал поклона царя народу русскому с Красного крыльца. В этом ритуале соединяются идеи единения с народом, русской национальной особости и антиреволюционности. Столкнувшись с революционными событиями в Европе в 1848 году Николай I проводит как бы символическую встречную революцию. В манифесте 14 марта 1848 он провозглашает: «Мы готовы встретить врагов Наших, где бы они ни предстали, и, не щадя Себя, будем, в неразрывном союзе с Святою Нашей Русью, защищать честь имени Русского и неприкосновенность пределов Наших. Мы удостоверены, что всякий Русский, всякий верноподданный Наш, ответит радостно на призыв своего Государя; что древний наш возглас: за веру, Царя и отечество, и ныне предукажет нам путь к победе». В апреле 1849 и августе 1851 посетив Москву он каждый раз совершает поклон народу.

Ритуал поклона народу с Красного Крыльца стал частью коронации наследников Николая I.

От другого московского ритуала царя веет домашней теплотой. Посетив Москву, он с императрицей старается побывать в древнем селе Коломенском, былой резиденции царя Алексея Михайловича, и, зайдя в тамошнюю церковь и застав там венчающиеся крестьянские пары, щедро их одаряет.

Рождение русского стиля

Создание национальной архитектуры, не находящейся в рабской зависимости от идей и практики классицизма, становится в царствование Николая I важной идеологической задачей. В 1834 г. архитектор М.Д. Быковский произносит программную речь: «Мы должны подражать не формам древних, а примеру их: иметь архитектуру собственную, национальную, и да проявится настоящий дух нашего отечества и в произведениях архитектуры, и да возвестит она позднейшему потомству о благоденствии и нравственной силе России».

Введенский собор лейб-гвардии Семёновского полка. Архитектор К.А. Тон

Тем архитектором, который взялся воплотить идеологическую программу государя в камне стал Константин Андреевич Тон. Он получил блестящее архитектурное образование в Италии и был отлично осведомлен в технике и идеях ренессанса и классицизма. Однако Тон оказался способен пойти тем путем, которым пошли приехавшие в Россию итальянские архитекторы, — создатели Московского Кремля объединившие традиции владимиро-суздальского зодчества и ренессансной художественной техники.

В 1832 году император утверждает проект Тона по строительству Храма Христа Спасителя, который был завершен и освящен уже в другую эпоху, в начале царствования Александра III. В 1837-42 Тон сооружает церковь Введения во храм в Семеновском полку, по его проектам строятся церкви по всей стране. Проекты его церквей выпускаются специальными изданиями для руководства других архитекторов. В 1841 году императорским указом проекты Тона рекомендуются как образцы для строительства православных церквей.

«Русско-византийским» стиль Тона можно назвать с некоторой долей условности. «Византийским» он был в том смысле, что ориентирован на традиционную православную архитектуру, а не на связанные с католицизмом классицизм, барокко, ампир, – стили, которые доминировали в столичном церковном строительстве в послепетровскую эпоху. «Византийский» в данном случае означало отказ от классицистической догмы и обращение к историзму и русской национальной традиции. «Стиль византийский, сроднившись с давних пор с элементами нашей народности, образовал церковную нашу архитектуру» – подчеркивал сам Тон.

Тон выбрал за образец соборы Московского Кремля с их простой и строгой кубической формой и традиционным русско-византийским пятиглавием. При этом сами кремлевские соборы были синтезом русской православной архитектуры и ренессансной строительной техники. Отказываясь от классицизма как догматической системы Тон, при этом, не отказывается от ренессансного метода обращения с русским материалом, от устоявшегося взаимодействия итальянской и русской традиции.

Особенность русского стиля Тона – удачно зафиксированная им всефасадность, силуэтность традиционного русского храма, обращенность его вовне, как свидетельства миру о Боге, величественная монументальность. Тон не копирует какие-то конкретные исторические образцы, он схватывает общую идею русского храма и дает ей свою обработку. В этом смысле к Тону, в отличие от более поздних представителей историзма, не применим упрек в зависимости от археологии и в копиизме-стилизации. Он ничего не копирует, а развивает идею.

Решительный сторонник Тона академик И. И. Свиязев утверждал: «Стиль Тона является русским потому, что образцов подобного зодчества вы не найдете ни у какого другого народа, а наш мудрый царь и его народ в проектах Тона с первого взгляда опознали что-то знакомое, родное, потребовали от него национальных проектов во все концы неделимой России».

В Москве возводится новый императорский дворец, теперь ставший символом российской государственности. Услышав сожаления архитектора Горского о том, что обречен на разрушение прекрасный Теремной Дворец, государь запрещает его трогать, сохранив до нашего дня этот памятник русского зодчества.

