Некоторое время назад ко мне стали поступать вопросы о том, что я думаю по поводу очередных историорусофобских опусов господина Ускова, который с небывалой прежде яркостью укорил Россию в отсталости, ничтожестве и нетолерантности. Читать Ускова мне было недосуг, но, благодаря опубликованному в “Спутнике и Погроме” отзыву я решился, всё-таки кликнуть и ознакомиться с первоисточником – трактатом “Почему Россия отстала от Европы”. Знакомство не заняло много времени. С первых же абзацев стало понятно, что автор пишет ахинею. Причем ахинею еще простительную старшекурснику-хипстеру, но совершенно не приличествующую  кандидату исторических наук давно разменявшему пятый десяток.
Универсальный метод Ускова сводится к построению конструкций типа: “У Каролингов (Капетингов, Гогенштауфенов) бузина, а в Киеве (Москве, Санкт-Петербурге) срамота”. 
Вот типичный пример:

“С XIII по самый конец XVI века, когда в Европе формировался торговый капитализм, начали чеканить золотой флорин, появились крупные акционерные и страховые компании, банки и биржи, русские земли были почти полностью отрезаны от морей. Первым торговым портом в Архангельске Московия обзавелась лишь в 1584 году, когда европейские державы уже успели несколько раз переделить земной шар, а банкиры из рода Медичи, обогатившиеся в том числе на транснациональной торговле, три раза занимали папский престол. Марии Медичи, которой суждено было стать королевой Франции и родить героя всеми нами любимого романа «Три мушкетера», в год основания первого российского порта исполнилось 9 лет.”.

Какая именно смысловая фигура объединяет порт в Новых Холмогорах с занятием папского престола Медичи – совершенно непонятно. Очевидно Усков полагает, что если бы торговля в России началась раньше и шла лучше, Иван IV после седьмого брака мог бы жениться на Елизавете Английской, подчинить Англиканскую церковь, а затем попытаться выдвинуть свою кандидатуру на папский престол и, в случае удачи, объединить три церкви, устранив раскол христианского мира. Но так как русские не занялись торговлей достаточно рано, воссоединение христианского мира отложилось…
Не совсем понятно вообще к чему здесь приплетены Медичи. Если спросить Ускова, на какой именно “транснациональной торговле” поднялся этот дом, он вряд ли внятно ответит. Медичи сколотили небольшое состояние на торговле флорентийским сукном с Францией и Испанией (невероятно опасная, рискованная и транснациональная торговля, конечно). Но настоящий их подъем начался после двух катастроф – Черной Смерти и Английского дефолта, приведшего к краху крупнейших кредиторов английского короля Эдуарда III – домов Барди и Перуцци. Они сделали крайне неудачные инвестиции в завоевание английским королем Франции, тот, в итоге, отказался платить и банкиры погорели. В этот-то момент небольшая промышленная семья, которая не была вовлечена в высокие финансы, внезапно оказалась обладательницей внушительных капиталов. Не потому, что у нее их было много, а  потому, что остальные разорились. Финансовое могущество Медичи строилось на ростовщичестве (причем они старались давать деньги прежде всего по настоящему надежному заемщику – папскому двору, то, что папские банкиры в итоге сделались папами – это так странно?). Но в еще большей степени оно строилось на том, что Медичи никогда по настоящему не интересовались торговлей и даже финансами. Их привлекала власть. Они поддерживали народную партию – чомпи – против “жирных людей”, а затем, когда Флорентийская республика обнищала Козимо Медичи просто купил её по дешевке. После чего фокус инвестиций Медичи окончательно сместился с финансов на строительство, искусство, поддержку гуманистов и прочие поразительные вещи, создавшие славу Ренессансной Флоренции. Упоминать Медичи как торговцев – это забавная историческая перверсия, говорящая о том, что Усков, невнимательно прочитав, и совсем не переварив работы школы мир-системного анализа – Броделя, Арриги, Валлерстайна, очень сильно переоценивает роль торговли в средние века. Средневековье было эпохой аграрной экономики, и деньги и тем более торговля играли совсем не такую значительную роль, как принято думать – о чем стоит проштудировать, к примеру, работу Жака Ле Гоффа “Средневековье и деньги”.
В чем смысл упоминания именно начала чеканки золотого флорина – тоже не совсем понятно, поскольку именно в указанную Усковым эпоху в начавшей чеканить флорины Флоренции их чеканить перестали. Время финансового могущества Флоренции отошло в прошлое. Золотой флорин был парадной монетой, фактически средством тезаврации, а не реальных расчетов. Для таковых применялся турский грош, но к XVI столетия грош вытеснил иоахимсталлер – он же на русском ефимок, он же по-американски – доллар.Почему вылез именно “флорин”, рискну предположить, что звучание этого слова просто нравится автору.
Столь же смешно рассуждение о том, что пока европейские державы “несколько раз переделили земной шар” в России не открыли даже одного порта. Прямо-таки с комсомольским задором суждение: “В то время как наши космические корабли бороздят просторы галактики комсомолец Усков совершил аморальный поступок, обещав жениться на комсомольце Сидорове, но не женившись”. О портах мы поговорим еще. Теперь о земном шаре. Шаром земля стала в 1522 году, когда завершилось кругосветное путешествие Магеллана-Элькано. До этого момента рассуждения о Земном Шаре и его разделах смысла просто не имеют. За прошедшие до основания Архангельска 62 года никакого передела мира  между европейскими державами не случилось ни разу.
Самым существенным геополитическим соглашением стал Сарагосский договор 1529 года бывший непосредственным следствием открытия Земного Шара. Согласно Тордесильясскому договору, заключенному в 1494 году Испания и Португалия поделили “весь мир” по “папскому меридиану” 49 западной долготы. Договор был построен на том, что земля, в сущности, плоская, поэтому один угол – с Америкой, отходил Испании, другой – с Индией, к Португалии. Но вот открытие шарообразности земли привело к тому, что шарик надо было поделить с другой стороны – был заключен Сарагосский договор, мир поделили по 142 меридиану восточной долготы. Поскольку Молуккские острова, богатые пряностями, оказались в португальской зоне, португальцам пришлось уплатить испанцам круглую сумму в 350 тысяч дукатов за отказ от прав. Можно ли назвать это “переделом” земного шара? Трудно сказать, но хорошо, пусть будет у Ускова фора, пусть это будет – раз.

