В.Л. Цымбурский. Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков. М., Книжный мир, 2016

Посмертная публикация обширной монографии В.Л. Цымбурского “Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков” – несомненно одно из крупнейших интеллектуальных событий уходящего года. И это несмотря на тот факт, что представленная нам объемистая книга –лишь обрывки докторской диссертации Цымбурского, значительная часть которой либо пропала, либо никогда не была написана.

Но и того, что подвижническими усилиями Б.В. Межуева при поддержке ИСЭПИ удалось расшифровать и опубликовать, достаточно, чтобы правомерно было сравнение с таким монументальным произведением, как “Пути русского богословия” о. Георгия Флоровского. Обе книги роднит тема – история русской мысли, жанр – довольно субъективные, но чрезвычайно глубокие заметки о тех или иных мыслителях (даже список их частично пересекается), основательная проработанность собственной интеллектуальной позиции – неовизантизм у Флоровского и неоизоляционизм у Цымбурского. И тот и другой автор сыплют меткими характеристиками, подмечают детали, открывают читателю малознакомые ему имена (так, после книги Цымбурского несомненно повысится интерес к таким фигурам, как И.В. Вернадский, М.И. Венюков, генерал Терентьев, Е.Н. Квашнин Самарин).

“Морфологию российской геополитики” чрезвычайно интересно читать как геополитический комментарий к истории российской внешней политики и русской мысли. Цымбурский сыплет неожиданными фактами, цитатами, идеями и версиями, ставя под сомнение многие привычные мифы.

Неожиданно суждение с опорой на Н.А. Милютина:

“Не всегда растянутое и даже разобщенное положение территории должно считаться признаком слабости государства”, так же как защищенность , недоступность для внешнего мира и неуязвимость границы – не всегда благо. Собственно эти черты выгодны доя обороняющегося, а значит слабого государства, заинтересованного в уменьшении прямого соприкосновения с опасными внешними противниками. Для государства, находящегося на подъеме, растянутость границ, множество соседей и прямой контакт с ними – благо, ибо тем самым создается масса наступательных плацдармов, а уязвимость такого государства для обороны тем более толкает его к наступлению”.

Этот вывод весьма существен применительно к современной России, границы которой с точки зрения обороны – геополитический кошмар. С точки зрения наступления же – совокупность глубоко выдвинутых плацдармов, грамотное использование которых весьма опасно для противника.

Весьма оригинально объяснение Цымбурским продажи Аляски, связанное не столько с финансовой и геополитической слабостью России на Тихом Океане после Крымской войны (мы в этот период наблюдаем там великое отступление – не только продажа Аляски, но и передача Японии всех Курильских островов, правда компенсируемое обозначенным Муравьевым и Невельским наступление на манчжурские земли Приамурья), сколько со стремлением российской геополитики столкнуть Британию и США создав для американцев обход с тыла против Канады. Впрочем Цымбурский же отмечает, что планы большого русско-американского союза против Британской Империи вскоре провалились, в 1878 году США категорически отказались предоставить базы для русской эскадры на Тихом Океане, с которых она могла бы действовать против англичан.

Любопытно найти еще у русских геополитиков XIX века наброски идеи русско-иранского союза, основанного именно на изоляции шиитов от большинства мусульман – суннитов. “Англичане и в 1830-х и после Крымской войны рассматривали Иран с его афганскими претензиями как естественного агента России… С российской стороны в 1875 г. генерал М.А. Терентьев писал: “Отрезав враждебные нам ханства от Турции ненавидимая ими за шиизм еще более чем мы за христианство – Персия есть наша естественная союзница… Эта страна , благодаря своему географическому положению и религиозной отчужденности от остального мусульмаства – есть наша естественная союзница…”.

Впрочем, Цымбурский, в отличие от многих геополитиков не зацикливается на англичанах. Он критикует часто встречающееся в русской патриотической публицистики мнение, что “тильзитский” союз России с Наполеоном сулил России серьезные геополитические выгоды. Цымбурский обращает внимание на заявления Наполеона, что он не мог бы уступить России Польшу и Константинополь и на “план Талейрана”, предполагавший исключение Австрии из политических раскладов Европы и распространение её власти на Балканах, где она фактически заступала путь России. Россия, запертая в Европе бросится в Южную Азию, где непременно столкнется с Англией. Этот проект нашел продолжение в эпоху Реставрации, в аналогичном “проекте Полиньяка”, где Россия так же блокировалась на Балканах, а её энергия перенаправлялась на колонизацию азиатской Турции.