При строительстве дворца потребности современной пожароустойчивой императорской резиденции были совмещены с необходимостью сохранения исторического наследия. В состав дворца следовало интегрировать Теремной Дворец XVII века и Церковь Спаса на Бору (XIV в., снесена при большевиках). Само архитектурное решение дворца было задано как развитие мотивов сохраняемого Теремного Дворца при увеличении масштаба. Тон справился с этой задачей, причем в XIX веке близость двух дворцов была гораздо более очевидной, так как сам дворец был окрашен в цвет розовой охры, а крыши имели более выраженный двускатный характер, как и в Теремном.

Интерьеры Теремного дворца, дошедшего от XVII века с голыми стенами, создал выдающийся живописец Ф.Г. Солнцев. Ранее Солнцев в многотомном альбоме “Древности российского государства” решил грандиозную задачу по разработке визуального русского стиля дизайна на основе исторических образцов. И вот он получил шанс реализовать выработанную им концепцию на практике. Наш современник, узнав о том, что интерьеры Теремного дворца созданы в XIX веке обычно испытывает изумление, настолько органично Солнцев реализовал образность допетровского русского стиля.

Создание Большого Кремлевского Дворца интерпретировалось современниками как торжество русского национального стиля и национальной идеи. Дворец выступал зримым средоточием русской государственной истории в течение столетий. Создавая этот дворец Николай I как бы символически утверждал столичный статус Москвы, восстанавливая оборванную при Петре связь.

«Кремлевский дворец мой, изящное произведение зодчества, будет достойным украшением любезной моей древней столицы, тем более что он вполне соответствует окружающим его зданиям, священным для нас и по соединенным с ними воспоминаниям веков минувших и великих событий отечественной истории» – подчеркнул в речи на освящение дворца император.

Русское и по-русски

В расцвете идеала Народности в русской литературе, музыке, искусстве, социальной и философской мысли, приходящемся на эпоху Николая I нет, в этом смысле, ничего случайного. Опера М.И. Глинки «Жизнь за Царя» и прославление Ивана Сусанина напрямую вытекают из идей императора. Народное начало, будь то в поэзии Пушкина или Хомякова, встречает его горячий отклик. Нет ничего более нелепого, чем противопоставлять Николая I и славянофилов, как это, порой, делается в публицистике.

Идеи славянофилов были выражением самого духа николаевского царствования, выразителем которого и проводником в образовательной политике стал министр просвещения граф С.С. Уваров. Его знаменитая формула «Православие. Самодержавие. Народность» была отражением мыслей самого императора и призвана была утвердить те самобытные начала, которые Россия еще сохранила незыблемыми и не поврежденными. Уваров систематически покровительствовал славянофилам – и хомяковскому, и погодинскому кружку (между которыми, по большому счету, не было серьезного различия), приглашал к совместной работе, расхваливал перед императором, предупреждал об угрозах со стороны недоброжелателей…

Основными принципами работы уваровского министерства стали: стандартизация образования (без которой единая нация немыслима), замена преподавателей на природно-русские кадры, содействие русификации польских и немецких окраин, и, наконец, русификация самих русских, открытие той атлантиды, которой к тому моменту была историческая Россия даже для образованных русских людей – находились новые рукописи и издавались древние акты, увеличено было число часов для преподавания русской литературы (не исключая древнюю) и истории. «Новое поколение лучше знает русское и по-русски, чем поколение наше» – подводил Уваров итоги своей работы, отразившиеся на его собственной семье: в то время как сам граф лучше владел французским чем русским, его сын Алексей Сергеевич стал видным специалистом по древнерусскому искусству и основателем русской научной археологии.

Именно через самооткрытие себя Россией в ходе осуществления николаевско-уваровской образовательной программы, и приходило то осознание величия и самобытности русской цивилизации, выразителями которого стали славянофилы. Расхождение между славянофилами и императором было не в направлении движения, а исключительно в его темпах.

Служу не себе, а вам всем

Характерен в этом смысле эпизод с кратковременным арестом Ю.Ф. Самарина, помещенного в крепость за чтение своих «Писем из Риги» в которых осуждалось русофобское направление остзейских немцев и их нежелание стать органической частью русской империи. Причиной императорского гнева было не столько направление мыслей Самарина, сколько нарушение им, чиновником для особых поручений, субординации. Он был направлен делать ревизию, а не злить остзейцев.

При этом по сути в необходимости русификации Прибалтики не сомневались ни сам государь, ни его русское окружение. Но они считали, что немцев надо брать осадой, постепенно внушая им, что русские больше не младенец, нуждающийся в европейском дядьке, а Самарин пошел на штурм «с мечом в руках как Магомет», да еще и поставил походя под сомнение национальный характер самой русской монархии. «Государь при этом высказал, что его книга ведет к худшему, чем 14 декабря, так как она стремится подорвать доверие к правительству и связь его с народом, обвиняя правительство в том, что оно национальные интересы русского народа приносит в жертву немцам» – рассказывал потом Самарин.

Не национальный дух хотел подавить император, «не может подлежать сомнению, что мысли, высказанные в Рижских письмах, были в сущности сочувственны Государю… В своём взгляде на остзейский вопрос. Государь Николай Павлович опередил не только Петербургское общество, но и то, что называется у нас высшим правительством, за исключением разве немногих лиц» – писал младший брат Ю.Ф. Самарина Дмитрий Федорович.

