Столыпин П.А. Нам нужна Великая Россия… Полное собрание речей в Государственной думе и Государственном совете. 1906-1911 гг. М., Молодая Гвардия, 1991 [читать]

«В нем русское было центром всего» – такими словами Василий Розанов охарактеризовал жизнь и деятельность Петра Аркадьевича Столыпина. Его политическая карьера в высших сферах была подобна метеору, – она уместилась в пять коротких лет, между назначением Саратовского губернатора Министром внутренних дел в июле 1906 и роковым выстрелом в Киевском театре в сентябре 1911. Однако Столыпин навсегда останется в нашей истории высоким образцом, практически идеалом русского государственного деятеля, несравненного защитника национальной идеи и национальных интересов.

В величии столыпинского государственного гения трудно сомневаться. Он принял Россию как тонущий в цусимском сражении продырявленный войной броненосец с бунтующей командой, палящей из захваченных винтовок и даже орудий по капитанской рубке. Он был предательски убит, когда страна всего за пять лет обрела внутренний покой, силу, уверенность в себе, вернулась в концерт великих держав. В последовавшие за уходом Столыпина годы никто не сомневался в том, что Великая Россия является фактом.
Долгие десятилетия советская власть сравнивала себя с вожделенным «1913 годом», как точкой отсчета. Но не будем забывать, что 1913 год был прямым продолжением 1911 года, когда Столыпин «на щите» покинул свой пост. Из тонущего мятежного броненосца Россия превратилась в современный боевой дредноут, наподобие тех, строительство которых премьер отстаивал во множестве своих страстных речей в защиту строительства большого флота.
Возможно все – и внутри и вовне – несколько переоценивали силы послестолыпинской России, что лишило её столь вожделенного Петром Аркадьевичем мирного двадцатилетия и ввергло в разрушительную пучину новой войны, которой русский премьер, конечно, попытался бы избежать. Но и в этой войне Россия показала себя бесконечно достойней и крепче, нежели в русско-японской.

Столыпинская Россия динамично развивалась и премьер был абсолютно уверен в её великих силах и великом будущем. Сколько бы не честили его «реакционером» он лишь приговаривал: «на легком тормозе и всё время вперед». Он верил в просвещение, прогресс, в законность и право и всегда подчеркивал, что любые жесткие и чрезвычайные меры нужны лишь для того, чтобы поскорее водворить порядок без которого невозможно развитие. Для него «реакция» была равна грамотной работе национального имуннитета, отвергающего бациллы революционной чумы.
«В России поднялась волна реакции, реакция русского патриотизма и русского национального чувства, и эта реакция вьет себе гнездо именно в общественных слоях, общественных кругах. – предупреждал он оппонентов, – В прежние времена одно только правительство имело заботу и обязанность отстаивать исторические и державные приобретения и права России. Теперь не то. Теперь Государь пытается собрать рассыпанную храмину русского народного чувства».
Защищая историческую Россию Столыпин строил новую и не боялся этого. В конечном счете, именно он был нянькой и пестуном российского парламента. После двух неудачных опытов дело с русским парламентаризмом обречено было погибнуть, стать исторической неудачей, но тут его взял в свои руки Петр Аркадьевич. Он ввел новые избирательные законы и добился формирования работоспособной и национальной по духу (в общем и целом) Государственной Думы, он прививал депутатам сознание их высокой исторической миссии и превратил Таврический Дворец в трибуну для своих пламенных речей о Родине, праве, истории и нации.