Проблема в том, что никакого “два” и “три” не последовало – XVI век это время абсолютного преобладания Испании – Pax Hispanica. В 1559 году мир в Като-Камбрези зафиксировал давно уже очевидное поражение Франции в Итальянских войнах. То есть тот факт, что передела мира, о котором мечтала Франция, не произошло.  Наконец, в 1581 году, ввиду того, что Португалия стала выморочным владением, Филипп II добился её присоединения к Испании. Поделенный на две части в Сарагоссе земной шар стал единым под испанской властью. Это, конечно, тоже можно назвать переделом, но никак не “между европейскими державами”. Одна сверхдержава тащила загребущими руками всё, что плохо лежит.
Настоящий “передел мира между державами” начнется как раз  после основания Архангельска. Поражение Непобедимой Армады в 1588, где английские корабли с натянутыми на русские мачты русскими канатами  разгромят плохо экипированный испанский флот. В 1589 Филипп II отводит войска из восставших  Соединенных Провинций, богатеющих в том числе и на русской торговле. В 1618 начинается Тридцатилетняя Война, в ходе которой Россия экономической и военной мощью вкладывается в победу протестантского блока (о чем написал великолепную монографию Б.Ф. Поршнев “Тридцатилетняя война и вступление в неё Швеции и Московского государства”. М., 1976). Изумительный исторический провал – назвать временем переделов мира эпоху геополитической стабильности и, при этом, насмехаться над державой, вхождение которой в европейские расклады как раз и предопределило начало эпохи настоящих переделов.
Любой автор, пишущий на исторические темы, имеет право на высказывание сколь угодно экстравагантных точек зрения, если может корректно привести факты, подтверждающие его слова и доказывающие его компетентность. И вот с этим-то у господина Ускова всё плохо. Он страдает от той же падучей, что и господин Чхартишвили-Акунин. Я определил их общий недуг как полузнание. То есть автор настолько самоуверен, что выдает на гора те или иные факты в том виде, в каком они запомнились ему из прочитанных двадцать лет назад книг, нагуглились в википедии и выскочили из памяти как чертик из табакерки. Занимаясь исторической публицистикой автор не проводит исследования и потому его суждения исходят от ветра головы своея. Как я неоднократно убеждался, в частности за последнее время, это совершенно негодный способ построения исторических суждений – особенно   обобщенных исторических суждений. Всякий раз, когда я в какой-то казавшейся очевидной вещи полагался на память – именно тут она меня и подводила. Ускову память изменяет на каждом шагу, он настоящий мнемонический рогоносец, любой приводимый им факт анекдотически неточен, представляет собой аберрацию сведений из популярной исторической литературы и набор торопливых суждений на каждом шагу оказывающихся эпическими ошибками.
Итак, возьмем одну фразу. Три слова. “Первый русский порт”. Впрочем нет, словом “русский” в положительном контексте господин Усков давится, поэтому он пишет “первый российский порт”.
Посмотрим как соотносится эта много раз повторяемая Усковым формула с историческими фактами.

