Даймонд игнорирует гипотезу (если не сказать враждебен ей) Тура Хейердала в “Аку-аку” о существовании на острове Пасхи двух рас — «длинноухих», прибывших из Америки, и «короткоухих» полинезийцев. Первые, по Хейердалу, составляли высшую касту, а вторые более позднюю, низшую. И именно свержение полинезийцами «длинноухих» и было механизмом коллапса. Сейчас учёные отвергают теорию Хейердала на основании анализа ДНК современных аборигенов острова Пасхи. Хотя если речь шла о геноциде длинноухих полинезийцами, то непонятно, как тут может помочь генетика. Мы не раз ещё столкнёмся с попыткой Даймонда уйти от проблем, которые могут считаться расовыми, переведя их в плоскость экологических.

Даймонд выделяет те экологические условия, которые обрекли остров Пасхи на полное обезлесение. Такие условия характерны только для некоторых островов Тихого Океана. И вообще, случай коллапса острова Пасхи имеет лишь ограниченную показательность, поскольку речь идёт об совершенно замкнутом обществе, практически не имевшем контактов с внешним миром. Более релевантны случаи с коллапсом индейцев анасази городов-государств майя в Месоамерике.

Здесь Даймонд фиксирует интереснейший экодемографический механизм коллапса, зависящего от климатических изменений. В благоприятные годы общество расширяет возделываемые участки, включая в них зону рискованного земледелия. Поколение или два такие участки дают достаточные продовольственные ресурсы, что ведёт к росту населения. Общая демографическая нагрузка теперь такова, что общество зависимо от климата. И когда климат снова ухудшается, то в обществе образуется избыток лишних ртов, которые зона устойчивого земледелия прокормить не может. Происходит коллапс, сопровождающийся эпидемиями, голодом, столкновениями, резней и переходом к каннибализму.

Впрочем, говорить о полном коллапсе применительно, к примеру, к майя – не приходится. Города с высокой культурой действительно погибли в VIII-IX веках, однако некоторые из них просуществовали до XIII века, как Чичен-Ица, а их культура дожила до завоевания конкистадорами с особой тщательностью её уничтожавшими. Даймонд говорит о какой-то «двойственной» роли, сыгранной епископом Диего де Ланда, собравшим и сжегшим все книги майя, зато оставившим тщательное описание Юкатана. Но тут не больше двойственности, чем с убийцей, который вас зарежет и сожжет труп, а потом оставит о вас мемуары.

Тем не менее, ни о каком коллапсе майя как народа говорить не приходится. В 1847 году они подняли восстание против независимой Мексики и восток Юкатана был фактически свободной от испаноговорящих территорией вплоть до 1935 года, когда майя наконец-то с мексиканцами примирились на довольно почетных условиях.

Совсем другим случаем является случай Гренландии. Перед нами крах европейского переселенческого общества, созданного знаменитыми викингами. В X веке Эйрик Рыжий открыл Гренландию, в XV все поселения викингов погибли, что традиционно связывается с климатическими изменениями – наступлением Малого Ледникового Периода.
Даймонд старается показать, что в случае краха Гренландии всё было сложнее. Действовали не один, а целых пять выделяемых им факторов коллапса.
Факторы коллапса по Даймонду следующие:

1. Разрушение самим обществом своей природной среды – вырубка лесов как на острове Пасхи, истощение продовольственных ресурсов, эррозия почв;
2. Климатические изменения, которые ведут к эко-демографическому коллапсу по описанной выше модели;
3. Давление внешнего врага, который наносит тому или иному обществу чувствительный, а порой и смертельный удар;
4. Прерывание взаимоотношений с торговыми партнерами, которые компенсировали недостачу ресурсов той или иной экосистемы. Многие общества ведь жизнеспособны только потому, что торгуют с другими обществами, особенно велика зависимость колониальных обществ от метрополии. Фиксация Даймондом зависимости развития общества от связей с торговыми партнерами и связь коллапса с прерыванием обменов – одна из, пожалуй, самых плодотворных идей этой книги.
5. Особенности ценностей и менталитета того или иного общества, которые мешают ему гибко адаптироваться к среде, вынуждают скорее пытаться прогнуть под себя природу, иногда с серьезным для неё ущербом, нежели приспособиться к ней.