Тем самым Цымбурский берет под фактическую защиту “охранительский” курс русских императоров, ставя под сомнение популярную “славянофильскую” геостратегию, предполагавшую поддержку революционно-националистического разрушения старого европейского порядка, в частности – взрыв Австрии, с тем, чтобы на её развалинах создать славянскую империю. По предположению Цымбурского такая политика привела бы лишь к усилению западноевропейского геополитического центра во главе с Францией и блокаде заподных границ России французскими сателлитами.

Цымбурский категорически отказывается от опрокидывания в прошлое геополитики конца XIX начала XX века с её “англичанка гадит”. Построения англичанина Маккиндера и его последователей о борьбе Хартленда и морской державы, аналогичные антибританские построения русских публицистов, имеют значение только для геополитики “евразийской интермедии” 1855-1905 годов. Было бы ошибочно переносить её на XVIII и первую половину XIX веков, когда Россия пыталась разобраться не столько с Англией, сколько с борьбой западного, французского, и восточного, германского геополитических центров Европы. Противоречия обострялись тогда, когда Россию удавалось “вытолкнуть” из Европы и направить её экспансию по направлениям, угрожавшим английской индоокеанской империи.

Цымбурский, правда, обходит вопрос – как так получилось, что Англия сама раз за разом принимала участие в “выталкивании” России, хотя, казалось бы, была заинтересована в её глубоком увязании в германских и балканских делах.

Поведение геополитических игроков, если смотреть на них сквозь призму логики Цымбурского, оказывается во многом иррациональным. Англия выталкивает Россию из Европы, то есть подталкивает к “Большой игре”, Австрия, полностью геополитически зависимая от России, совершает фактическое самоубийство, перейдя на антироссийскую сторону в Крымской войне. Возможно подобное “неукладывание” поведения геополитических игроков в модель Цымбурского говорит об определенных изъянах этой модели.

Но, в любом случае, публикация “Морфологии российской геополитики” привлечет интерес к Цымбурскому не только как к историку русской геополитической и стратегической мысли, но и как к оригинальному и чрезвычайно актуальному геополитику.

Замысел Вадима Леонидовича состоял в том, чтобы раскрыть связь между развитием геополитических идей в России и выделенными им циклами “похищения Европы” в российской внешней политике. Цымбурский, местами довольно убедительно, а местами не без натяжек, показывает, как идеи одного и того же геополитического мыслителя чувствительно меняются в зависимости от того, на какую фазу российского внешнеполитического цикла он в данный момент реагирует.

Теории циклов традиционно притягательны для русской мысли – здесь достаточно вспомнить культурные циклы Леонтьева, экономические циклы Кондратьева (чья популярность вышла далеко за русские пределы), солнечные циклы Чижевского, этногенетические циклы Гумилева, неомальтузианские циклы Нефедова. Привлекательность циклических моделей в том, что они позволяют прогнозировать будущее. Достаточно определить в какой фазе цикла мы находимся и можно более-менее точно предугадать, что будет происходить дальше.

Сомнительность же циклических моделей состоит, во-первых, в необъяснимости, в большинстве случаев, их механики. Так, все согласны с несомненным фактом, что длительные периоды повышения рыночных конъюнктур в мировой экономике сменяются длительными периодами их понижения, но внятного объяснения происхождения кондратьевских волн не существует (попытки отождествить их с технологическими укладами – это скорее наложение задним числом), а потому цифры проектируемых фаз цикла расходятся настолько, что они становятся бесполезными для прогнозирования.

Второй огрех теорий циклов скорее морального свойства – в их фундаментальной неисторичности, исключающей всякую свободу человеческого действия в изменении своей судьбы. Если ты оказался на “понижательной” волне цикла, то, зачастую, тебе остается только героический пессимизм.