Первым торговым портом России был Ивангород, стоявший напротив Нарвы. Еще при Иване III там были установлены большие торговые весы. Сперва в Ивангород заходили корабли датчан и шведов, затем, после примирения Москвы с Ганзой в 1514 году, – появились купцы из Любека, в 1520-30-х гг. начинают регулярно заходить корабли купцов из Нидерландов. Аванпостом Ивангорода, расположенного в глубине реки Наровы (во многом аналогичным аванпосту Дамме при городе Брюгге), было село Наровское (см.М.М. Шумилов. Торговля и таможенное дело в России. Становление, основные этапы развития IX-XVII вв. Спб., Дмитрий Буланин, 2006 сс. 202-203 ).

Вторым торговым портом России были Холмогоры. Они использовались для дальней торговли с момента прибытия в Россию в 1553 г. английского корабля “Эдуард Бонавентура” (“благое предприятие короля Эдуарда VI”) с Ричардом Ченслером на борту и образования в 1555 г. английской “Московской компании”. Кроме того, на рейде устья Двины, на Ягорном острове, существовали пристань, дом и товарные склады “Московской компании”, где, как правило, и швартовались английские корабли. Русско-английская торговля велась через остров Ягор вблизи Холмогор – легко запомнить.

Третьим торговым портом России была Астрахань. После её завоевания  Иван IV издал в 1558 году указ о правах “гостей” из Хивы и Бухары. В городе функционировали два торговых двора – Гилянский и Бухарский. Как отмечает Фернан Бродель, если отказаться от наивного евроцентризма и анахронистического переноса торгового господства Запада с последующих эпох, то именно Астрахань окажется самым важным портом России в этот период. Бесконечно важнее Архангельска.

“Эти обмены с Югом и Востоком определенно были по объему (хотя и невозможно выразить их в цифрах) большими, чем те, что направлялись в сторону Европы или возвращались оттуда. Русские экспортировали кожевенное сырье, пушнину, скобяной товар, грубые холсты, железные изделия, оружие, воск, мед, продовольственные товары плюс реэкспортируемые европейские изделия: фламандские или английские сукна, бумагу, стекло металлы… В противоположном направлении шли пряности (главным образом – перец) и китайские или индийские шелка, всё это транзитом через Иран; персидские бархаты и парчи; сахар, сушеные фрукты, жемчуг и золотые изделия Турции, хлопчатые изделия для простого народа, произведенные в Средней Азии… Восточная торговля была, как будто, положительной для России”(Фернан Бродель. Время Мира. М., Прогресс, 1992, с. 456).

Четвертым торговым портом России была Нарва (1558-1581). Хотя ганзейцы всеми силами старались скрыть от своих западных партнеров тот факт, что занятая русскими в 1558 году в начале Ливонской войны Нарва является теперь открытым русским портом, с 1560 г. туда начали регулярно прибывать английские корабли, затем появились купцы из Руана, Ля Рошели, Бретани. Ревельцы, поляки и шведы развернули настоящую пиратскую войну против шедших в Нарву кораблей, однако это лишь прибавило англичанам упорства. Настоящим организатором борьбы англичан за проход на Балтику был Уильям Гаррет.  В марте 1572 года английский посланник Дженкинсон специально подчеркивал в переговорах с царем, разгневавшимся на английских купцов, что “хотя государи Восточных морей согласились не давать им пропуска через Зунд и через Нарву, купцы эти привозили и от времени до времени привозят тебе, Государь, такие товары, каких Её Величество не дозволяет вывозить из своего королевства ни к какому иному государю на свете” (Ю.В. Толстой. «Первые сорок лет сношений между Россией и Англией. 1553—1593». СПб: Типографiя и хромолитографiя А. Траншеля, 1875 с. 138). Речь идет о военных поставках из Англии, столь важных для России в период Ливонской войны.  Мало того, в 1570 Гаррет снарядил 13 вооруженных кораблей шедших за русскими товарами, они встретили на Балтике  6 польских каперов, одного сожгли, а 4 вместе с командой привели в Нарву, где пленные были выданы русскому воеводе. Поражение России в Ливонской войне (Нарва была захвачена шведами в 1581 г.) предопределило, к сожалению, и утрату Нарвы на следующие 120 лет.