Но император остро почувствовал угрозу злоупотребления русским патриотизмом для подрыва основ русской же государственности, доверия между монархией и нацией. И он оказался прозорлив – именно ложь о «немецкой измене во дворце» в итоге сокрушила русскую монархию.

Коснулась клевета и самого Николая Павловича. С подачи перековавшегося в большевистского пропагандиста историка А.Е. Преснякова государю начало приписываться апокрифическое изречение: «русские дворяне служат государству, а немецкие нам». На самом деле эта фраза приписывалась слухами не императору, а его сыну-наследнику, будущему Александру II, национальные воззрения которого существенно отличались от отцовских. В 1846 году сенатор К.Н. Лебедев записал такой слух: “Молодой про-император наш, цесаревич, при каком-то случае выразился на счёт службы немцев и русских: немцы служат нам, а русские, как они говорят, государству…”.

Слух тоже мог быть недостоверен, но в любом случае не относился к Николаю I, государю, который говорил прямо противоположное: «Я сам служу не себе, а вам всем». Вся личность Николая I была пронизана этой идеей служения государства и нации, русской нации – что он многократно подчеркивал, слово «русский» – одно из важнейших в его лексиконе.

Вечная николаевская Россия

Николай I, его сыновья и сановники

Подвигом Императора Николая Павловича было создание в России государства и нации. Хороши были или плохи николаевские столоначальники во главе с гоголевским Городничим, они выстроили систему публичной власти современного уровня, альтернативную отношениям «помещик-крепостные», а без такой системы об освобождении крестьян говорить не приходилось. Образовательными реформами графа Уварова создан был слой носителей ясного национального сознания и идентичности, обладающих исторической памятью на всю тысячелетнюю глубину русской истории, осознающих цивилизационную уникальность России.

Именно за николаевское царствование сформировалась та великая русская культура, которая стала якорем идентичности русских даже в катастрофическом ХХ веке. Петровские европеизаторские реформы ликвидировали старую самобытную Россию, создавшаяся великолепная военная империя была, однако, в культурном смысле полуфабрикатом. Именно в эпоху Николая I и по воле самодержца вместо полуфабриката появился полноценный продукт, имевший право называться русской нацией в координатах нового времени.

Составной частью этого созидания единой нации была и церковная политика Николая I, важной частью которой стали попытки достичь религиозного единообразия, уврачевания расколов. Полным торжеством обернулось воссоединение белорусских униатов, возглавленное святителем Иосифом (Семашко) (когда-то уже увидим канонизацию этого апостола русского церковного единства). «Отторгнуты насилием, воссоединены любовью» – таков был девиз этого удивительного духовного воссоединения белорусского народа с Православием и Русью.

Пожалуй именно любви не хватало и попыткам Николая Павловича воссоединить с Церковью старообрядцев. Император и здесь действовал как миссионер во имя единства. Он в своих глазах не боролся со старым обрядом, он врачевал раскол, склоняя староверов к единоверию с таким же личным убеждением и настойчивостью, с каким стремился подавлять и иные бунты. Однако здесь ему не хватало порой тех самых терпения и любви, из-за чего его эпоха осталась в памяти старообрядцев как время гонений.

Здесь государь столкнулся с той же проблемой, что и в случае со славянофилами. Открываемая им Атлантида традиционной Руси была во многом своенравна и непохожа на тот твердый точный военный порядок, который был для него идеалом. Чтобы Русь росла, ей нужно было предоставить возможности органического развития, а император слишком часто оказывался заложником той самой создаваемой им системы публичной власти, обезличенной бюрократии, без которой жизнь страны тоже была невозможна. Этот конфликт брократического и национально-органического начал и двоит в памяти потомков образ императора Николая Павловича, даже очищенный от пошлой революционной клеветы. Именно эта причина толкала на резкие слова о его памяти таких людей как Ф.И. Тютчев или М.Н. Катков.

Однако вот на что обратил внимание К.Н. Леонтьев, бывший выдающимся ревнителем памяти императора. Любое высокое органическое развитие требует твердой строгой формы. Именно эту форму придал России Николай I – и в этой форме мы живем и будем жить впредь. «Николаевская Россия» в известном смысле не кончится никогда. Но сутью этой формы был для государя не произвол или деспотизм, но Страх Божий. Не случайно император перед смертью так молился о наследнике: «Буду молить Бога, да благословит Он и сподобит его утвердить Россию на твердом основании страха Божия».

Впервые опубликовано в журнале "Вода Живая" №2 2020 г.

Оставить комментарий

19 − 12 =

Вы можете поддержать проекты Егора Холмогорова — сайт «100 книг»

Так же вы можете сделать прямое разовое пожертвование на карту 4276 3800 5886 3064 или Яндекс-кошелек (Ю-money) 41001239154037

Большое спасибо, этот и другие проекты Егора Холмогорова живы только благодаря Вашей поддержке!