Валлерстайн И. Мир-система Модерна. Т. I. Капиталистическое сельское хозяйство и истоки европейского мира-экономики в XVI в. — М.: Университет Дмитрия Пожарского, 2015. — 552 с. — ISBN 978-5-91244-096-0

Валлерстайн И. Мир-система Модерна. Т. II. Меркантилизм и консолидация европейского мира-экономики, 1600—1750. — М.: Университет Дмитрия Пожарского, 2016. — 528 с. — ISBN 978-5-91244-097-7

Валлерстайн И. Мир-система Модерна. Т. III. М.: Издательство Университета Дмитрия Пожарского, 2016.

Валлерстайн И. Мир-система Модерна. Т. IV. М.: Издательство Университета Дмитрия Пожарского, 2016.

31 августа 2019 года на 89-м году жизни в Нью-Йорке скончался американский социолог Иммануил Валлерстайн (1930-2019), один из крупнейших общественных мыслителей второй половины ХХ – начала XXI века, основатель мир-системного подхода, объединившего экономику, историю, социологию и политику, последний крупный представитель того подхода к истории и экономике, родоначальником которого был Карл Маркс.

С уходом Валлерстайна классический марксизм, ставящий во главу угла экономический анализ, окончательно отошел в прошлое, по крайней мере, на Западе. Площадка осталась за «культур-марксистами», которые изучают не распределение богатств и экономическое устройство капиталистической системы, а призывают к переносу принципов классовой борьбы на взаимоотношения полов и рас, а на место пролетариата ставят всевозможные угнетенные меньшинства. Валлерстайн, будучи сыном своего времени, тоже делал реверансы в сторону культур-марксизма, но его теория всегда оставалась попыткой общего объяснения исторических процессов, исходя из борьбы за экономическую прибыль и политическую власть.

В последние десятилетия на Западе Валлерстайн вышел из моды, и был практически забыт, так как его левые убеждения не стыковались ни с либерально-капиталистическим мейнстримом, прославлявшим неизбежность торжества западных ценностей в конце истории и благодетельность экспорта западной модели демократии, ни с левацким культур-марксизмом, не принимавшим глобальной истории и заменявшим её кафедрами феминистских исследований и исследованиями исторического вклада геев-аутистов в швейцарскую музыку. Валлерстайн оставался позапрошлой главой из учебника, хотя многие студенты удивлялись тому, что он не только жив, но и активно работает.

Запоздалый всплеск признания мир-системный подход пережил в 1990-2000-е годы в России (назовем работы Бориса Кагарлицкого, Андрея Фурсова, Андрея Коротаева, Георгия Дерлугьяна). И это не удивительно, с одной стороны, русская мысль в принципе чрезвычайно чувствительна к большим историческим обобщениям. С другой – мысль Валлерстайна была выстроена в парадигме господствовавшего у нас почти столетие марксизма, но, в то же время, была современной и актуальной, позволяла дать определенную интерпретацию как истории, так и сегодняшнего дня. Для нас Валлерстайн был если не сегодняшним, то, по крайней мере, вчерашним днем. Говорит ли это о нашей отсталости? Как показывают последние десятилетия, отсталость иногда оказывается не недостатком, а преимуществом, особенно если магистральная дорога ведет к обрыву.

Славу ученому принесла работа «Мир-система Модерна», опубликованная в 1974 году. А к появлению этой работы привели весьма драматические обстоятельства.

Валлерстайн был профессором престижного Колумбийского университета в Нью-Йорке, специалистом по Африке. Он привлекался в качестве советника к работе администрации президента Кеннеди, и некоторые его даже прочили в госсекретари в одной из демократических администраций. Однако в 1968 году Валлерстайн решительно поддержал студенческие протесты против войны во Вьетнаме, сопровождавшиеся захватом зданий универсистета, и даже попыткой взять в заложники президента университета. В конечном счете, «революционеров», среди которых большую роль играли активисты движения «Власть черным», жестко разогнала полиция штата.