Пятым торговым портом России была Кола. На ней мы, пожалуй, остановимся более подробно, поскольку это интереснейший, но малоизвестный сюжет. Кольская торговля остается у историков в тени Холмогорской, а связи с Нидерландами в тени экспансии англичан. Еще с 1550-х годов в бухту у мыса Кигор на полуострове Рыбачий приходили торговые суда норвежцев, датчан и голландцев. Terminus ante quem довольно прост – в 1557 году голандцы у Кигора рассказывали англичанину Бэрроу, что “в нынешнем году дела у них здесь идут прекрасно”, что предполагает начало торговли как минимум на несколько лет раньше. При торге Бэрроу видит царского чиновника, ведающего сбором дани с лопарей, и тот заверяет его в русских правах на эту землю.

Иностранные купцы вели торговлю как с местными жителями (лопарями и русскими), так и с православным Печенгским монастырем. Монастырь вел очень активную торговую политику, в 1564 г. монахи переманили нидерландцев из норвежского порта Вардегуса, где тем запретили торговать. Нидерландские купцы сформировали Антверпенскую компанию “Иоганн ван-Рейде, Корнел. де Мейер Симонсен и К^0″ для торговли через Кигор и Печенгу, деятельность которой была описана нидерландцем Салингеном в его увлекательнейшем “Донесении о Лапландии” (А. М. Филиппов. Рyccкиe в Лапландии в XVI веке // Литературный вестник. Том I. Кн. III. СПб. 1901). Основной сюжет в рассказе Салингена составляет история о том, как англичане применяли против нидерландцев свой обычный метод – пиратство и террор, с тем, чтобы не допустить их торговлю на Русском Севере и как нидерландцы пытались безуспешно решить этот вопрос с русскими властями (в годы опричнины его решить было невозможно, поскольку это был период всевластия англичан в русских торговых делах).

Этот Винтеркониг, нагрузив в Монкефорте судно рыбой, ворванью, семгой и прочими товарами, отослал его обратно к своим сотоварищам, а сам зафрахтовал русскую ладью (Lodie) с 13-ю русскими работниками и нагрузил ее оставшимися товарами, чтобы с ними отправиться к Св. Николаю, а потом в Москву. Когда они проходили к востоку от Кильдина у Териберского Носа (Tiber Nes), то, по причине противного ветра стали там в бухте на рейде. За ними пришла туда еще одна русская ладья с разными русскими товарами, которыми они хотели торговать с Винтерконигом, что и сделали; и когда русские увидали драгоценные товары Винтерконига, их обуяла жадность, и они в ночное время напали на монастырскую ладью, в которой находился Винтеркониг со своими товарами, и перерезали спавших русских и, кроме того, троих слуг Винтерконига; сам же Винтеркониг, тоже тяжело раненый, проснулся, но хотя и убежал на берег, за деревом был убит из самострела (mit einer Phlitzen). Затем монастырскую ладью пригнали к берегу и когда, разграбив все товары Винтерконига, какие только могли погрузить, убийцы намеревались приступить к погребению 17-ти трупов, туда зашла еще другая ладья. Тогда испуганные убийцы отплыли оттуда с добычей, оставив на берегу 4 оксгофда (Oxenheubte, т. е. около 1000 литров) вина, разные материи и проч. товары, которых не могли погрузить, благодаря чему это убийство и обнаружилось. О нем дано было знать холмогорским властям, которые вскоре прислали сюда людей с писцами расследовать и описать все дело.
Компания же, ничего не зная об этом yбийстве, отправила к Винтерконигу, вскоре после отплытия большого судна, еще два корабля со всеми товарами, о которых он писал. Корабли эти пришли в Монкефорт еще той же осенью. Один из них монахи поспешно отправили назад в Антверпен известить компанию об убийстве и грабеже, учиненном над Винтерконигом и его людьми, а другой с Корнел. де Мейером Симонсеном и Емином Ниландсом отправили с одним из своих штурманов в Мальмус (Колу) и предписали там зимовать. Когда корабль пришел в Мальмус, там было не более трех домов, в которых жили: один, известный в ту пору под именем Семена Венсина (Simon Wensin), но теперь, так как он стал теперь монахом, он зовется Сергием Венсиным (Csergeii Wensin), и он же строитель (em Stiffter) монастыря Петра и Павла в Мальмусе и проч., и Фила Ус (Filla Ous), и самый старший из Мокроуса (der elteste von Mokrous), и проч., и все они убежали в лес, как только увидали судно. Много дней никто не показывался, пока наконец, не отыскал их монастырский штурман, приведший наше судно в Мальмус; он объяснил им, что мы народ благочестивый, честный, и затем уговорил их придти к нашим людям. И вот, когда жители явились к нашим людям, они послали вместе с нашими людьми к сборщикам податей Василию Алексееву и Давиду Каницу (Schatzleuten Wassilie Alexei und David Kanize), которые были тогда сборщиками податей со всей Лапландии и жили в Кандалакше (Candelax), приглашение прибыть тотчас же к Корнел. де Мейеру Симонсену для подачи им жалобы на жестокое убийство, и Корнел. де Мейер вызвался съездить в Москву с жалобой на убийство, что и состоялось… Корнел. де Мейер вернулся обратно из своей московской поездки: он был остановлен в Новгороде, его не хотели пропустить потому, что в его свидетельстве титул Великого Князя был прописан не достаточно полно, но Корнел. де Мейеру сообщили, что посадник (der Oberiste) новгородский был подкуплен английской компанией и друзьями убийц не пропускать его, чтобы таким образом жалоба на это убийство не дошла до Великого Князя, и чтобы не возникло бы для англичан какого-либо препятствия их торговле у Св. Николая, начатой за несколько лет перед тем. И вот, когда Корнел. де Мейер приехал к Симону ван-Салингену, оба они переоделись в русское платье, взяли несколько человек русской прислуги и с одной лодкой отправились в Кандалакшу, потом на другой лодке по морю через Керет (Keretti), Кемь (Kieni) и Шую (Zuyen), оттуда в Онегу (On), а затем Каргопольским трактом добрались до Москвы, где оба они явились к Степану Твердикову, который бывал у них в Антверпене для Великого Князя. Это было в самом начале опричнины (Ufrissung), когда во всей Московской и Новгородской области царила страшная тирания; но Твердиков объяснил Корнел. де Мейеру и Симону ван-Салннгену, что им не хорошо было бы излагать свое дело Великому Князю при таких обстоятельствах, равно как и потому, что они приехали, никого не предупредивши, тайным путем в русском платье. Поэтому они принуждены были удалиться из Москвы в Новгород. Де Мейер с доктором Адрианом Блоккеном из Leuens Pass выехал из Новгорода в Нарву, а Симон ван-Салинген занялся в Новгороде торговлей жемчугом, драгоценностями и деньгами, которые он имел с собою, и уговорил многих торговцев воском, льном, кожей и юфтью (Bockleder) привезти ему эти товары в Суму (Soema) и Шую (Zityen), а сам почтовым трактом вернулся в Мальмус забрать все свои материи, перец, оловянные изделия и проч. товары и привезти их в свою очередь новгородским купцам, что и было сделано.