Иногда, впрочем, разработка теории цикла может рассматриваться автором как способ из него вырваться. Именно так и смотрел на дело В.Л. Цымбурский, создавший свою теорию “циклов похищения Европы” Россией для того, чтобы с этими циклами покончить, чтобы вывести российскую геополитику из тупика западнического авантюризма на дорогу внутреннего освоения, “к своему Востоку”. По сути “неославянофильский” проект Цымбурского претендует на то, чтобы восстановить преемственность русской внешней политики в той точке, когда она шла оригинальным национальным и цивилизационным путем, вместо бесконечного внедрения в дела Европы и скороспелых дружб в Евразии.

Сперва концепция “похищения Европы” была Цымбурским ожесточенно публицистически закончена, превратившись в настоящее судилище над по сути – антинациональной внешней политикой Российской Империи и СССР, непрерывно приносившей русские интересы в жертву очередной химеричной затейке. Цымбурский, в известном смысле, пытается “отменить Петра”. В “Морфологии российской геополитики” Цымбурский берет более спокойный тон – не столько судить, сколько понимать. Его внешнеполитический анализ прошлого достигает, порой, утонченности и даже структуралистского формализма, привязывая внешнеполитическую динамику России к соотношению сил в “Балто-Чернморской” и “Европейской” конфликтных системах.

Для читателя не поднаторевшего в “цымбурсковедении” (хотя оно, несомненно, станет со временем обязательной для российских политологов дисциплиной) поясним – в чем же состоит “цикл Цымбурского”? Цикл разбивается на пять фаз.

В фазе “А”, которую можно условно назвать “Мобилизация”, русская геополитическая система напористо вступается в европейские дела в интересах того или иного внутриевропейского геополитического игрока.

Для классической Европы Цымбурский предполагает перманентную конкуренцию двух центров: “западного”, отождествляемого автором с франкским королевством Нейстрией (сейчас Франция) и “восточного”, отождествляемого с франкской же Австразией (он по большей части тождествен у Цымбурского Австрии, хотя на деле “Восточный Рейх” и Австразия не имеют почти ничего общего, центр Австразии находился на Рейне).

Большую часть своих европейских приключений Россия в XVIII-XIX веках начинала с интенсивной поддержки восточного центра Европы против западного, Австрии против Франции. Так длилось до Крымской войны когда Австрия совершила самоубийственное иррациональное предательство по отношению к России, “удивив мир своей неблагодарностью”. Во втором цикле Россия попыталась сыграть другую игру, поддержав Францию и западный центр против восточного – Германии. Наконец, своеобразным рецидивом австрийского альянса стала краткосрочная ситуативная поддержка вождями СССР урожденного австрийца Гилера против англо-французского союза и Польши в 1939, начавшая третий цикл.

Участие России в европейской борьбе за гегемонию ведет к тому, что мы очень тесно вовлекаемся в европейские дела, а на пути в Европу уничтожаем все буферные пространства в Великом Лимитрофе, так что Россия навлекает на себя фазу “B” – “Нашествие” – агрессивный европейский гегемон вторгается вглубь России, угрожая самому её существованию.

Походы Наполеона и Гитлера классические образцы феноменов этой фазы. Характерно, что они оба совершены не из положения открытой враждебности, а из ситуации мнимого “союза”, гарантированного Тильзитским миром и “Пактом Молотова-Риббентропа”. Если вдуматься, то и третий называемый Цымбурским пример нашествия – германский натиск на Россию в период Первой Мировой Войны достигает максимума за счет негласного союза большевиков с Германией и Брестского мира.

Выиграв драматическую борьбу за свое существование Россия возвращается в Европу во всеоружии. Теперь, в фазе “C” – “Гегемония”, она уже не служебная сила одного из европейских центров, а самостоятельный гегемон, мыслители которого всерьез обсуждают вопрос, не сольется ли старая Европа с Россией как новым полюсом мирового могущества. Периоды 1815-1855 и 1945-1985 – классический пример такой гегемонии, которая во втором “цикле Цымбурского” оказалась абортирована из-за провала похода на Вислу и “Мировой революции” (к счастью и для России и для мира, заметим от себя).

При этом, статус гегемона для самой России связан с многочисленными издержками, с невозможностью проводить реальную национальную политику в своих интересах. Что, однако, не избавляет нас от бесчисленных подозрений в намерении поглотить Европу.