Викинги старались жить в Гренландии в соответствии с традициями своего общества, как в Новрвегии – выпасать коров и есть говядину, сохранять менталитет белых европейцев, принявших христианство. Кроме того, у них был ряд собственных иррациональных табу, которые сокращали их возможности выживания. К примеру – практически нигде археологи не нашли в мусоре рыбы, которая должна была бы стать одним из важнейших источников питания. По непонятным причинам, которые Даймонд объясняет не слишком убедительно, рыба оказалась для викингов Гренландии табуирована и не употреблялась ими, хотя сейчас Гренландия важный экспортер трески, а форель в водоемах можно ловить голыми руками.

Самым серьезным ценностным просчетом гренландских викингов Даймонд считает то, что они не научились ничему полезному у своих новоявленных соседей – инуитов (эскимосов), которые могли бы их выучить китобойному промыслу, охоте на кольчатую нерпу – самого обильного морского зверя на острове, навыкам выживания без дерева и т.д. Основную вину за этот консерватизм Даймонд возлагает на Христианство, что очень в духе современной западной политкорректной христианофобии.

Однако викинги были не столь уж давними и не настолько хорошими христианами, чтобы их вероисповедание могло стать непреодолимой преградой между ними и инуитами. Во всяком случае, русским, на всем протяжении освоения Сибири, Христианство никак не помешало выучиться у народов Севера множеству полезных вещей. Скорее уж дело в невероятно агрессивной гордыне викингов, которую, с опорой на рассказы саг об их внутренних конфликтах, характеризует сам Даймонд. Если учесть, что первое же гренландское сообщение о встрече со скерлингами-инуитами звучит так: «когда их ранят смертельно, кровь течет без остановки», то нетрудно догадаться, что знакомство викингов и инуитов прошло весьма агрессивно.

Возможно, поведи себя викинги как христиане, а не так, как они вели себя обычно, отношения двух народов и рас стали бы более близкими и плодотворными. А вот эксперименты с тем как будет вытекать кровь из раны, привели к тому, что «скерлинги» превратились в серьезный внешний фактор давления на колонии в Гренландии, нападали, угоняли пленников, и, скорее всего, нанесли эти колониям смертельный удар.

Однако жизнеспособность гренландского общества была подорвана прерыванием связей с Норвегией, из которой импортировались предметы роскоши, железо, которого у гренландцев не было, и культурная идентичность, представлявшаяся прежде всего присылаемым с континента епископом. В ответ Норвегия получала от гренландцев северные диковины – шкуры и моржовьи бивни, которые до тех пор, пока крестоносцы не вернули Европе связей с Востоком, заменяли слоновью кость. Однако исторические процессы в Скандинавии – превращение Норвегии в дальнюю окраину Дании, а, возможно, в еще большей степени – похолодание климата, привели к тому, что связи колонии и метрополии прервались.

Даймонд в недостаточной степени акцентирует внимание на том, что общество викингов в Гренландии было всегда колониальным обществом, вряд ли имевшим такую же степень самостоятельной устойчивости, которая была у викингов в Исландии. А коллапс колониальных обществ происходит гораздо быстрее. Если «голодная смерть» человеческих обществ происходит очень редко, то голодная смерть колоний – сплошь и рядом.

Климатической причиной гибели гренландской колонии было похолодание, наступившее в Европе в XIV-XV веках. Оно сократило жизненные ресурсы и привело к гибели «Западного» поселения гренландцев (находившегося, на самом деле, на Северо-Востоке). Возможности для ведения викингами устойчивого хозяйства сильно сократились – а ранее они в еще большей степени были подорваны полным сведением лесов, эррозией почв, огромной нагрузкой на дерн, который использовался в качестве строительного материала вместо дерева и камня. Всё это значительно сокращало продуктивность гренландского сельского хозяйства.

Археологами обнаружены надежные свидетельства голода, задушившего гренландские колонии. Обычно скот оставляли зимовать, запасая для него траву, и убивали на мясо лишь если расчеты показывали, что прокормить его до конца зимнего сезона не удастся. Тогда сокращали поголовье. В «последний год» среди мусорных костей обнаруживаются кости телят, количество съеденных коров, совпадает с количеством стойл, даже на костях собак найдены отметины ножей. Гренландцы умерли страшной смертью и всё, что, по всей видимости, смогли обеспечить себе обитатели таких крупных богатых ферм, как Гардар – это право умереть от голода последними, если им, конечно, не удалось эвакуироваться, но в скандинавских источниках никаких сведений о беженцах из Гренландии нет.