Кстати, в тексте Саллингена мы встречаемся с поразительным случаем – живым монологом одного из святых монахов – основателей дальних русских монастырей, участников великой монастырской колонизации Руси XIV-XVI вв. Речь о преп. Трифоне Печенгском (+1583).

Трифон (Triffaen) тоже раcсказывал Симону ван-Салингену о том, как он начал строить монастырь в Монкефорте, что побудило его к этому, и как он до этого дошел и проч. Он был грозным для врагов воином, много народу ограбил и разорил он на границе и много крови пролил, в чем раскаялся и о чем горько сожалел: поэтому, он поклялся не носить в своей жизни полотна, решил сделать себе обруч вокруг пояса и (вдали) от всех людей, в пустыне, среди диких зверей каяться перед Богом, не пить больше никаких хмельных напитков, не есть больше мяса и т. п., и проч.; что для этого он в одном месте, вверх от Монкефорта (оbеn der Monkefort), построил небольшую келью и взял с собой иконы, перед которыми молился Богу, прожил там значительное время, вовсе не видя людей, не ел ничего, кроме рыбы, которую сам ловил, и кореньев и ягод, которые собирал в лесy. Молва об его святой жизни распространилась в других местах и его стало посещать много народа, прослышавшего об его келье, построенной им в пустыне. Так как они просили его о том, чтоб  он построил тут церковь, где бы можно было совершать богослужение, то он выстроил небольшую часовню, куда пригласил черного попа, который служил ему обедню и проч., и тогда же надел он на себя клобук. После построения часовни его стало посещать еще больше народу. В общем, к часовне приезжали и рыбаки и жертвовали рыбу в пользу часовни; благодаря таким дарам построен был большой монастырь на одну милю пути ниже на peке.Рыбаки приезжали также для пострижения когда их постигала болезнь.

Как нетрудно заметить, глубокое раскаяние в военных преступлениях не помешало преп. Трифону и его монахам быть весьма уверенными и успешными предпринимателями, стянувшими к монастырю нидерландскую торговлю Мурманского берега.
Салинген отмечает еще одну интереснейшую черту тогдашнего управления Русским Севером. Там очень долго не появлялись военные назначенцы – воеводы, а страна управлялась налоговой службой.