Фаза российской гегемонии заканчивается решительным натиском на неё всех иррационально, зачастую против собственных интересов, сплотившихся в антироссийском порыве сил. Крымская война и самоизгнание России из Европы Горбачевым – показательные явления фазы “D”, “Изгнание” – дружных попыток европейцев выбросить Россию из Европы. “Русского медведя” камнями и рогатинами пытаются загнать все дальше на северо-восток. Чрезвычайно важна в этом смысле роль Польши, Прибалтики и Украины как нового буфера, который пытаются отстроить европейцы против России. Не случайно изгнание России в ходе Крымской войны перетекло в европейские демарши по польскому вопросу, вторая гегемония России не состоялась из-за “чуда на Висле”, а третья была разбита выступлениями польской “Солидарности”.

Наконец, для России наступает фаза “Е”, “Сосредоточение” – Россия разочаровывается в Европе, “сосредотачивается”, по выражению канцлера Горчакова (Цымбурский указывает, что этот оборот точнее перевести как “собирается с мыслями”).

В этот период мнимого геополитического малосилия Россия старается заниматься своими внутренними проблемами и развитием, от реформаторского западничества первых лет она переходит к политике и идеологии идентичности с отчетливым глобально-восточническим уклоном – стремится вглубь Азии, закрепляется на Тихом Океане, смотрит на весь мир как на великую шахматную доску борьбы с англосаксонской морской империей. Для этого Россия пытается выработать контуры своей “доктрины Монро” – определить границы того участка, суши и океана, который должен быть навеки нашим и неприкосновенным для Запада. Участь своих европейских дел Россия пытается решить выиграв глобальный мир.

Оппозиция “европейства” и “евразийства”, вычерчиваемая Цымбурским для этой фазы, представляется мне не вполне оправданной. Уместней говорить о чередовании “европейского универсализма”, когда Россия видит себя как часть универсальной цивилизации, судьбы которой однако решаются в Европе, и “изоляционистского глобализма”, когда Россия рассматривает себя как отдельную великую цивилизацию, полем реализации амбиций которой является весь мир.

Евразийство является только одним из подвидов этого изоляционистского глобализма, причем далеко не самым последовательным и интеллектально выразительным. Цымбурский сам охотно указывает на чрезвычайно странные и даже в чем-то отвратительные черты идеологии классических евразийцев: “Евразийцы восторженно принимали поступающие из России обрывочные данные, согласно которым в результате происходящих пертурбаций изменяется сам расовый облик населения и начинает формироваться новый тип “степного русского человека” (сведения, подогревавшие русофобию среди расистов Европы и, в частности, использовавшиеся в пропаганде Третьего Рейха)”. Он же указывает на то, что Савицкий в “Месторазвитии русской промышленности” сознательно принижает потенциал европейских регионов России – Донбасс, Курская магнитная аномалия, чтобы раздуть значение “монгольских” ресурсных центров на Алтае.

Поэтому логичней говорить не об оппозиции европеизма и евразийства, а о споре евро-универсалистов и изоляционистов-глобалистов.

Мыслители европейски-универсалистской фазы ищут место России в Европе, от требований быть бескорыстным слугой европейских ценностей у Чаадаева до проектов господства России в трех столицах – Москве, Константинополе и Риме у Тютчева.

Мыслители изоляционистски-глобалистской фазы ставят вслед за Н.Я. Данилевским (коего Цымбурский недолюбливает и пишет о нем с некоторым иррациональным раздражением) вопрос о “России и Европе” как равновеликих, равностоящих соперничающих мировых силах, выискивают идентичность, неравстворимое ядро России.

Нетрудно заметить, что сам Цымбурский с его проектом “Острова России” – классический мыслитель фазы “Е”, хотя и стремящийся закрепить эту фазу навечно. В геополитике Цымбурского эта фаза нашего стратегического цикла доходит до кристально ясного самосознания.

Как уже понял читатель, Цымбурский выделяет в русской истории три стратегических цикла “похищения Европы”.

