Памела Трэверс. Московская экскурсия. СПб., Лимбус Пресс, 2016

У большинства читателей имя Памелы Трэверс ассоциируется только с Мэри Поппинс. Мало кто задумывается: как жила и чем занималась писательница первые 35 лет своей жизни, пока идеальная няня еще не прилетела на своем зонтике вместе с Восточным ветром.

«Московская экскурсия» вышедшая за несколько месяцев до «Мэри Поппинс» приоткрывает завесу над другой Трэверс – язвительной богемной журналисткой из Лондона, тщательно скрывающей своё австралийское происхождение и вооруженной полным колчаном пропитанных ядом стрел. Книга представляет собой записки о путешествии в СССР, которое совершила Тревэрс в составе группы «Инутриста» в 1932 году. Весь мир был тогда под впечатлением рассказов о первых пятилетках и множество энтузиастов из капиталистического мира отправлялось изучать и перенимать передовой опыт.

Политические паломники делились на две категории – высокопоставленных, таких как Бернард Шоу, решивший отпраздновать в Москве свое 75-летие, принимали на высшем уровне, как царственных особ – им Советская Россия казалась сказочным местом. Люди попроще, приезжавшие посмотреть на социалистический эксперимент своими глазами, зачастую возвращались разочарованными – их возмущали серость и несвобода, большевистский фанатизм в разрушении старой России и лицемерие советских функционеров. Ну и… чудовищный бытовой разрыв, образовавшийся между пережившей кораблекрушение Россией и Западом, не исцелившийся в годы НЭП-а и чудовищно усугубившийся в голодную пору коллективизации. Собственно не будь этого разрыва, остальное западные пилигримы еще простили бы, но вода на два часа в день, испорченные яйца и необходимость продать на черном рынке шерстяные штаны, чтобы тайком питаться луком – это, пожалуй, было слишком.

«Если у нас на Западе нищета существует посреди изобилия, здесь всё с точностью до наоборот. В России денег в достатке, но не хватает продуктов… вряд ли можно назвать советское государство цивилизованным» – Трэверс тоже можно было бы отнести к разочарованным, но она и не собиралась очаровываться. Журналистка отправилась в Ленинград и Москву именно для того, чтобы написать что-нибудь ехидное и попытаться перебить эффект Шоу.

Наблюдения Трэверс не богаты, она побывала только в столицах и даже поездку в Нижний Новгород ей запретили, но остры и очень-очень злы. Она откровенно издевается над интуристовскими гидами, которые знают лишь два жанра: подробные отчеты об успехах социализма с утомительными ничего не говорящими цифрами и… грязноватые анекдоты об ужасах царизма: «Елизавета оставила нации в наследство пятнадцать тысяч платьев разных фасонов и один рубль в казне», «Царь Николая последний был суеферный и нефезучий». Радостно отчитавшись о расстреле царской семьи девушка-гид добавляет: «Если фам скажут, что они фсе еще шифы, мы гофорить фам: их сожгли».

Пока другие англичане покорно выслушивают на экскурсии в подмосковный колхоз лекцию о яйценоскости кур и кочанности капусты, Памэла пьет «водку» (более смахивающую на ядреный самогон) с водителем автобуса, а затем кормит шоколадным кексом голодных колхозных мальчишек. «Я разломала его на маленькие кусочки и эти создания склевали их прямо из моих рук словно птички». Эта сцена отсылает к знаменитому эпизоду кормления птиц на ступенях собора Святого Павла из «Мэри Поппинс», и вот уже непонятно, то ли сказочная история придумана по образцу московской, то ли московская сочинилась или преобразилась по образцу уже сочиненной лондонской.

Так или иначе, практически всё видимое в Советской России укрепляет у Трэверс чувство британского расового превосходства. И видно, что это уже не просто антипатия обитательницы «нормального» капиталистического мира к плодам чудовищной утопии, воплощаемой большевиками. Это, прежде всего, британская одержимость своим имперским превосходством. Еще один раздел из скандальной главы в “Мэри Поппинс”, где путешествуя с детьми по четырем странам света истинно британская имперская няня раздает уничижительные характеристики их обитателям. Чтобы избежать обвинений в расизме Трэверс дважды переписывала эту главу и, в конечном счете, заменила этнографические описания зверушками.