До этого времени и в Лапландии не было бояр, а страной управляли сборщики податей, как то: Василий Алексеев (Wasilli Alexei), Bacилий Коровин(Wassillie Corowin) в Кандалакше, Давид Каниц (David Canize), после них Нечей Попой(Nezey Pappoy), Юpий Ури (Jurg Ouri), затем Митрофан Кукин(Mitrofan Koukin) и проч. и другие, которые делали Андрею Щелкалову (Andreass Csolkan) самые большие дары или подарки, были сборщиками податей в Лапландии.

Упомянутый в тексте Андрей Щелкалов – “Железный Канцлер” Ивана Грозного и Федора Иоанновича, глава Посольского приказа, лидер русской дьяческой бюрократии. Он взял такую силу, что в какой-то момент начал переписывать по своему разумению родословные книги, чтобы влиять на местнические назначения. Щелкалов был яростным врагом  английских торговых привилегий (это ему принадлежит великолепная фраза, сказанная после смерти царя Ивана: “умер ваш английский царь!”) и сделал всё, для того, чтобы их ослабить и уничтожить. Щелкалов был настроен решительно происпански и весьма характерно то, что испанские подданные нидерландцы  (а они воспринимались, несмотря на восстание, именно так, да и были ими по существу) именно там, где силу имели подчиненные Щелкалову дьяки, могли торговать спокойно.

В 1570-е центр мурманской торговли переместился в Колу – незамерзающий порт в глубине Кольского залива. В 1580 году обостряется  конфликт между Россией и Данией о правах владения Кигором, Печенгой и Колой. Датский король начинает засыпать Лондон ультиматумами, требуя не торговать с русскими в этих местах. В качестве реакции на это в 1582 году в Колу прибывает первый русский воевода и устраивает гостиный двор с весами (тем самым Кола формально и официально приобретает характер русского торгового порта – уже пятого (пя-то-го!!! – к позору господина Ускова), а в 1583 г. воевода Судимантов ставит острог.  Салинген сообщает:

В 1582 г. в Мальмус явился первый боярин Аверкий Иванович (Onvierko Juannowitz) и устроил там для норвежцев гостиный двор, поставил весы с норвежскими гирями, стал собирать со всего десятину и ввел другие усовершенствования.
В 1583 г. был построен в Мальмусе Максимом Федоровичем (Maxaka Feodorowitsch) первый острог, или бруствер. В 1584 г. они хвастались, что подданные Его Величества короля датского здесь более уже самовольно не строятся и проч. И таким образом, как сообщали другие, которые плавали туда с 1588 г. после Симона ван-Салингена, бояре с 1588 г. все более и более усиливались и проникали в Лапландию.

Только из Нидерландов в Колу ежегодно приходит от 20 до 30 судов (см. важнейшее исследование М.М. Громыко. Русско-нидерландская торговля на Мурманском берегу в XVI в. // Средние века. 1960. Вып. 17 с. 239-244* – читатель может скачать полный архив ежегодника и найти в нем 17 выпуск с указанной статьей). “До 1585 г. Кола вместе с Печенгой и Кигором имели большее значение для внешней торговли России, чем гавани в устье Северной Двины” (И.П. Шаскольский. О возникновении города Колы // Исторические записки. 1962. Т. 71 с. 278).

* Из вредности замечу, что господин Усков – историк-медиевист. Незнание им подлинной истории и очередности существования русских портов говорит, в частности, о незнакомстве с данной работой Громыко, а это, в свою очередь, говорит о незнакомстве с основным периодическим изданием по медиевистике на русском языке. Впрочем, что говорить о работе Громыко, если Усков не удосужился прочесть даже Фернана Броделя (несмотря на то, что этот историк просто зацитирован им – я давно заметил, что российские либералы, желая сказать какую-нибудь благоглупость и при этом сойти за умного, вставляют в текст какую-нибудь не относящуюся к делу цитату из Броделя). Ведь тот в своей знаменитой работе “Время мира” (М., Прогресс, 1992) подробнейшим образом характеризует взаимоотношения России с европейской мир-экономикой (совсем не похоже на Ускова) и рассказывает, в частности, о портах России в эпоху до Архангельска – и Нарве, и Астрахани (сс. 454-456). То есть если бы Усков действительно читал Броделя, а не использовал его для украшения своего колумнистического оперения, он бы конечно такой глупости как “первый порт” не сморозил.

В этот период в дело входят “русские Фуггеры” – Строгановы, а именно наследники “великого Аники” –  Яков и Григорий Аникеевичи Строгановы – влиятельнейшие купцы и солепромышленники, которым Россия обязана присоединением Сибири. Они, как и Щелкалов, были настроены антианглийски и проголландски. Они вытащили из тюрьмы в Ярославле брошенного туда по наущению англичан сотрудника антверпенской компании Оливера Брюнеля и он сделался их важнейшим торговым агентом на Западе. С 1570 по 1577 Брюнель несколько раз выезжал в голландский Додрехт со строгановскими мехами. Затем его отправляют морем в Сибирь, в бассейн Оби – очевидно Строгановым было интересно освоить ближайший к их владениям участок Северного Морского Пути.  В 1584 году Брюнель, уйдя со строгановской службы, попытался самостоятельно проплыть в Китай северным путем, но, разумеется, не преуспел.