Первый цикл – Имперский (по Цымбурскому: 1726-1812-1815-1855-1904) – начинается с Петра Великого, его фаза А длится весь XVIII век (такая длительность объясняется как “прото” характером этого цикла так и предполагаемым Цымбурским наложением на внешнеполитические процессы военно-технологических циклов, о коих мы сейчас распространяться не будем). Вовлвечение наше в Европу по самые Альпы приводит, в итоге, к нашествию Наполеона, отражение которого начинает период русской гегемонии в Европе 1815-1855, а после поражения в Крымской войне сменяется евразийской интермедией.

Второй цикл – Революционный (по Цымбурскому: 1904-1914-1920-1921-1939), – имеет несколько абортированные фазы: он начинается с того что по результатам русско-японской войны Россия вновь разворачивается в Европу как союзница Антанты, это приводит к германскому нашествию Первой мировой, провоцирующему Революцию и Брестскому миру, сменяющимся коминтерновской политикой “экспорта мировой революции” в Польшу и Германию. Поход за Вислу терпит крах, проваливаются и революции в Германии, после чего Россия снова погружается в изоляционистскую интермедию, слоганом которой становится “социализм в одной стране”.

Третий цикл – Сверхдержавный (по Цымбурскому: 1939-1941-1945-1989-?), – начинается с решения Сталина подтолкнуть Германию к конфликту с союзниками и воспользоваться этим для восстановления большого имперского пространства России на Западе. Я, впрочем, начал бды отсчет очередного вовлечения в Европу раньше, с 1934 года, от подписания франко-советского пакта, – прогерманская ориентация была для СССР не изначальной точкой отчета, а вынужденным выбором в условиях не оправдавшей себя опоры на западный центр. Вовлечение в дела Европы и восстановление позиций России в Лимитрофе быстро сменяется нашествием гитлеровцев, отражение которого дает гегемонию СССР в Восточной Европе, крах которой в результате давления США и “бархатных революции” загнал Россию как никогда прежде вглубь Евразии, подведя европейские структуры к самым границам нашей цивилизационной платформы.

Я сейчас не буду спорить со схемой Цымбурского, хотя она, местами, вызывает у меня большие сомнения. От неё веет излишней филологичностью, даже грамматическим формализмом, великолепным презреньем к историческим подробностям. В реальной истории факты и тенденции характерные для одной фазы слишком густо “наплывают” на другую, чтобы четкое выделение фаз можно было бы признать чем-то большим, нежели мысленным экспериментом. Но во всякой схеме есть лишь доля схемы. А потому давайте посмотрим на наше текущее положение и сделаем прогноз того, что будет происходить с нашей внешней политикой в ближайшее столетие “по Цымбурскому”, как если бы выделенные стратегические циклы были бы безусловной реальностью.

Очевидно, что сегодня Россия расстается с “изоляционистской интермедией”, в рамках которой “евразийство”, “изоляционизм”, политика самостоятельности и идентичности представлялись всё более привлекательным выбором. На наших глазах начинается новое “похищение Европы”. Размораживаются все классические проблемы предыдущих европейских циклов – прибалтийская, крымская, украинская, польская. Мы с тревогой следим за функционированием режима проливов, болеем за своих кандидатов на европейских выборов, радуемся подвигам, победам и огорчаемся неудачам наших войск в пустынях между Алеппо и Пальмирой.

Казалось бы, причем в последнем случае Европа? Однако Цымбурский убедительно показывает, прорыв России в Средиземноморье – непременный феномен нашего европейского похода. Ведь, в конечном счете, Юпитер в образе быка похитил Европу и увез её на Крит именно откуда-то из под Тартуса. Цымбурский, несомненно, увидел бы символ в декабрьских километровых очередях “на Серова”, изобразившего этот сюжет, сменившихся в этом году очередями на картины Ватиканской пинакотеки.

Как и в предыдущих циклах, Европа сама, в известном смысле, приманивает Россию. Казалось бы, наши отношения с Западом сегодня хуже некуда и побуждают скорее к изоляционизму. Однако сложившаяся в мире политическая ситуация парадоксальна – мы явно не в фазе “D”, когда Европа готова сплотиться и вышвырнуть Россию “в Тартарию”, напротив – политические элиты большинства западных стран расколоты на “друзей” и “врагов” Путина. Причем “друзья”, постепенно, приобретают большинство и те или иные властные рычаги, вопреки истеричным разоблачениям “врагов” в “связи с агентом КГБ”.