Нетрудно заметить, что в качестве примеров тотального коллапса Даймонд выбирает в основном изолированные общества, которые не могут разрешить свои проблемы путем переселения или приобретения внешней поддержки. Такие общества являются в современном мире редкостью, хотя даже среди развитых западных наций Даймонд нашел удивительно полновесный пример – Австралию.

Её фактически островное положение, пустынность, недостаток воды, засаливание почв, ведут к поразительному результату – занимая целый континент, претендуя на звание страны первого мира, Австралия, тем не менее, находится в постоянной зоне риска. Соседствуя с 250-милионной Индонезией, она имеет 20 миллионов населения, чуть меньше, чему у КНДР. Попытки австралийского правительства путем миграции довести население до 50 млн. человек привели лишь к размыванию идентичности и к тому, что теперь каждый четвертый австралиец – потомок мигрантов не соотносящих себя с англосаксами. Большинство населения Австралии сосредоточено в крупных городах, сельское хозяйство малопродуктивна, а экосистема нарушена завезенными европейцами кроликами и лисами. Главное, чем живет современная Австралия – это экспорт полезных ископаемых.

Фактически перед нами чуть более благоприятное повторение гренландского случая. Если полезные ископаемые у Австралии будут исчерпаны или их некому будет покупать, то возможности этого общества для дальнейшего выживания будут весьма скромными и уж точно не соответствующими тому крайне завышенному представлению о себе, которое австралийцы имеют сегодня.

Из современных случаев коллапса описанных Даймондом заслуживают так же упоминания случай Руанды и случай Гаити и Доминиканской республики.

Попытка обсуждения Даймондом геноцида тутси, устроенного в Руанде представителями народа хуту, является крайне неудачной. Напомню, в 1994 представителями народности хуту в Руанде были уничтожены около миллиона тутси. Даймонд сперва описывает геноцид как чисто мальтузаинскую проблему, вызванную чудовищным перенаселением Руанды, однако затем начинает валить всё на тутси – их многовековое господство над хуту, сотрудничество с колонизаторами, убийства хуту в Руанде, нападения РПФ. Хотя ни одного из этих факторов явно не достаточно для того, чтобы объяснить уничтожение почти миллионов человек. В данном случае очевидно, что речь идет именно о расово-социальной ненависти, отлившейся в простую риторику геноцида: «Убей таракана!». Не комментирует Даймонд и тот факт, что резня была использована проамеиканскими военными тутси из РПФ для закрепления своей власти над Руандой. Экологический подход Даймонда здесь явно не работает.

Очень редко упоминается и о том, что геноцид в Руанде имел длительный эффект домино. Беженцы хуту, перебравшиеся в Заир, после торжества РПФ, начали боевые действия против руандийского правительства тутси. Руандийцы-тутси отреагировали на это оказав поддержку Лоану Кабиле в свержении многолетнего диктатора Заира Мобуту Сесесеко. Однако вскоре Кабила «кинул» своих друзей руандийцев и обвинил их в воссоздании «империи тутси».

После этого в Демократической республике Конго, бывший Заир, началась четырехлетняя Великая Африканская Война (1998-2002), где на одной стороне выступили конолезские тутси, Руанда, Уганда, Бурунди и ангольское движение Унита, а на другой власти Конго, Ангола, Чад, Намибия, Судан, Зимбабве. По итогам войны тутси и проугандийские повстанцы поставили под контроль почти половину Конго прежде чем помирились с правительством. И это не смотря на то, что правительству Конго оказывали поддержку половина Африки и Израиль.

Как видим, место тутси в современной Африке весьма своеобразно и геноцид 1994 года уж точно не может быть сведен к экологии Руанды. Небольшой народ, который потеряв миллион человек с невероятным упорством продолжает строить свою империю и наносит чувствительные удары соседям может заслуживать уважения или неприязни. Но это точно не жертва мальтузианских комплексов.

Довольно тщательно обходит Даймонд расовую тему и при объяснении того, почему республика Гаити пребывает в чудовищной нищете, а все леса на её границе сведены, в то время как соседняя Доминиканская республика на том же острове относительно успешно развивается, а её леса сохраняются в довольно приличном состоянии. Граница Гаити и Доминиканской республики и в самом деле стала хрестоматийным примером контраста в экологической политике.