Поддержка революции в итоге стоила Валлерстайну престижной работы, он на несколько лет вынужден был даже прибегнуть к фактической эмиграции в Канаду, что проделали тогда немало левых интеллектуалов. А вместо политики, большой академической карьеры и африканистики у него образовался досуг, который он использовал, чтобы изложить свою общую теорию развития капитализма, которая произвела в научном мире эффект разорвавшейся бомбы. Впервые кто-то построил общую теорию развития капиталистического мира, начиная с XVI века, не похожую ни на рассказы западных социологов о светлом либеральном завтра для всей планеты, ни на мертвящую схоластику советского официального марксизма о рабовладении, феодализме, капитализме и коммунизме.

Работа Валлерстайна базировалась на обширном историческом материале и позволяла построить общую историческую социологию становления капитализма, чего еще никто не делал со времен Макса Вебера и Вернера Зомбарта, чьи подходы за полвека изрядно устарели. Большую поддержку Валлерстайну оказал великий французский историк Фернан Бродель, использовавший и развивший его ключевые идеи в своей работе «Время мира». Сложилась парадоксальная ситуация – хотя заимствующим был как раз Бродель, но Валлерстайн, ничтоже сумняшеся, провозгласил родоначальником нового подхода именно его, так как под именем знаменитого француза новая теория «продавалась» куда лучше, чем под именем далеко еще не всем известного американца.

Пиком влияния мир-системного подхода стали 1980-е годы, когда к Валлерстайну присоединились итальянский экономист Джованни Арриги, египтянин Самир Амин и бывший советник Сальвадора Альенде, немецкий экономист Андре Гундер Франк. Привлекательность разрабатываемого мир-системщиками подхода была в том, что он по-новому объяснял противоречия современного мира, оставаясь в целом в рамках марксистской парадигмы.

Классовая борьба рабочих и буржуазии в развитых странах угасала на глазах. Зато небывало обострялись противоречия между «первым», «вторым» (социалистическим) и «третьим» мирами. Оптимизм «теории модернизации», или революции, обещавшей, что отстающие страны сумеют сравняться с передовыми странами, если примут западные рыночно-демократические или, наоборот, коммунистические институты, — улетучивался. Наоборот, становилось все более очевидно, что отстающие не просто не догоняют, – разрыв становится еще больше. Появилось понимание, что отставание части участников игры заложено в саму структуру капитализма.

Сторонники мир-системного подхода использовали для анализа этих противоречий старые теории марксистов Розы Люксембург, Рудольфа Гильфердинга и Владимира Ленина об империализме, как способе эксплуатации слаборазвитых стран высокоразвитыми капиталистическими, и сравнительно новые работы британца Ханса Зингера и аргентинца Рауля Пребиша, о зависимом развитии, где прогресс центра капиталистической системы достигался за счет периферии.

Валлерстайн, с его непревзойденным даром систематика, сумел уложить все эти старые и новые прозрения в целостную модель. В развитом цивилизованном мире существуют мир-системы, которые характеризуются единой на всем их протяжении цепочкой разделения труда и, при этом, множественностью охваченных ими культур.

Мир-системы бывают двух видов: мир-империи, где в основе организации экономического пространства лежит политическая власть, как правило, осуществляющая распределение ресурсов с помощью налогов; и миры-экономики, где организация носит чисто экономический характер, ведущую роль играет торговая, а позднее промышленная прибыль, а политическая власть реализует себя лишь в виде крайне нестабильной гегемонии одного из первостепенных участников экономической системы, задающего определенный порядок.

Как правило, миры-экономики крайне нестабильны, и, рано или поздно, оказываются поглощенными мирами-империями. За одним единственным исключением. Капиталистическую мир-экономику Запада, возникшую в XVI веке, ни одной мир-империи поглотить не удалось. Поворотной точкой здесь стали события XVI века, когда потенциальная мир-империя Габсбургов потерпела поражение в борьбе с Голландией, ставшей, по мнению Валлерстайна, первым капиталистическим гегемоном, Англией (позднее ставшей вторым) и Францией, которой так никогда гегемоном стать было и не суждено.

В основе мира-экономики лежит накопление капитала, к которому система стремится бесконечно. Если в мир-империи элиты хотят все больше и больше власти, то в мире-экономике – все больше и больше денег. Главной же формой накопления является эксплуатация, причем не столько пролетариата буржуазией внутри одного общества (этой марксистской догмы Валлерстайн никогда не разделял, указывая на множество нюансов реального распределения экономических благ), сколько эксплуатация слаборазвитых стран в рамках колониальной и постколониальной системы за счет неравной торговли и всевозможных форм зависимости, от опутывания долгами до прямого ограбления.