Формирующийся на Западе образ России оказывается абсурдно-противоречивым. Пока-еще-президент Обама одновременно заявляет, что Россия слабая, неразвитая и непривлекательная страна, и обвиняет Россию в решающем влиянии на выборы в США. Если не предположить, что даже Гаити, если захочет, сможет избрать “своего” человека в Белый Дом, то придется предположить у Обамы политическую шизофрению. На самом деле сознание Обамы двоится под впечатлением смены “фазы Е” третьего цикла фазой “А” четвертого, приметы сжатия России и приметы её экспансии причудливо перехлестыываются друг с другом.

Постепенно Россия предстанет перед миром как феномен “фазы А” по Цымбурскому – мощная, двусмысленная, чуждая Европе, но привлекательная для использования в определении внутризападных раскладов сила. Часть западных элит стремится эту силу сдерживать, а другая готова призвать на помощь в реализации своих амбиций.

Именно здесь геополитическая подоснова носящихся в воздухе проектов “консервативного интернационала”, именно отсюда картинки, вроде известного рисунка “Экономист”, где Трамп, Фарадж и Ле Пен маршируют под флейту Путина. Запад сам засевает поля глубокого вторжения России по “фазе А”. И в высшей степени сомнительно, чтобы Россия уклонилась от этого приглашения, хотя Цымбурский, будь он жив, постарался бы сделать всё, чтобы этому обновлению цикла помешать.

Вопрос лишь в том, – на чьей стороне Россия вернется в Европу. В “анамнезе” России как поддержка в начале своих стратегических циклов восточного центра Европы против западного (Австрии в XVIII-XIX веках, Германии в 1939-41), так и прямо противоположный ход – поддержка западного центра, против кажущегося слишком агрессивным и перекрывающего России геополитический воздух восточного – это традиции русско-французского союза, перетекшего в Антанту, а также краткосрочный павловско-ростопчинский зигзаг в 1799-1801 годах, едва не приведший казаков Платова испить шеломом Ганга.

На сегодняшний момент более вероятным представляется именно второй вариант – Россия и “Запад Запада” против “Востока Запада”. На “Западе Запада” уже восторжествовала нацеленная на взаимодействие линия Трампа, причем, судя по назначениям в администрации, Трамп твердо решил не идти ни на какие компромиссы с русофобами. Вполне вероятно, что во французском узле Запада придет к власти дружественный России политик – кто бы это ни был – Ле Пен или Фийон.

Напротив, Германия как гегемон “Востока Запада” не проявляет ни малейших признаков грядущей политической вменяемости. Мысль об альянсе Путин-Трамп, похоже, лишь пробуждает в тевтонских землях лишь иррациональный вопрекизм. Не видно никаких признаков заката эры Меркель. На выборах в Австрии, вопреки всем прогнозам победил антитрампистский и антироссийский кандидат, причем с большим разрывом, чем в мае. Цымбурский интересно пишет об иррациональном поведении Австрии, проявившемся после 1848 года, когда спасенная Николаем I, Вена предала его в годы Крымской Войны и за это Австрия заплатила немедленным геополитическим уничтожением – Франция выгнала ее из Италии, а Пруссия – из Германии. Сейчас, впрочем, и уничтожать-то нечего…

Таким образом, “фаза А” нового цикла европейского похода России представляется нам как конфликт в Европе (возможно проецируемый на мир) американо-русской (с возможным соучастием Франции) и германской коалиций при определенной самоизоляции Англии, которая будет стараясь держаться поближе к США и пытаться изподтишка расстроить союз Америки с Россией.

Со стороны России можно ожидать поддерживаемого Белым Домом натиска на лимитрофный пояс, щедро выгрызенный из исторической России беловежскими соглашениями, а также развития наметившейся оси Москва-Стамбул, ставшей для Турции альтернативой закрытому для нее пути в ЕС. При этом ЕС изнутри будут сотрясать выступления консервативных прорусских сил, ответом на которые вполне может быть оформление более жесткого толерантно-тоталитарного режима, по сути либерального фашизма.

Фаза “А” может быть для России интересной и многообещающей и именно поэтому логична торопливость российского руководства в попытках “развязаться” тем или иным путем с японским вопросом, отягощающим нас каждую евразийскую фазу.