Обе страны в ХХ веке пережили мрачные диктатуры. Доминикана – Трухильо (1930-1961), Гаити – отца и сына Дювалье (1957-1986). Однако диктаторы оставили свои страны в совершенно разном состоянии. Наследием Трухилье была неплохая экономика и статус курорта, наследием Дювалье и их «тонтон-макутов» – нищета и грязь.
Фактический преемник Трухильо, Хоакин Балагер, трижды бывший президентом Доминиканской республики, и сохранявший решающую роль в её политике, был фанатичным защитником экологии – он поддерживал чрезвычайно жесткий режим экозащиты, требовал от армии соблюдения неприкосновенности национальных парков, боролся с теми политиками, которые считали, что можно разрешить вырубку лесов. При этом Балагер был типичным жестким авторитарным политиком и Даймонд многократно задается вопросом: как можно быть одновременно диктатором и защитником природы? Довольно забавное, если вдуматься лицемерие.

Но Даймонд лишь походя касается главного этно-культурного различия между Гаити и Доминиканой. Гаити была республикой восставших рабов-негров, постепенно вытеснивших не только французскую власть, но и своих союзников-мулатов. Началась история этой республики с кровавого геноцида белых и, на протяжении всей истории Гаити, враждебность к белым сохранялась. Дичайшие суеверия вуду поддерживались в противовес католицизму, вплоть до того, что при Дювалье вуду стало практически государственной религией. Широко известен казус, как в ответ на критику со стороны Кеннеди, Дювалье истыкал иголками фигурку американского президента, а вскоре тот был загадочно убит в Далласе.

В противоположность этому развитие Доминиканской республики носило традиционный латиноамериканский характер. Язык – испанский. Религиозно господствует католицизм. Население мулатское с изрядным количеством белых, составляющих основу политической элиты. Доминиканскую экономику трудно назвать блестяще развивающейся, но и в индексе по ВВП и в индексе ИЧР Доминикану и Гаити разделяет около 70 позиций.

Возможно Даймонду следовало бы написать совсем другую главу – не об успешной природоохранной деятельности Балагера по защите лесов, а о том, как революционный негритюд Гаити привел сперва к черному расизму, а затем к вудуитской диктатуре и полному коллапсу страну, шансы которой на развитие были не хуже, чем у остальных. Но, подозреваю, это была бы очень расистская книга, каковую современный мейнстримный автор, подобный Даймонду, написать не способен.

Если подводить краткий итог, то предложенная Даймондом теория коллапса имеет лишь весьма ограниченное применение. Она лучше всего работает для островов и иначе изолированных территорий, – абсолютное большинство описанных им случаев относится только к этой категории. Исключение составляют Руанда, индейцы анасази, майя и Китай, но в последних двух случаях о полном коллапсе говорить не приходится.

В закрытой экосистеме непродуманная экологическая политика и в самом деле может иметь трагические последствия. Но большинство экосистем на нашей планете является относительно открытыми. Соответственно, ослабевшее от экологического коллапса общество раньше убивают его внешние конкуренты, чем оно загноится и умрет само. Такие случаи – случаи экологического коллапса на проходном дворе цивилизации Даймонд не рассматривает, хотя есть интереснейший пример Месопотамии, где приносимая Тигром и Евфратом соль привела к постепенному засолению почвы, а разрушение монголами системы каналов окончательно убило эту прародину цивилизации.

Но, в целом, географически открытые общества обычно довольно устойчивы к экологическому коллапсу. От рук завоевателей и перепрошивки культурного кода народы гибнут несравнимо чаще, чем от вызванного собственным неблагоразумием и истощением ресурсов голода. И самые впечатляющие геноциды, такие как истребление американских индейцев, проведены были вполне сознательно и планомерно, по плану «белых людей». А «желтые люди» отличились в том же жанре в ходе коммунистического автогеноцида Камбоджи. На счету же черных не только геноцид тутси, но и вызванный левацкой революцией и убийством негуса голод в Эфиопии 1984-85 годов.