В основе организации пространства мир-системы, согласно Валлерстайну, лежит членение на ядро, полупериферию и периферию, между которыми осуществляется неравноправный экономический обмен.

В центре системы расположено ядро, в котором особую роль играет страна-гегемон, — это пространство, где происходят наиболее интенсивные экономические и политические процессы, и которое извлекает из всех экономических процессов в мир-системе максимальные прибыли. Ядро эксплуатирует всех остальных, а его никто не эксплуатирует. Можно добавить, что гегемон также вынуждает другие участки ядра в принудительно-добровольном порядке делиться частью прибыли.

Полупериферия – это страны, которые эксплуатируются ядром, но, в то же время, сами эксплуатируют регионы и страны периферии. Для полупериферии характерно заимствование и использование технологий, идей, социальных практик, которые в ядре уже «вышли в тираж». Но все-таки полуперифирия извлекает из мир-системного неравенства определенные прибыли, причем большие, чем несет издержек – иначе она бы и не была полупериферией.

Наконец, периферия — это те страны и регионы, которые подвергаются чистой эксплуатации со стороны ядра и полупериферии. Чистые жертвы геоэкономического неравенства. У них забирают всё, что можно забрать, а взамен они почти ничего не получают.

Роли тех или иных стран могут в капиталистической мир-системе меняться, но сама трехчастная структура сложилась с началом капитализма и останется неизменной, пока эта социальная модель не отойдет в прошлое. А в том, что это должно произойти скоро, Валлерстайн, как и всякий марксист, был уверен. Никакого сглаживания развития не произойдет, а будет лишь обострение. Капитализм должен рухнуть под грузом своих противоречий, Шалтай-Болтай обречен на то, чтобы свалиться со стены.

По совести сказать, эта уверенность в скором конце капитализма не раз уже марксистов подводила, но ведь всё на свете имеет конец – и тут они рано или поздно окажутся правы. Однако, придет ли на смену капитализму миропорядок, который будет хоть в чем-то похож на социалистическую утопию? В конце жизни и сам Валлерстайн начал в этом сомневаться.

История капиталистической мир-системы складывается из двух процессов – производственно-технологических циклов Кондратьева, в ходе которых производятся и продаются материальные ценности и происходит накопление капитала; и циклов борьбы за гегемонию, в ходе которых определяется очередной лидер мир-экономики, отвечающий за определение правил игры и поддержание порядка в рамках системы, в частности, способный применить силу к нарушителю.

Валлерстайн принял и весьма энергично развил теорию великого русского экономиста Н. Д. Кондратьева (1892-1938) о больших циклах экономической конъюнктуры, длящихся 50–60 лет и имеющих повышательную и понижательную фазу. Валлерстайн в своих построениях исходил из привязки этих циклов к новым технологическим укладам.

В рамках капиталистического рынка достичь по-настоящему высоких прибылей может только квазимонополия, то есть бизнес-структура, которая раньше остальных освоила производство того или иного товара и за счет лидерства, патентного права и других рычагов может какое-то время диктовать рынку условия. Эту мысль о роли сверхприбыльного монополизма для стимуляции предпринимательской энергии Валлерстайн заимствовал у другого великого экономиста – австрийца Йозефа Шумпетера (1883-1950), внесшего свой вклад и в анализ кондратьевских циклов.

Первый из выделенных Кондратьевым циклов начался в 1790, а закончился около 1850, его связывают с освоением пара и индустриальной революцией. Второй, 1850–1896 – можно назвать «железнодорожным». Третий, 1896–1940 – «электрическим». Четвертый – 1940–1990 (его расстрелянный по личному приказу Сталина в 1938 Кондратьев уже не застал) – связан с автомобилями и товарами бытового потребления и химией. Предполагаемый идущий с 1990 года пятый цикл считается связанным с IT – от интернета до смартфонов и прочего.