В первый раз развязка фазы “Е” наступила в виде решительного поражения в русско-японской войне. Во второй, в 1939 – победой на Халхин-Голе, предопределившей японский нейтралитет в годы Войны. Сейчас Москва явно пытается найти с Японией какой-то компромисс, который развязал бы руки в Европе. Однако урок предыдущих фаз показывает, что компромисса тут быть не может, может быть лишь определенность возникающая в результате решительных действий. И Халхин-Гол (политический, конечно) нам предпочтительней политической Цусимы.

С меньшей точностью можно прогнозировать фазу “B” нового цикла. Несомненно, что она будет, как и прежде, связана с решительным вторжением “двунадесяти языков” сплоченной силы на территорию России и возникновением самой угрозы существования нашей государственности.

Непонятно, – будет ли инициатором вторжения сплотившаяся вокруг Германии Mitteleuropa (напомню, что ее демографический потенциал значительно выше российского, поэтому мнимая безобидность сегодняшних европейцев не должна расхолаживать).

Или же произойдет резкий разрыв отношений России и трампистской Америки, в самом политическом стиле которой просматривается возможность брутальных решений (подобный “разворот” уже поставил Россию на грань выживания в 1941). Возможных точек напряжения между Россией и трампизмом – множество, от Кубы до Ирана и от Ирана до Китая.

Наконец, не исключен вариант, когда в самой Америке по тем или иным внутриполитическим причинам возобладают антироссийские силы, которые и решат взять полноценный реванш за поражение 2016 года. К любому из этих вариантов мы должны быть готовы.

Трудно точно спрогнозировать и технику такого вторжения. Вряд ли в ядерном мире оно может быть вооруженным походом в стиле Наполеона и Гитлера, скорее всего перед нами будет что-то вроде использования результатов русской смуты, сочетания агрессии и интервенции перед лицом ослабленного дестабилизацией государства, как это было в 1917-1920 годах, в фазе “B” второго цикла.

Будем надеяться, что фаза “С”, с ответным ударом России и установлением русской гегемонии в Европе будет достаточно продолжительной, как в 1815-1855 и 1945-1985, а не абортированной, как с походом на Варшаву в 1920, однако если логика циклов продолжится, то где-нибудь в 2055 году Россию снова начнут выдворять из Европы и начнется новый “изоляционистски-глобалистский” исход России к Востоку.

Ждать чего-то хорошего от финальных фаз нового европейского похода не приходится.

Из поражения в первом цикле похищения Россия вышла территориально незатронутой, лишь немного засуетились западные польские окраины, но были раздавлены суровой рукой Муравьева Виленского.

В ходе второго цикла Россия потеряла часть западных лимитрофных территорий, а оставшиеся были собраны в виде “союзных республик”, где проводилась политика коренизации. Лишь в стремительных 1939-45 годах удалось пересобрать почти всю империю, но только на тех же союзных принципах.

Наконец в третью “евразийскую интермедию” Россия вошла раздробленной по республиканским границам, а в некоторых местах дробление стало еще глубже.

Есть опасность, что, какими бы не оказались успехи нового европейского похода, его предопределенная фундаментальной цивилизационной разностью России и Европы итоговая неудача может привести к еще более глубокому раздроблению России даже в нынешних и без того куцых границах. Поэтому беспокойство Цымбурского, пытавшегося наметить пути выхода из циклов похищения Европы, выглядит безусловно обоснованным.

Другое дело, каким конкретно образом нам выскочить из этого колеса европеистских перерождений?

Проект Цымбурского – уйти к Востоку, разделив себя и Европу системой буферов, изначально был явно нежизнеспособен (О чем я подробней пишу в работе “Цымбурский и Данилевский”). Он неявно предполагал незаинтересованность Запада в натиске на Россию.

Между тем, европейская русофобия – не выдумка русской публицистики и не реакция на слишком жаркие объятья русского медведя. Стремление окончательно решить русский вопрос – реальность, данная нам в исторических ощущениях. Геополитический эксперимент 1991-2013 годов показал, что стопроцентная уступчивость, дружелюбие, гиперлоялизм России по отношению к Западу ведут лишь к более интенсивному наседанию на наше пространство, стремлению без остатка вестернизировать все геополитические проливы, включая нашу “кащееву смерть” – Левобережье Днепра. Заниматься “своими делами” в режиме пассивного изоляционизма нам никто не позволит.