В своем знаменитом бандитском “Проекте” завоевания Московии путем интервенции с севера, немецкий авантюрист Штаден дает следующую характеристику торговли на Коле в этот период.

“Кола – река или залив. На этой реке русские строят крепости, в особенности Яков и Григорий Анивеевичи Строгановы, они здесь построили также за три года солеварню… Торгуют же здесь на этой реке с голландцами, антверпенскими купцами и другими заморскими. Они дали слово Великому Князю укрепить это место. Голландцы и антверпенцы привезли в это место несколько соте колоколов, взятых из монастыре и церквей, и всякое церковное убранство: люстры, светильники с алтарей и медную ограду с хоров, ризы, кадила и много подобных вещей”.
(Генрих Штаден. Записки о Московии. Т. 1. Публикация. М., Древлехранилище, 2008. сс. 274-277)

Как видим, было время, когда краденые цветные металлы поставлялись не из России на Запад, а с Запада в Россию. Восставшие Нидерланды охватила волна иконоборчества, с церквей снималось всё, что можно – колокола, сосуды и кресты, иконы и украшения. Характерно то, что самым подходящим (и платежеспособным) местом для сбыта этого товара голландцы сочли именно Колу. Среди этих колоколов вполне могли быть и колокола из фландрского города Мехелена, от имени которого позднее произошло наименование “малинового звона”, означавшее звон с помощью специального механического приспособления – карильона. Такой вот парадокс истории.

