Самый кассовый фильм года. Самый кассовый фильм, снятый женщиной. Герой бесчисленных мемов про «Барбенгеймер», которые тем смешнее, что главные герои обоих вышедших одновременно фильмов «Барби» и «Оппенгеймер» носят «ковбойские», хотя и разных фасонов, шляпы.

И это, конечно, не случайно. Очевидно, что Голливуд снова начал кодировать американцев на верность своей национальной и цивилизационной идентичности. А символ этой идентичности, как ни крути, – «ковбой Мальборо». Ну а что поделать – времена-то военные. С русскими воевать надо до последнего украинца.  И в таких условиях, конечно, никакой «вьетнамский синдром» и комплексы перед своей идентичностью неуместны и потому культурный код «настоящего американства» начинает стучаться в голливудские двери более настойчиво, не то, чтобы приходя на смену повесточному разрушению американской идентичности, скорее пробиваясь через нее, как трава сквозь асфальт.

К тому же, разве Барби сама не является символом американской идентичности и образа жизни? По сути – синонимом Золотого тридцатилетия 1945-1975 – самого счастливого времени в истории Запада? Эпохи исчезновения резкого кричащего неравенства между богатыми и бедными и доступного более-менее всем потребительского рая, наглядным символом которого была красивая женщина блондинка. А сама кукла стала символом новой женской эпохи.

Жизнь женщин второй раз за ХХ век сделала крутой поворот. В начале ХХ века на смену женщине-матери пришла женщина-работница, независимая, эмансипированная, с самостоятельным бюджетом и желательно без детей, способная заместить ушедших на войну мужчин на рынке труда. До конца Второй мировой войны именно на такую женщину был спрос и мы знаем, как Норма Джин Бейкер в юности работала на военном заводе и собирала самолеты. Собственно советские женщины так и остались на этой стадии, точнее партия и правительство стремились их там оставить.

А вот послевоенный Запад и, прежде всего, Америка, после войны придумали для женщины новую функцию – быть центром потребления. Духи и косметика, бытовая техника и автомобили, одежда и бриллианты, которые, как известно, лучшие друзья девушек. И заслуженный пролетарий, а затем секс-работник Норма Джин превратилась в сияющую Мэрилин Монро. Типаж начали клонировать и рядом с Монро, предназначенной для президентов и звезд, появились и её клоны, предназначенные для более массового потребления, например Джейн Мэнсфилд, любимая звезда «Плейбоя» 1950-х.

Именно с образа Мэнсфилд, по легенде, Рут Хэндлер в 1959 году и скопировала свою Барби. Эта легенда, впрочем, не слишком достоверна.

Барбара Миллисент Робертс, как зовут нашу героиню полностью, стала кукольным воплощением новой женщины. Не женщина-мать, нянчащаяся со своим пупсом. Не женщина эмансипированная труженица. А женщина потребительница, которая дует коктейли, пьет вино, лежит у бассейна, примеряет наряды и украшения.

Домик для Барби. Диван для Барби. Кресло для Барби. Стиральная машина для Барби. Телевизор для Барби. Посудомоечная машина для Барби. Всё, что можно продать женщине, или мужчине для женщины, обязательно появлялось у Барби, докупаясь за отдельные деньги. Включая мужчину, разумеется.

Барби была гигантским локомотивом потребления, превращая это потребление в межпоколенчески передаваемую традицию, в привычку, от которой, выросши на этих куклах, уже фактически невозможно избавиться.

Именно в этом был подлинный социальный и экономический смысл Барби – не допустить разрыва в цепочке потребительской экономики. Чтобы не останавливались продажи должен быть тот, кто считает, что в потреблении – смысл и стиль его жизни.

Вот всего этого в фильме «Барби» вам, конечно, не покажут. Фильм снят именно для того, чтобы улучшить продажи, подающие во всем мире под влиянием феминистской пропаганды. И вот задача «Барби» – дать конструктивный кукольный ответ на феминизма.

С первых же минут ленты вам начнут впаривать, что Барби придумана не для того, чтобы заставить женщин покупать, а для того, чтоб эмансипировать их от материнского инстинкта и сделать авторками, юристками, профессорками и президентками.

Если вы рассчитываете на милую красивую кукольную историю про Барби и Кена, попавших в реальный мир, лучше сразу зажмурьтесь и заткните уши.

Современный Голливуд живет в мире победившего гламурного гей-соцреализма. Того и гляди с экрана сойдет Любовь Орлова и зычно запоет «Пламя трансгендерной души своей, знамя радужной тусовки своей, мы пронесем через миры и века!». Свинарь и Пастушка, прогуливаюсь под Статуей Свободы будут голосить: «Друга я никогда не забуду, если транспереход был на Парк-Авеню». Ну или Соломон Михоэлс прямо на арене «Цирка» склонится над юным афробританцем (или парсопакистанцем) и споет ему что-нибудь на идише.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что фильм о самом вкусном в мире мороженом…. простите – о самых любимых в детстве куколках, представляет собой с первой и до последней минуты натужную пропагандистскую кричалку.

Патриархат и маскулинность – плохо, власть девочек – хорошо. Трамп – опасный гад, строители его стены – звери, а боевой пипирас, который этих строителей избивает – брат и друг. Необходимо всем оставаться пробужденными (stay woke),а корпоратократия, конечно, зло, но не слишком злое – с президентом компании, похожим на Байдена, всегда можно договориться. Еще, если верить этому фильму, американско-китайская война практически неизбежна, а России (если присмотреться к мультяшной карте «реального мира») не существует вовсе.