Розанов совершенно верно отметил, что Столыпин не просто подавил революцию военно-полевыми судами и применением армии. Столыпин идейно разгромил революцию своими парламентскими речами, противопоставив беснованию «борцов с самодержавием» ясное национальное, патриотическое и, при этом, конструктивно-модернизаторское видение будущего. Он оказался сильнее как оратор, как мыслитель, как человек воли и действия. Его «Не запугаете!» стало тем камнем, об который разбилась смута, с которой перед этим не могли справиться сотни пулеметов.
Нет никакого сомнения – Столыпин ушел победителем. Если бы не трагедия революции, он уже считался бы одним из главных героев русской истории, заложивших основы национального процветания.
Но так как революция все же произошла, враги пытаются её навесить на Столыпина, объявить его едва ли не её виновником. Мол, не разрушь он общину – никакой революции и не было бы. Перед нами чистейшая клеветническая выдумка. Обе революции 1917 года были революциями городскими и солдатскими. Крестьянская стихия подхватила их лишь тогда, когда пожар вовсю уже пылал в городах. Зато два десятилетия к ряду большевистская власть пыталась выкорчевать из русской деревни кулачество, уничтожить того самого «хозяйчика», трудолюбивого и энергичного крестьянина, на которого сделал ставку Столыпин. Если четверть века спустя после его смерти комиссары всё еще боролись с «кулаком», значит крестьянская реформа была не напрасна.
Столыпин побеждал, не мог не победить. И именно поэтому его физическое устранение вместе с обильной посмертной клеветой из каждого антимонархического и красного рупора, стало последним средством, чтобы его остановить. По сути последние годы его жизни – это мученический крестный путь. Подлый взрыв дачи на Аптекарском острове в августе 1906, убивший 24 человек и оставивший навсегда инвалидом дочь премьера Наталью. Террористические группы, предназначенные для его убийства, создавались одна за другой, но своевременно раскрывались и перехватывались той самой «охранкой», на которую столько ненависти вылито было в советской литературе.
Премьер признавался знакомым, что выходя утром из дома никогда не знает, вернется ли в него. Фактически он жил так, как живут святые – постоянно помнил о смерти и всегда был к ней готов. И когда она пришла, когда одиночка сумел сделать то, в чем провалились целые революционные группы, Петр Аркадьевич был спокоен. «Ныне отпущаеши…» Перекрестил последним благословением Государя и даже жалел своего убийцу. Жил жизнью мученика и принял кончину праведника на глазах у всей России.

Не забудем, что пример Столыпина – это пример не только выдающегося государственного деятеля, не только пример мужественного человека и христианина пламенной веры. Ни того, ни другого не было бы без твердых убеждений Петра Аркадьевича, убеждений русского националиста. Он основал свою политическую программу не просто на верности Царю и Родине, но на искреннем и открытом национальном чувстве, которое он поставил во главу угла своей политики.
Столыпин прекрасно осознавал, что с революцией, руководимой страстной, господствующей над человеком идеей, может бороться только другая идея – столь же страстная и безусловная, столь же подчиняющая без остатка. И он нашел такую идею в национальном русском чувстве. Пять лет столыпинской политики были пятью годами последовательного осуществления программы русского национализма.
Национальное начало должно было по мысли русского премьера подчинить себе всю деятельность пересоздаваемой на новых политических основах России. «Народы забывают иногда о своих национальных задачах; но такие народы гибнут, они превращаются в назем, в удобрение, на котором вырастают и крепнут другие, более сильные народы» – внушал он депутатам Государственной Думы, когда настаивал: Финляндия не есть «государство в государстве», а есть органическая, купленная кровью часть русской империи.
Столыпин вырос на западной русской границе, как сказали бы американцы – «фронтире». Его семья была русскими помещиками в Литве. Юный Петя учился в гимназии в Вильно.Большая часть его служебной карьеры прошла в Ковно и Гродно, где он был губернатором. У некоторых авторов это послужило основанием для упреков, что Столыпин, якобы, не знал и не понимал центральной России. Это, конечно, полная чушь.