Нельзя сказать, что в России британке не нравилось всё. Ей, как и Редьярду Киплингу, и Уинстону Черчиллю, жаль старую, имперскую Россию, достойную соперницу Британии. Дворцовая площадь и Эрмитаж восхищают путешественницу. Её притягивает мир русской живописи, собранной в Третьяковской галерее, и она признается, что хотела бы в нем жить. Она с удовольствием ездит на извозчике по Москве мимо красивых церквей. Англичане изобретают себе развлечение отыскивая еще не закрытые церкви, заходя в них на службы и подавая милостыню бывшим, в лохмотьях просящим подаяние на французском языке. Впрочем, больше всего британцы радуются в Москве найдя «настоящую лютеранскую» кирху.

Но духа России просвещенная мореплавательница не чувствует и ее суждения о некоторых шедеврах человеку с хорошим русским вкусом покажутся вульгарными. Екатерининский дворец в Царском Селе кажется ей длинным фасадом с узкими комнатами, построенным чтобы пускать пыль в глаза иностранным послам. Ей не приходит в голову, что особенность дворца связана желанием осветить залы окнами сразу с двух сторон, а не пытаться отражать свет зеркалами, как в Версале. Не проходит Трэверс и теста собором Василия Блаженного, встреча с которым сразу выявляет полное непонимание русской культуры: «нагромождение одного архитектурного кошмара на другой». На сей раз она даже хвалит превращение собора в антирелигиозный музей. Христианства оккультистка Трэверс впрочем вообще не любила и регулярно сравнивает большевиков с первыми христианами, думая, что этим больно жалит социализм, а не делает ему незаслуженный ложный комплимент.

Кульминация книги, полнее всего выражающая её смысл, – совершенно булгаковская сцена с лимонами. В гостях у высокостатусного советского драматурга (переводчик предполагает, что это Всеволод Вишневский) – обладателя собственной квартиры в писательском доме и личного автомобиля, Трэверс устает от его патетичной агитации за социализм и ненароком упоминает, что привезла с собой лимоны. «- Лимоны? Вы сказали «лимоны»? Мой собеседник переменился в лице. Выражение транса и фанатичный энтузиазм исчезли… – Пойдемте. Мы поедем в моем автомобиле. Не будем терять ни минуты. Возьмите пирожные… Мою шляпу, я поехал за лимонами».

И вот важный человек из «Массолита» стоит в гостинице прижав к груди восемь контрабандных лимонов и краснеет от смущения и радости и размышляет не положить ли их в шляпу. Увидев его с лимонами служащие гостиницы бросают на англичанку умоляющие взгляды. Журналистка подкидывает оставшиеся шесть цитрусов в воздух и они «словно дети на празднике стали швырять лимоны друг другу, перебрасываться ими, смеялись и кричали от радости».

Сцена невероятно унизительная для национального самолюбия и довольно точно показывающая до чего довел к 1932 году Россию коммунистический эксперимент. Лимон становится райским плодом – единственным спасением от витаминного голода и цинги. Это вам не видеомагнитофон, джинсы и жвачка полвека спустя – это вопрос жизни и смерти.

Безусловно Трэверс приехала в СССР в самый неудачный момент, когда революционные разрушения еще были свежи, а никаких преимуществ нового строя еще было не показать. Уже в 1937 гиды могли бы похвастаться первыми станцями метро и первыми памятниками новой архитектуры, а в 1940-50-е торжествующая Победу страна украшала себя величественными зданиями и выставляла на витрины пирамиды изобилия, расположенные в соответствие с каноном «Книги о вкусной и здоровой пищи». Хотя Тревэрс, для которой придираться ко всему было её сущностью (что прекрасно показано в фильме «Спасти мистера Бэнкса»), наверняка нашла бы к чему придраться.

Но вот какую мораль можно вынести из не слишком веселой московской экскурсии еще не ставшей знаменитой англичанки. Во взгляде Трэверс причудливо переплелись традиционная британская русофобия и отвращение, которое вызывал коммунистический тоталитаризм. Большевистская революция делалась по лекалам импортной идеологии и под лозунгами догнать и перегнать Запад. Результатом же стало не увеличение уважения иностранцев к России, а презрение, которое даже после войны не до конца мутировало в уважительный страх.

Старую Россию европейцы уважали, боялись, не понимали, но восхищались. В том числе тем, что даже среди зимы в Москве и Петербурге можно было найти лимоны и апельсины, выращенные в северных теплицах. Почвеннику Достоевскому не пришло бы в голову унижаться перед англичанкой из-за лимона. Запомним это, на случай, если захотим попробовать еще какую-нибудь импортную утопию.

Опубликовано в газете “Культура”