Пока освоение новых товаров приносит все большую прибыль, а рынок расширяется, продолжается повышательная фаза кондратьевского цикла. Как только рынок насыщается, издержки на производство и конкуренция возрастают, прибыли сокращаются, начинается понижательная, депрессивная волна, в ходе которой стагнация сочетается с увеличением финансовых спекуляций, международным ростовщичеством, среди предпринимателей распространяется стремление вывести капиталы и вынести производство в зоны с более низкой оплатой труда, чтобы сократить издержки, не теряя в прибылях. Это сопровождается стремлением к захвату неэкономических рычагов эксплуатации, в частности, начинается схватка государств за гегемонию, колонии и т. д.

Если кондратьевские циклы – это экономическое дыхание капитализма, причем каждый цикл, несмотря на понижательную фазу, приносит прогресс, то основы политического порядка задаются, по Валлерстайну, циклами борьбы за гегемонию. Гегемоном, по Валлерстайну, становится государство, входящее в ядро капиталистической мир-системы, которое сумело создать наиболее эффективную экономическую модель и выиграло тяжелую тридцатилетнюю войну. По сути, государство-гегемон – это политический аналог квазимонополии, который так же, уходя от чистой конкуренции, перераспределяет значительную часть создаваемой в мир-системе прибыли в свою пользу.

Такими капиталистическими гегемонами в ходе истории мир-системы были Голландия, выигравшая Тридцатилетнюю войну 1618–1648 годов и сокрушившая могущество испанских и австрийских Габсбургов; Англия, выигравшая длительную борьбу с Францией, пиком которой стали условно тридцатилетние войны Французской революции и Империи (1792–1815); США, оказавшиеся победителем в тридцатилетней войне против кайзеровской, а затем гитлеровской Германии (1914–1945).

Любопытный факт, который Валлерстайн почему-то никогда нигде не проговорил: вести тридцатилетнюю войну начинающему гегемону приходится не с гегемоном, утратившим силы, а с сильной державой-претендентом. Причем эта соперничающая держава претендует не на то, чтобы стать новым гегемоном, а на то, чтобы изменить саму форму мир-системы с мир-экономики, основанной на максимизации экономической прибыли, на мир-империю, основанную на внеэкономическом принуждении – налогообложении, данничестве, политическом контроле, ограблении.

Фактически, новый гегемон выявляется в связи с тем, что старому гегемону не достает сил отстоять форму мир-экономики и систему торгово-экономической эксплуатации от притязаний очередного имперского проекта. Характерно и то, что новым гегемоном всегда становится держава, которая в наибольшей степени развила морские силы и морскую торговлю, а противостоит ей сила в большей степени сухопутная – Испания, Франция, Германия.

Наконец, еще одна любопытная черта тридцатилетних войн, на которую Валлерстайн не обратил внимания, состоит в том, что новый гегемон выигрывал в них за счет… решающего вклада России. Причем с каждым следующим циклом весомость вклада все более увеличивалась. В Тридцатилетнюю войну Россия оказала серьезную экономическую поддержку Швеции, нанесшей в интересах Голландии удар по Габсбургам в Германии. В ходе Наполеоновских войн – сломила хребет Великой армии Бонапарта. В ходе мировых войн сначала сражением под Гумбиненом сорвала блицкриг Германии в 1914, а потом вынесла на себе всю тяжесть сухопутной войны в 1941–1945.

Почему Россия каждый раз вмешивается в ситуацию на стороне гегемона, хотя затем, как правило, оказывается с ним не в лучших отношениях, и следующее за войной столетие русская публицистика упражняется в проклятиях в адрес вековых врагов англосаксов и в сожалениях о том, что следовало бы создать континтентальный блок с Францией или Германией против ненавистных торгашей?

Всё дело в особом положении России относительно капиталистической мир-системы. Валлерстайн уделил большое внимание русскому случаю в первом томе своего труда, отметив, что благодаря политике Ивана Грозного Россия избежала опасности повторить судьбу Польши, превратившейся в зерновой придаток европейской торговли.

