Александр Сокуров — режиссер экспортный, если не сказать «экспатный». Как правило, он снимает для европейских и американских кинокритиков. Хотя в большинстве случаев дело ограничивается номинациями (лишь однажды ему вручили «Золотого льва» Венецианского кинофестиваля — в 2011 году за «Фауста»), это дает режиссеру достаточный статус, чтобы требовать от России вернуть острова, принадлежащие японскому народу, и призывать не вмешиваться в дела Украины. Однако в «Франкофонии» Сокуров зачем-то решил показать Европе ее саму, да еще и напомнить о старых грехах. А потому в той же Венеции получил второстепенные награды и слабую прессу. 

От Сокурова ожидался оригинальный фильм-экскурсия по Лувру, наподобие действительно удачного «Русского ковчега», посвященного Эрмитажу. Вместо этого на зрителя обрушиваются без малого полтора часа какофонии: обрывочные и перепутанные сведения по истории великого музея переплетаются с рассказом о катастрофе голландского сухогруза, везущего коллекции Лувра за океан. По музейным залам бегают, выкрикивая бессвязные фразы, символ Французской Республики Марианна и император Наполеон — выглядит все это как малобюджетная пародия на голливудскую «Ночь в музее».

Монолог самого Сокурова построен так, что режиссер кажется плавающим у доски двоечником. Он непрерывно нагнетает экспрессию, подобно людям, не знающим, что сказать: «Боже, боже. Что? Что? Лувр! Лувр!» Дальше следует какая-нибудь банальность, историческая ошибка или паясничанье, вроде обращения к фото мертвого Льва Толстого: «Спит. Просыпайтесь!» Весь фильм русского зрителя будет съедать чувство неудобства за соотечественника.

Единственной связной линией «Франкофонии» является история Лувра в оккупированном Париже, когда французский бюрократ (но отнюдь не искусствовед) Жак Жожар и немецкий граф, профессиональный музейный хранитель Франц Вольф Меттерних цу Грахт защищали от разграбления ценнейшие экспонаты. Однако история эта изложена настолько путано, что ее смысл от зрителя, скорее всего, ускользнет.

Суть была проста. Навидавшись в годы Первой мировой войны вандализма на оккупированной немцами территории Франции и Бельгии (расстрелянный собор в Реймсе, сожженная Лувенская библиотека, взорванный донжон замка Шато де Куси), Меттерних твердо решил впредь такого не допустить и поэтому истово делал карьеру в нацистской партии, чтобы добиться крупных музейных постов. 

В годы Второй мировой возглавляемая им организация следила за выполнением немцами соглашений об охране памятников, и главным смелым поступком Меттерниха стало то, что он, вопреки прямому распоряжению Гитлера, не допустил возвращения в Лувр коллекции, укрытой в начале войны в замках долины Луары на территории формально независимого коллаборационистского «Французского государства» маршала Петена со столицей в Виши. Тем самым к сокровищам Лувра не допустили ни нацистского идеолога Розенберга с его идеей «Музея фюрера», ни «коллекционера» Геринга, желавшего полакомиться трофеями. До конца войны шедевры так и остались вдали от политических бурь и боевых действий, за что французы немецкому графу, безусловно, обязаны.

Сокуров превращает сюжет о человеческой порядочности и долге искусствоведа в какой-то странный гимн капитулянтству и коллаборационизму. Не поймешь, всерьез утверждается или с сарказмом, но выходит, что незачем было французам сопротивляться. В конечном счете, спрашивает режиссер, что такое Франция без Лувра, — Лувр важнее Франции, а значит, следовало сдать Париж немцам, чтобы его красоты не пострадали…

Этот аргумент в годы Второй мировой звучал не раз и не два. Потерпев унизительное поражение в результате блицкрига на фронте, драться за столицу французы и в самом деле не собирались, боясь разрушений. Галльский дух, надломленный тяжелейшей борьбой 1914–1918 годов, оказался не готов к новым испытаниям, в отличие от духа тевтонского, обуреваемого жаждой реванша. Тем более, с немцами удалось несложно договориться — Гитлер желал лишь почетного покорения Франции, а не ее уничтожения.

Сокуров справедливо напоминает, что так повезло не всем народам. Войну в России гитлеровцы вели под лозунгом: «Никакие культурные ценности на востоке не имеют значения». Так гласил приказ генерала фон Рейхенау, размноженный как образец командиром группы армий “Юг” фельдмаршалом фон Рундштедтом накануне 22 июня.

Однако с трагедии русских музеев и усадеб — взорванных, разграбленных, сожженных, режиссер переводит разговор на ужасы осажденного Ленинграда. И настойчиво демонстрируемое фото Сталина способно навести на заезженную нашими либералами мысль, что надо было сдать город, а в жертвах блокады виноват кремлевский диктатор.

Вместо этого стоило бы показать разрушенный Петергоф, расстрелянные фрески церкви Спаса на Нередице, подожженную «Ясную Поляну». Одна судьба величественного археологического музея в Керчи на развалинах древнего Пантикапея заслуживает целого фильма. Это своеобразный символ отношения Запада к культурным ценностям России. Первый раз он был разграблен в годы Крымской войны, а его экспонаты вывезены в Британский музей. Во время Великой Отечественной здание музея оказалось уничтожено, бесценные памятники греческой, скифской, сарматской культуры практически полностью утрачены.

И вот — новая беда. В дни воссоединения часть крымских сокровищ, будучи на выставке в Голландии, так там и осталась, ибо Киев требует передачи их себе, ссылаясь на мнимый «национальный суверенитет». Директор заповедника Татьяна Умрихина чуть не плачет, показывая фото страшной утраты — греческой скульптуры «Змееногая богиня», одного из немногих сохранившихся старых экспонатов. О трагедии ограбленных крымских музеев Александр Сокуров, конечно, рассказывать не станет…

Что же имеем в сухом остатке? Прежде всего преломившуюся в мозгу российского экспортного режиссера популярную на континенте идею: мы неприкосновенны, мы особенные, потому что Европа есть средоточие мировой культуры. Это вашу Горловку можно расстреливать артиллерией, поскольку там бетонные коробки. Это по Эрмитажу разрешается бить из гаубиц, ведь ваша культура вторична по сравнению с европейской (на чем настаивал маркиз в сокуровском «Русском ковчеге»). А нас не тронь, у нас едва ли не каждый сантиметр почвы — памятник.

На русских такие аргументы производят впечатление. Не случайно в Потсдаме бережно хранят и с намеком показывают посетителям одно-единственное граффити нашего офицера, выцарапанное на подоконнике дворца Сан-Суси, «прусского Версаля»: вот, мол, какие в России варвары — мы им Петергоф взорвали, а они нам за это на стене расписались. 

Только в Европу уже пришли другие. Те, кого памятниками тысячелетий не прошибешь. Долго и с чувством показывая ассирийских крылатых быков в Лувре, Сокуров ни словом не упомянул о том, что случилось с их родичами в Ираке, на территории, контролируемой ИГИЛ. Новые варвары безжалостны и неумолимы, и если они однажды возьмут в свои руки Париж — никакого Лувра не станет. Поэтому капитулянтство ради культуры, проповедуемое Сокуровым, сущая глупость. 

Коли европейцы хотят сохранить свою цивилизацию, ее музеи и библиотеки, придется, отбросив всякую толерантность, сражаться до последнего. И отнюдь не против русских.

Опубликовано в газете “Культура”.