Соответственно задача состоит в том как конструктивно использовать в интересах России “повышательные” фазы “А” и “С” очередного стратегического цикла, если уж им суждено состояться? Уроки Цымбурского показывают, что Россия вела себя в этих фазах коренным образом неправильно, стремясь удивить мир своим бескорыстием (в ответ на что, по выражению австрийского канцлера Шварценберга, наши союзники “удивляли мир своей неблагодарностью”), ограничивая себя в территориальной экспансии и следовании “эгоистическим” национальным интересам.

Когда Россия присоединяла территории, то по большей части не те, что нужны были ей для развития, а те, что были не нужны никому. Достаточно вспомнить как Россия после наполеоновских войн проглотила ядовитую Польшу, зато упустила Ионические острова, или произвольно подаренную той же Польше большую часть Восточной Пруссии, в “компенсацию” за оказавшийся ядом же для Советского Союза Львов. В роли европейского гегемона Россия стремилась решить не свои судьбы, а судьбы Европы – в виде то “Священного Союза”, то “Третьего Интернационала”, то “Варшавского договора”.

Если России суждено вернуться в большую европейскую игру еще раз, она должна удивить мир своим жестким эгоистическим прагматизмом. Мы не должны стремиться осчастливить Европу, в рамках какой-либо идеологии, пусть самой благородно-консервативной. Мы должны осчастливить самих себя – соединить все земли русской культуры под одним знаменем, установить в них политическое “единовластительство” (термин Карамзина) и исключить возможность их будущего раздробления.

Мы должны ставить такие цели и достигать тех конфигураций, которые останутся с нами даже при самом неблагоприятном течении наших будущих дел. В этом смысле позитивный пример как раз Калининград и Курилы, оставшиеся Россией несмотря на распад СССР. И произошло это благодаря их включению в состав РСФСР на правах областей и абсолютному преобладанию русского этнического элемента в населении.

Наша задача в будущем “цикле Цымбурского”, если уж его не избежать, максимально запасать геополитические активы на каждый день. Лучше оказаться хомяком, чем стрекозой. Начало грядущей в отдаленном будущем новой “изоляционистской фазы” мы должны встретить в лдучшем, а не в худшем состоянии, нежели предыдущая.

Иными словами, в случае выхода на возможный геополитический максимум, Россия должна заниматься энергичным укреплением и расширением собственной геополитической платформы, а не приносить бесчисленные кровавые жертвы во имя мира и процветания основного человечества и не гоняться за призраками имперских проектов, которые сольют Россию и Европу в некую Пан-Европу.

Все одно из этой Пан-Европы Россию выталкивают с оскорблениями как только достаточно угостятся пирогами из русской печи. Здесь мы должны быть последователями не Тютчева, даже не Данилевского, а Достоевского, верившего, как показывает Цымбурский в развитие самой России как дома для русского человека. Пафос Достоевского, это пафос расширения и развития русской геополитической платформы: “Как и для Достоевского, для И. Аксакова, Россия строится на землях, отвоевываемых, изымаемых у Азии, обретающих новый образ по мере того, как русским приходится “догонять лютую азиатчину до самих её источников и тем ослабить, обезвредить ее навеки”.

В “Морфологии российской геополитики” хорошо показано, что если не для самой русской политики, то для русской геополитической мысли, “циклы Цымбурского” не были хождением по кругу. Каждая “изоляционистская фаза” давала больше для самосознания и самопонимания России как своеобразной цивилизации. Больше чем цивилизации – своеобразного русского мира, притязающего на равенство и внеположность европейскому глобальному миру. Очевидно, что противопоставление “Россия и Европа” звучит совсем иначе, чем “Россия и Китай” или “Россия и исламская цивилизация”.

Противостояние Россия-Европа – это нечто большее, чем хантингтоновское столкновение цивилизаций. Это столкновение двух глобусов. Не забывать о том, что мы живем на своём глобусе и не пытаться перескочить на чужой – таков, пожалуй, главный завет так рано ушедшего от нас В.Л. Цымбурского.