«Иван Грозный пытался установить автономию Российского государства от европейского мира-экономики, и, в краткосрочной перспективе, это, как мы видим, ему удалось… Он не пускал незваного гостя на порог достаточно долго, чтобы впоследствии, когда этот мир-экономика все же поглотит Россию, она вошла в его структуру, как полупериферийное государство (наподобие Испании XVII–XVIII веков), а не как периферия типа Польши» (Валлерстайн 2015: 389).

В то время как в соседней Польше торговля с Европой укрепляла аристократов, становившихся зерновыми плантаторами, за счет ослабления центральной власти, городов, буржуазии и крестьян, в России эта торговля укрепляла как раз центральную власть. Поставив под контроль торговлю с англичанами и голландцами – прежде всего кораблестроительным сырьем, кожей и мехами, — Государь получал обширные средства на совершенствование вооружений, осуществление больших политических и военных проектов, престиж богатеющей царской власти рос.

Сама Россия получила мощный стимул для быстрого территориального расширения за Урал и в Сибирь для захвата новых источников пушнины и для исключения возможности перехвата сибирских богатств кем-нибудь еще. Столкнувшись с европейским капитализмом, Россия не превратилась в его придаток, а напротив, политически консолидировалась с тем, чтобы обеспечить своей военной силой более выигрышную сделочную позицию в рамках мир-системы.

Заявление Валлерстайна, что Россия впоследствии вошла в мир-систему при Петре и Екатерине, также нуждается в ограничении. Валлерстайн полагал, что, войдя в XVIII веке в мир-систему, Россия пожертвовала возможностью теснее примкнуть к «ядру» и занять более выигрышную экономическую позицию, ради усиления своей имперской мощи. Чтобы обеспечить нейтралитет Британии в своих имперских проектах, Россия отказалась от поддержки Франции в эпоху Наполеоновских войн.

«Россия оказалась связана и ограничена попытками консолидировать свои владения и влияние в юго-восточной Европе, на Черном море и на Кавказе, а с другой [стороны], отвоевать более сильную позицию по отношению к Западной Европе. Чтобы достигнуть первой цели, Россия принесла в жертву вторую, и тем самым вошла в капиталистический мир-экономику способом, гарантировавшим и обеспечивавшим пресловутую российскую «отсталость»… Однако Россия по-прежнему обладала менее слабым межгосударственным положением, нежели другие инкорпорированные зоны…» (Валлерстайн 2016: 231).

На самом деле, «жертва местом в ядре мир-системы» со стороны России была мнимой, а степень отсталости России Валлерстайн, как и большинство марксистов, сильно преувеличивал. Россию вполне устраивало положение империи, примкнувшей к европейской мир-экономике через своего рода геоэкономический шлюз, извлекающей экономические выгоды из этого контакта, но старающейся избежать чрезмерных политических издержек.

По этой причине Россия была всегда заинтересована, чтобы гегемоном этой мир-экономики была морская держава, заинтересованная в сохранении преимущественно экономических методов эксплуатации внутри мир-системы, не посягающая на завоевания и прямой политический суверенитет. При таком условии Россия, сохраняя выгоды экономического участия, не несла по-настоящему крупных политических издержек.

Напротив, в случае победы европейского контргегемона – Франции или Германии, рядом с русской мир-империей появилась бы европейская, и либо Россия вынуждена была бы платить политическую цену за участие в мир-системе, либо должна была бы от нее экономически отключиться, лишившись массы выгод – от прибылей до новых технологий и престижных товаров.

Даже в отношениях с таким неудобным гегемоном, как Соединенные Штаты, проводящие полуимперскую политику с элементами диктата (чего голландцы себе совсем не позволяли, а англичане лишь в незначительной степени), даже проигравшая в Холодной Войне Россия, всё-таки не имеет и сотой доли того убытка, на который была бы обречена, если бы под боком у нее оказалась бы вооруженная до зубов западная мир-империя, которая на первое место ставит не прибыль, а власть.

Большое внимание Валлерстайн всегда уделял проблематике кризиса капитализма.  По его мнению, капиталистическая мир-система свалилась в кризис в ходе синхронной понижательной фазы кондратьевского цикла, начавшейся между 1968–1973 годами, и упадком американской гегемонии. Утверждение, звучащее как минимум спорно, поскольку после этого мир пережил уже новую повышательную волну, связанную с IT, и новый расцвет американской гегемонии в 1990–2000-е годы.