Зато пограничное положение выработало в нем обостренное самосознание русского человека. Он постоянно сталкивался с пренебрежением к русским, со стремлением урезать их права, с той польской и немецкой гордыней, о которой так горячо писал Юрий Самарин в «Письмах из Риги» и «Окраинах России». Столыпин отлично понимал, что формальное, фиктивное «равноправие» в либеральном духе на деле не приведет на Западе России ни к чему, кроме реального неравноправия и порабощения русских.
Центральной политической мыслью столыпинской эры в истории русского государства было создание такой системы, которая всегда и во всем клонилась бы к выгоде русской нации и конкретных русских граждан. Не боясь быть обвиненным в несправедливости Столыпин систематически конструировал такую модель государства, в которой русское имя, русская честь, русское гражданство, русский интерес, были бы на первом месте.
«Признайте, что высшее благо – это быть русским гражданином, носите это звание так же высоко, как носили его когда-то римские граждане» – отвечал он польским депутатам, жаловавшимся на то, что их, якобы, числят «гражданами третьего разряда».
Этой столыпинской мысли очень не хватает сегодня, когда наша политика систематически страшится оказать предпочтение своим перед чужими, мало того, стремится любой ценой ублажить чужих, лишь бы не жаловались, а русский мужик потерпит и так. Как далека эта бездушная уравниловка к ущербу русских от столыпинской политической философии, не боявшейся прослыть «неполиткорректной» и быть обвиненной в предоставлении русским преимуществ.
Именно на этой философии базировались и реформы в Финляндии, и выделение из состава Царства Польского русской Холмской губернии и, наконец, знаменитый законопроект о Земствах в Западном Крае, омрачивший последние месяцы Столыпина. Петру Аркадьевичу пришлось распустить Думу и Государственный Совет, чтобы утвердить закон, наделявший русских преимущественными правами в земствах западных губерний, призванный положить конец всевластию польских помещиков. И он оказался фактически предан «со спины» – октябристом Гучковым и «правыми» в Государственном Совете, поставившими классовую солидарность с панами выше национальной.
«В этом законе проводится принцип не утеснения, не угнетения нерусских народностей, а охранения прав коренного русского населения, которому государство изменить не может, потому что оно никогда не изменяло государствуи в тяжелые исторические времена всегда стояло на западной границе на страже русских государственных начал» – так говорил Столыпин в своей последней речи перед Думой 27 апреля 1911 года.

В этих словах выражен еще один важнейший принцип политического мировоззрения Столыпина – принцип неразрывной связи русского народа и российского государства. Столыпин был бесконечно далек от риторики наших левых о том, что «Россия никогда не была государством русских», как и от риторики национал-либералов об «Империи – тюрьме русского народа». Россия для Петра Аркадьевича была и оставалась национальным государством русского народа, империей русского народа, служащей к его славе и украшению. Смысл русской государственности для Столыпина – охранение русского народа:
«Когда в нескольких верстах от столицы и царской резиденции волновался Кронштадт, когда измена ворвалась в Свеаборг, когда пылал Прибалтийский край, когда революционная волна разлилась в Польше и на Кавказе, когда остановилась вся деятельность в южном промышленном районе, когда распространились крестьянские беспорядки, когда начал царить ужас и террор, Правительство должно было или отойти и дать дорогу революции, забыть, что власть есть хранительница государственности и целости русского народа, или действовать и отстоять то, что ей было вверено».
Говоря о строительстве Империи Великим Петром другой Петр совершенно неполиткорректно апеллирует даже не к национальному духу, а к чувству крови. «Один, с морским флотом, построенным первоначально на пресной речной воде, с моряками, им самим обученными, без средств, но с твердой верой в Россию и её будущее шел вперед Великий Петр. Не было попутного ветра, он со своими моряками на руках, на мозолистых руках, переносил по суше из Финского залива в Ботнический свои галеры, разбивал вражеский флот, брал в плен эскадры… Кровь этих сильных людей перелилась в ваши жилы, ведь вы плоть от плоти их, ведь не многие же из вас отрицают отчизну, а громадное большинство сознает, что люди соединились в семьи, семьи — в племена, племена — в народы для того, чтобы осуществить свою мировую задачу, для того, чтобы двигать человечество вперед».

Меньше всего Петр Аркадьевич захотел бы войти в историю в роли автора одной затасканной фразы: «им нужны великие потрясения – нам нужна Великая Россия». Слишком часто за последние десятилетия её использовали в соображении «чего изволите», угодливо объявляя «Великой Россией» всё, что не является «великими потрясениями».
Между тем, у столыпинских слов был определенный контекст и определенный смысл. «Великая Россия» для него – это не болото без потрясений, а Россия национальная, Россия историческая, Россия опирающаяся на свои традиции. Россия из великого прошлого переходящая, оставляя всё лучшее и отбрасывая худшее, в великое будущее. Для того и боролся Столыпин с потрясателями основ, чтобы не позволить им на месте России соорудить «новое неведомое нам отечество», – безнациональное и покоящееся на историческом нигилизме по отношению к русскому прошлому и традиции. Такое неведомое отечество, которое рухнет с треском, через 70 лет, отдав почти половину Русской Земли на растерзание сепаратистам.
Для Столыпина великой Россией была Россия историческая. Именно её оставил он нам в своем завещании.
«Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия!».
Опубликовано в журнале “Свой”.