Среди товаров, которые “перегоняли” Строгановы голландцам в обмен на колокола, была… иранская нефть. Нефть продавали двух сортов – черную, с примесями, и белую – без примесей. С учетом последних закупок Россией иранской нефти для реэкспорта, можно сказать, что за прошедшие 400 лет ничего не изменилось.
Сохранилась “Торговая книга” она же “Память товарам”  (Сборник Муханова. СПб., 1866), характеризовавшая ввозимые и вывозимые товары, цены на них, происхождение прибывших кораблей. Если первые главы этой книги говорят о Нарвской торговле, то с 53 по 211 речь идет именно о кольской торговле с Нидерландами.  Русский купец снабжается подробнейшей информацией о ценах на те или иные товары в Антверпене. Это четко обозначает terminus ante quem “Торговой книги”. 4 ноября 1576 г. Антверпен разграбила осажденная в нем восставшими нидерландцами испанская солдатня – было сожжено всё: торговые склады, ратуша, частные дома. Испанцы награбили на 2 млн флоринов. В 1585 году Антверпен был взят еще раз войсками Александра Фарнезе и окончательно утратил статус крупного торгового города. Очевидно, что антверпеноцентризм “Торговой книги” имел смысл только до этих событий, то есть до того, когда, как утверждает Усков, у России появился “первый порт” русские купцы уже имели подробнейшую инструкцию по торговле в Антверпене.
В связи с этим особенно анекдотично звучат пафосные рассуждения Ускова о том, что “в транснациональной торговле истинная прибыль, как известно, ожидает купца в конечной точке обмена. Например, килограмм перца, стоивший при производстве в Индии 1-2 грамма серебра, достигал цены 10-14 в Александрии, 14-18 — в Венеции и 20-30 граммов в потребляющих его странах Западной Европы. От подобных прибылей в конечной точке обмена русские были отлучены не только в XVI–XVII веках, но, пожалуй, весь XVIII и значительную часть XIX веков в силу относительной финансовой слабости своего купечества и неразвитости кредита”.
Как показало исследование М.М. Громыко нидерландские цены, указанные в русской “Торговой книге” и нидерландские цены в голландских источниках того же периода совпадают или незначительно отличаются. То есть русские имели абсолютно адекватное преставление о состоянии европейских рынков. Отметим, что основное назначение книги – так подготовить русского купца-оптовика, чтобы он назначил максимально высокую цену на свой товар, ориентируясь на европейскую конъюнктуру. Еще одна функция “Торговой книги” – определить оптимальный размер сделки. Торговля в Коле была фьючерсной – заключались предварительные контракты, например на поставку канатов, и лишь после этого начиналось действительное их производство.
Составленные Громыко таблицы отношения голландских цен к русским показывает, что для большинства товаров голландцы получали вполне умеренную прибыль. Среднее соотношение для специй (гвоздика, корица, перец, шафран, имбирь): 1 в Голландии к 1,7 в России. Дороже чем 1:3 никогда ничего из специй продать в Коле не удавалось. Никаких удесятерений и утридцатирений цены, о которых грезит Усков, в русско-голландской торговле не было и в помине. Иногда цена в России падала даже ниже голландских цен, до отметки 0,8. В этом случае имело бы, пожалуй, смысл даже реэкспортировать перец назад в Антверпен. Иногда удавалось сделать отличный бизнес на химических соединениях – камфоре, ртути, мышьяке. Это чрезвычайно характерно – наивысшим спросом пользовались не предметы потребления, а реагенты важные для развивавшейся Строгановыми индустрии. Желтый мышьяк можно было продать в Коле за фантастические 1:21. Но и его цена могла упасть до заурядных 1:1,9. Это, безусловно, говорит нам о неразвитости русского рынка и резких скачках спроса, но опровергает настойчиво проводимую Усковым мысль о “диктате” европейского капитала на “отсталом” русском рынке.
Более ровными были цены на русские товары на развитых европейских рынках. За сало, воск, лён, коноплю, телячьи шкуры, большинство мехов среднее соотношение цен составляет 1:1,7. И только на песце и горностае можно было немного подняться, получить прибыль 1:2,7. Хорошие барыши обещали цены на нефть – 1:4. Наконец, как и везде в эту эпоху в Европе, великолепные прибыли сулил рынок трески. Именно треска во второй половине XVI века была настоящим царским товаром европейской (и особенно нидерландской торговли). Тут цены шли на уровне 1:4,9.  Разумеется, и такие прибыли были для голландцев великолепны. Шутка ли, заплатив за желтое сало 36 тыс. гульденов нидерландский купец, с учетом транспортных издержек получал 34 тыс. гульденов навара.  Хотя это, разумеется, относилось не ко всем товарам – к примеру конопля давала жалких 5,5% прибыли.
В отношениях с Россией нидерландцы не занимались столь любимым нашими либералами колониальным разбоем, не пытались установить политическую монополию, не навязывали ценового диктата (разумеется, это не значит, что они в остальном мире так не делали – просто в России голландцы быстро поняли правила игры и даже не пытались действовать силой). Они просто торговали – гибко реагировали на конъюнктуру и привозили то, что нужно, закупая то, что выгодно. Голландская торговля носила интеллектуальный характер – отсюда биржи, устанавливавшие механизмы ценообразования, пакгаузы, позволявшие сохранить товары до благоприятной конъюнктуры. Характерно то, что этим премудростям русские довольно быстро обучились – царские склады в Архангельске стали важнейшим фактором регулировки цен на русские товары, не позволяя превратить русскую торговлю в слепого заложника европейской конъюнктуры. В построении отношений с Россией через Колу нидерландские купцы проявили те качества, которые составляли их традиционную сторону впоследствии – умение брать трудолюбием, порядочностью, надежностью в сделках. Именно это свойство – умение выступать не столько как авантюристы, требующие политических привилегий подобно англичанам, сколько как непритязательные перевозчики-посредники, заложило основы голландского торгового преобладания в XVII веке.

Наконец, шестым торговым портом России был Архангельск, основанные по указу 4 марта 1583 года. В 1584 году был заложен. “Архангельской город деревянной поставили однем годом на Пур наволоке над Двиною рекою за 30-ть верст от устья тоя Двины реки. А поставили город круг Архангельского монастыря” (ПСРЛ. Л., 1977 т. 33 с. 169). Царский указ требовал, чтобы иностранцы приходили теперь торговать исключительно к новому городу, перенесли туда свои дворы и склады. Царская власть начала отстраивать монополию Архангельска и это было началом заката и для Колы и для многих других северных пристаней.  Компенсацией за централизацию северной торговли было то, что теперь устье Двины оказалось открыто для всех. Монополия англичан со смертью “английского царя” была ликвидирована. Уже в 1585 году к Архангельску пришли корабли из Голландии и Гамбурга. А к 1591 году русское правительство сумело выкрутить руки и англичанам, вынудив их оставить свою сепаратную базу на Ягорном острове и торговать с Архангельском на общем основании.
Вопреки навязываемой читателю Усковым мифологии не европейский капитализм с его преобладанием навязывал условия русским, а напротив – русское правительство навязывало свою волю всем просвещенным мореплавателям. После короткого периода наивной полуколониальной политики Ивана Грозного (связанной не с экономическим преобладанием Англии, а с политическими причинами – надеждой царя на серьезную помощь англичан в Ливонской войне) в русской торговой политике настала эпоха трезвого расчета.