Свой пессимистический для капитализма прогноз Валлерстайн строит на тех же основаниях, на которых его когда-то строила Роза Люксембург: капитализм попросту исчерпает возможности экстенсивного роста и сожрет сам себя, его ждет, по сути, тепловая смерть, так как возможности накопления капитала и извлечения мало-мальски значительных прибылей попросту исчезнут.

Произойдет это, на взгляд Валлерстайна, по нескольким причинам. Во-первых, исчерпаются ресурсы по экономии на зарплате путем переноса производства, так как в мире больше не остается по-настоящему бедных стран, жителей которых можно было бы поставить к станку. Во-вторых, у предпринимателей почти исчезли ресурсы для экстернализации своих издержек – раньше можно было плевать на экологию, использовать в интересах своих прибылей общие ресурсы, присваивать выгоды от создаваемой государством на общественный счет инфраструктуры, теперь это все невозможно – практически за все ответственному бизнесу приходится платить. В-третьих, из-за развития институтов социального государства постоянно возрастают налоги, которые тратятся на то, чтобы откупаться от недовольства населения и удовлетворять его потребностям. Наконец, в-четвертых, разрушается квазимонополия гегемона, на первые позиции, наряду с США, выходит Китай, который перераспределяет значительную часть прибылей в свою пользу.

Для того, чтобы поддерживать прибыльность в условиях явно ухудшающейся конъюнктуры, современная мир-экономика переходит от капитализма, связанного с производством и торговлей, к капитализму финансовых спекуляций и денежных эмиссий, что соответствует как раз фазам упадка. Валлерстайн полагает, что крах капиталистической мир-системы, которая подошла к своим пределам роста, неизбежен, однако развитие может пойти совершенно разными путями, и отнюдь не все из них ведут к устранению неравенства и к более справедливому, в представлении социолога, миропорядку.

На взгляд Валлерстайна, основой единой геокультуры, связывающей в целое множество локальных культур, входящих в мир-систему, стал центристский либерализм с его идеей, что власть в государстве принадлежит не монарху, как в традиционных обществах, а ограниченной группе граждан – народу (понятие «нация», более тут подходящее, Валлерстайн не очень любит).

Либерализм приветствует развитие общества при помощи направленных изменений. При этом,  он придерживает, как на поводке, социалистический радикализм, который полагает, что изменения должны быть быстрыми, а понятие народа должно быть максимально расширено, а с другой стороны, как на поводке же, тащит за собой упирающийся консерватизм, который стремится к торможению или вовсе отказу от изменений и к максимальному сужению правящей группы.

Однако в ходе нынешнего кризиса политического самоисчерпания как радикализм, так и консерватизм отвязались от либерального поводка. Каждая из крайних идеологий начала тянуть в свою сторону, не оставляя для «умеренности и аккуратности» рычагов контроля. Причем, кто выиграет в этой схватке крайних, совсем не очевидно. Сам Валлерстайн, безусловно, левый, эгалитарист, верящий в равенство полов, классов, наций и рас. Однако он отлично понимал, что против левой утопии восстает всё наследие мировой культуры.

Да и сам капитализм возможен только как использование различий. Продать дороже то, за что заплатил дешевле, нанять того, у кого худшая сделочная позиция, привезти ценную вещь из бедной страны в богатую, и из богатой — в бедную. Для своего выживания капитализм вынужден будет сохранять различия, а если надо – их производить. Мир «совершенной конкуренции», когда все продают всё то же самое по той же самой цене, для капитализма настоящий ад, и, конечно, все заинтересованные в прибыли никогда не допустят появления такого эгалитарного мира.

Сам Валлерстайн предсказывал, что страны начнут искать выход в протекционизме, в экономическом сепарировании, который «ненадолго отсрочит угрозы и облегчит положение простых людей». Тем самым он как бы прогнозировал такие феномены, как Трамп, Брекзит и т. д. Однако Валлерстайн настаивал, что, в конечном счете, все эти меры только усугубят положение. Ни на чем не основанный тезис, актуальный только в рамках левоглобалистского видения мира.