Такие значимые коллапсы, в ходе которых роль экологии была ничтожна, как голод в Бангладеш, диктатура Пол-Пота, голод в Эфиопии, варваризация Сомали, многофазовый коллапс Афганистана, появление «Боко-Харам» в Африке и ИГИЛ на Ближнем Востоке, ад в Конго, погружение во тьму Южной Африки – всё это, как и затененный случай Гаити, Даймондом не описывается и в рамках его энвайроменталистской теории объяснено быть не может. Так что самые поучительные и страшные коллапсы, по прежнему, остаются не объясненными.

Но один несомненный плюс у книги Даймонда есть. После неё начинаешь с прямо-таки детским восторгом смотреть на бесчисленные деревья в России, обращать внимание на каждый участок, покрытый растительностью, каковых в нашей огромной и пустынной стране по прежнему немало. Внезапно обнаруживаешь, что наша недонаселенность и, в некотором смысле, инфраструктурная недоразвитость, это не только слабость, но и сила. Обладание теми ресурсами, которые значительной частью человечества давно уже выработаны.

И в этой связи с особенным интересом я бы выслушал истеричных пропагандистов мигрантофилии, рассуждающих, что в России недостаточно трудоспособного населения и немедленно надо добавить еще из Центральной Азии, раз русские не хотят рожать.

Представьте себе два стакана, стоящие рядом на столе. Один полон до краев, да там еще и идет какая-то реакция, из-за которой содержимое кипит и перехлестывает через край. Второй наполовину пуст, да еще и содержимое, по тем или иным причинам, продолжает высыхать.

Реакция носителя мигрантофильского рефлекса на эту картину совершенно механистична. Он берет первый стакан и начинает переливать его содержимое во второй, рассуждая, что полный стакан лучше пустого и людям нравиться пить из полных стаканов. Реакция нормального человека – для начала поинтересоваться – что налито в обоих стаканах. Возможно, во втором налито дорогое столетней выдержки вино, или, допустим, квас, а в первом – кумыс, или одеколон, или моча, или вообще серная кислота.

Даже вино, разбавленное водой, любят не все. Любителей кваса пополам с кумысом или вина, разбавленного серной кислотой, я, признаться, вообще не знаю. Советскому Союзу ставили многие в вину как раз то, что жуки в советской торговле разбавляли пиво водой, чтобы прикарманить часть выручки. И это разбавленное пиво поминают советской власти до сих пор.
Если вы видите полупустую страну, не надо торопиться налить в нее какое-попало население из соседней переполненной страны. Если соседняя страна переполнена отсюда не следует, что полупустая страна обязана принимать излишки населения у себя. Ни морально, ни экономически, ни в военном отношении не обязана.

Вся болтовня про «рожать больше» исходит из бредового предположения, что только многочисленный народ «имеет право» на ту или иную страну. А если народ недостаточно интенсивно воспроизводит свою численность, то он должен отдать свою страну тем, кто плодится быстрее и интенсивней.

Эта доктрина была фактически закреплена натовским разбоем в Косово, когда за албанцами было признано право на Косово на том основании, что они сюда пришли, здесь разродились и заполонили собой все. Этот пример – очень хороший урок того, что бывает с проигрывающими демографическое соревнование. Но… права этот прецедент не создает и не должен создавать.

Народ имеет право на свою страну потому, что это его страна. Он в ней зародился, или ее завоевал, или окультурил. Право на малолюдность такое же священное право народа, у которого есть своя земля, как и право народа на расширенное демографическое воспроизводство на своей земле. И свое право на малолюдность, на то, чтобы регулировать свою демографию самому, без разрушительного давления извне, народ должен уметь отстоять, так же, как он должен уметь отстоять неприкосновенность границ.

Отстоять и правовым путем и силой, если надо. Ведь еще со времен Фермопил мы знаем, что даже малочисленный народ, при определенной культурной организации и моральной мобилизации, может противостоять многочисленному.

Сохранить своё пространство и его ресурсы от всех, кто желает отнять и поделить – такова на текущий момент главная национальная идея России. И у многолюдства и у малолюдства есть свои преимущества, но вот «доливать» в наш стакан никто ничего не должен.

Если в России останется последний русский, он должен будет расставить по границам автоматические пулеметы и расстреливать каждого, кто будет пытаться через них пройти, чтобы поживиться.

Первоначально опубликовано на сайте “Спутник и Погром”.