Валлерстайн всегда слишком преувеличивал унитарность мир-системы и невозможность без нее обойтись. Это отличало его от Фернана Броделя, всегда видевшего множественность миров-экономик. На самом деле, вполне можно предположить, что доминирование одной западной капиталистической мир-системы – это симптом экономической недозрелости мира.

Созревание высокоразвитых экономик в отдельных регионах – Китае, Индии, исламском Ближнем Востоке, Латинской Америке, будем надеяться – что и в России, приведет как раз к реализации «антиглобалистского» сценария – каждая из этих экономик начнет работать, прежде всего, на себя. Экономическая глобализация, бывшая принудительной, или связанной с торговым доминированием, эксплуатацией слабых сильными, сменится более равноправной деглобализацией множественных миров-экономик, сравнительно отгороженных друг от друга протекционистскими барьерами и работающими, прежде всего, на свой внутренний рынок. Иными словами, нельзя исключать того, что мы увидим экономическую проекцию хантингтоновского мира, для которой более подходящим окажется не язык валлерстайновской единой мир-системы, а язык дробных и пестрых броделевских, «самих по себе миров-экономик».

Вполне вероятно, что в рамках этого деглобализированного мира, скорей всего, не останется почвы для уверенности в торжестве левого проекта, уравнивающего пол, расы, этносы, религии, классы и помешанного на мультикультурализме и эгалитаризме. Для таких обществ будет характерна скорее селективность. Выраженное неравенство по тому или иному критерию, и стремление оградить свои внешние границы. Не случайно, что в последние годы Валлерстайн смотрел на дело с большим пессимизмом и призывал своих единомышленников-левых «бежать, как от чумы, от идеи о том, что история на нашей стороне, что мы неизбежно придем к разумному и справедливому обществу».

Построения Валлерстайна были последней на Западе попыткой крупного ученого и мыслителя дать общее осмысление и работоспособную схему глобальной истории. После него такая масштабная макроистория перешла, по сути, в руки шарлатанов, подобных раскручиваемому сейчас Ювалю Харари.

Впрочем, и для самого Валлерстайна был характерен некоторый привкус шарлатанства. Его модель была крайне эклектична, соединяя в себе в основном идеи других мыслителей – Маркса, Люксембург, Кондратьева, Шумпетера, Пребиша, Броделя. Так же, как и его огромный труд был панорамой выписок из работ других исследователей, подвергнутых определенному систематизирующему осмыслению, а не самостоятельной работой с историческими источниками.

Собственной идеей Валлерстайна, по большому счету, была только концепция полупериферии, вызванная к жизни тем, что в модель центр-периферия невозможно было вписать социалистический мир, выглядевший вполне жизнеспособным в 1970-е. Зато с его крахом в 1990-х понятие полупериферии, применительно к современности, откровенно сказать, «поплыло». Называть всерьез этим словом Китай с каждым днем становится все труднее.

А главное, валлерстайновская модель была слишком механистична. По крайней мере, до эпохи нынешнего кризиса в ней все работало как часы – повышались, а затем понижались длинные волны кондратьевских циклов, сменяли друг друга циклы гегемонии, капиталисты извлекали выгоды из экстернализации издержек, но постепенно лишались такой возможности, четко шли на поводках либерализма консерватизм и социализм. Фактически, каждое построение Валлерстайна представляло собой комбинацию таких жестких двухтактных схем, работающих, как добротный поршневой двигатель.

Возможно, сам Валлерстайн понимал ущербность этой экономоцентрической механистичности. Заметно, что от первых к последним томам «Мир-системы Модерна» его позиция заметно меняется. А именно, он гораздо меньше верит в экономику. Оказывается, что гегемония Англии в мир-системе обеспечена была не промышленной революцией, якобы произошедшей в Англии в конце XVIII века, а чисто политическим успехом англичан в борьбе против французов. Именно политическое преобладание позволило англичанам извлечь выгоды из механизации производства, которое шло в эту эпоху повсюду. Решает не экономический базис, а политическая надстройка – здесь Валлерстайн, пожалуй, и в самом деле выходит за пределы марксизма.

Но если это так, то была ли уж так неправа Россия, когда она вместо того, чтобы на всех парах вписываться в ядро и «преодолевать экономическую отсталость», предпочла отстраивать свою имперскую систему, оставаясь в рамках капиталистической мир-системы на периферии или полупериферии? Если политическое важнее экономического, как утверждал в последние десятилетия жизни Валлерстайн, то такой выбор России был однозначно мудрым.

Вопрос скорее уже к нам, почему мы не сохранили свою мир-империю и скатились в революцию и ленинизм, за что заплатили итоговым территориальным развалом русской мир-системы в 1991.

Сам Валлерстайн ценил Ленина чрезвычайно высоко и предсказывал, что к 2050 году произойдет полная его реабилитация в России. В ленинизме он ценил идею тоталитарной партии как сплоченной властной группировки, которая решительно преодолевает экономическую отсталость для того, чтобы преодолеть западный империализм и свое периферийное положение.

Впрочем, даже тут Валлерстайну приходится пойти на компромисс с сегодняшним пониманием истории. Он объявляет Ленина… продолжателем реформ графа Витте, возобновившим российскую индустриализацию. Это очевидная неправда – продолжателем Витте был, конечно, Столыпин, а Ленин был уничтожителем русской индустриализации, столкнувшим Россию по доле в мировом промышленном производстве к показателям 1750 года (5% — для сравнения, перед революцией – 8,5%).

Удивительно то, что русская индустриализация вообще продолжилась. И это явно не заслуга Ленина или Сталина. Это, скорее, особенность русской цивилизации – способность противостоять деиндустриализации, которую подчеркивал сам Валлерстайн, говоря о том, как Россия перенесла удар английской стальной революции, разом обесценившей экспортный потенциал горнозаводской промышленности Урала. Оказалось, что в таких экстремальных условиях, резко понизивших место Российской Империи в европейском разделении труда, Россия смогла удержать за своей промышленностью внутренний рынок тканей, защищенный тарифами, создала сахарную промышленность на основе свеклы.

«Эта ограниченная способность противостоять полной деиндустриализации при немаловажном дополняющем факторе в виде по-прежнему относительно сильной русской армии отчасти объясняет способность русских играть отличную от Индии или Турции роль в мире-экономике начала ХХ века» — отмечает Валлерстайн (Валлерстайн 2016: 188).

В конце ХХ — начале XXI века Россия выдержала на этом направлении еще один краш-тест, в виде угрозы почти полной деиндустриализации и поглощения Западом в роли периферии африканского уровня. И снова Россия и экономически, и военно-политически выдержала.

Вот чего Валлерстайн никогда не понимал в полной мере благодаря глобализму своего левого мышления! Локальные культуры, из которых составлена его мир-система, цивилизации, о которых, вопреки валлерстайновскому и фукуямовскому глобализму, говорил Сэмуэль Хантингтон, имеют значение. Имеет значение воля к выживанию того или иного сообщества, которая не дает себя до конца перемолоть ни капиталистической системе, ни антикапиталистической. Регулярные механизированные валлерстайновские модели постоянно дают сбои на человеческом материале конкретных культур.

И Россия, на деле, — это не периферия или полупериферия. Как справедливо отмечал Бродель, — это «сама по себе мир-экономика», охваченная упорно не желающей сходить с арены мир-империей. Эта мир-империя мирится с существованием западной мир-экономики потому, что та ей мешает сравнительно меньше, чем мешала бы западная мир-империя. Но ведь ситуация может и измениться?

Каждый раз, работая с эмпирическим историческим материалом, Валлерстайн подходил к этому выводу об особости исторического пути России. И каждый раз, как левый теоретик-доктринер, который, к тому же, должен верить в правоту дела Октябрьской Революции, уходил в сторону от этого вывода. Но пора уже сделать этот вывод за него.

В конечном счете, лучшим надгробием Иммануилу Валлерстайну было бы сохранение новыми поколениями исследователей вкуса к тому, что он умел делать лучше всего – к глобальной истории, мыслящей большими историческими периодами, широкими обобщениями и вековыми тенденциями. Умение видеть историю как целое – это именно то, чему у Валлерстайна, при всех недостатках его специфического марксистского взгляда, следует поучиться.

Очерк впервые опубликован на сайте телеканала «Царьград» и включен в книгу Егора Холмогорова «Игра в цивилизацию».