Странным образом вообще не затронута тема изменений климата, хотя, казалось бы, глобальное потепление с затоплением Барбиленда и вымиранием русалок по вине злодеев маскулинистов – благодатная тема.

Однако, как и соцреализм советский, американский гей-соцреализм попал в ту же ловушку «обаяния зла». Идущие в психическую атаку каппелевцы интересней и ярче чапаевцев. Злодеи, шпионы, буржуи, даже жулики, не говоря уж о белых офицерах – привлекательней правильных советских героев. Иногда это получалось само собой, в силу реального антропологического превосходства офицеров над комиссарами, иногда это была сознательная фига в кармане со стороны режиссеров и сценаристов.

«Барби» провалилась в ту же ловушку. Причем, скорее всего, сознательно. Режиссер Грета Гервиг и её муж и соавтор по сценарию Ноа Баумбах давно известны тонкой игрой на грани феминизма и семейных ценностей – особенно характерна в этом смысле была экранизация Гервиг романа «Маленькие женщины», которая при формальном феминизме получилась, по сути, антифеминистской.

Фильм «Барби» получился у Гервиг и соавтора по сценарию Баумбаха тоже своеобразным фильмом-издевкой над феминистской повесткой, выполненным с редким остроумием. Хотя эта издевка обернута в столько слоев политкорректной розовой фольги, что не каждый докопается.

Начинается все с пародии на пролог кубриковской «Одиссеи 2001», где у обезьяны при виде загадочного монолита пробуждается разум под звуки штраусовского «Заратустры».

При явлении сияющей Барби некрасивые девочки разбивают уродливых пупсов, которых до того нянчили. Мир эмансипированных чайлд-фри торжествует над миром семейных ценностей и деторождения. Девочка должна не играть в дочки-матери, а готовиться стать президенткой.

Снято всё это так, что нужно быть совсем уж тупоголовой феминисткой, чтобы не почувствовать тут ядовитой насмешки, хотя эта насмешка над феминистской чайлд-фри идеологией, а отнюдь не над той потребительской моделью, ради которой Барби была создана на самом деле.

Дальше идет картина пластмассового Барбиленда, представляющего собой тоталитарный феминархат. Термин «матриархат» тут неуместен, так как матерями пластмассовые куклы как раз не являются.

Беременную куклу Мидж, как сообщает нам закадровый голос  Хелен Миррен, быстро сняли с производства.  Кстати сказать, беременные Барби с младенчиком внутри на самом деле есть. И такое легонькое искажение фактов в фильме говорит о том, что нам не показалось. Авторы фильма и в самом деле внушают, что «барбизм» это идеология репрессирующая женскую репродуктивность и детей.

Что Барбиленд место довольно отвратительное отмечает и большинство американских критиков – это не только нам кажется. Кэти Пиклз из «The Conversation» считает, что основной посыл фильма: феминизм может быть таким же плохим, как и патриархат. Джек Батлер из «National Review» счел, что фильм представляет собой «постфеминистскую сатиру на то, как феминистки представляют себе идеальный мир».

В Барби-мире всё очень пластмассово и политкорректно. Есть Барби черные и цветные, Барби толстушки и Барби-инвалидки. Одних Барби назначают в Верховный Суд, другим вручают Нобелевские премии. Жизнь без печали, без целлюлита, без секса, без детей, без мыслей.

Однако у Стандартной Барби в исполнении Марго Робби мысли появляются. Причем опасные мысли – мысли о смерти.

Здесь, конечно, самое время поговорить с Барби об Иисусе. Но мир Барби, и в фильмах, и в куклах совершенно безрелигиозен. Только какие-то безумные люди из Аргентины начали выпускать религиозных Барби – Барби Магдалина, Кен – Будда, Кен Моисей, Распятый на кресте Иисус. Но закончилось всё, закономерно, Барби Бафометом.

Поэтому экзистенциальные поиски Барби ограничиваются встречей с реальным миром, тревогой, грустью и депрессией. Причем оказывается, что всё это мысли сотрудницы корпорации «Маттел» – Глории, которая пытается придумать «Нормальную Барби с Нормальными  Человеческими Чувствами».

Самое лучшее, что с Барби в этом реальном мире происходит, это встреча с с простым дорожным рабочим, который начинает клеить её в стиле самого грубого харрасмента на уровне «Вашей маме зять не нужен»… и, тем самым, заставляет Барби задуматься о том, что у неё… подумать только… нет вагины. Этот диалог в финале фильма будет иметь драматические последствия.

Дальше следует столкновение с дочкой Глории, девочкой-левачкой Сашей, которая обвиняет Барби в том, что она – фашистка, так как из-за нее миллионы девочек в мире чувствуют себя уродливыми.

Именно из-за обвинений в адрес Барби в том, что она со своими анатомически нереалистичными пропорциями вгоняет женщин в депрессию, заставляет их до нервного срыва худеть и чувствовать себя некрасивыми, продажи куклы падают во всем мире.

Барби, конечно, было бы что на это ответить, заметив, что идеал нужен для того, чтобы стимулировать активность, стимулировать мечту, стимулировать поиск многих путей для его достижения. Если человек вместо стремления сидит и впадает от идеала в депрессию, а потом его обвиняет, то значит что-то не так с человеком, а не с идеалом. Но ничего такого Барби у Гервиг не говорит.

Тут, правда, есть шанс выскочить на совсем уж опасную для производителей куклы тему расизма. Потому что сколько не выпускай Барби брюнеток, негритянок, азиаток и папуасок, все равно «Стандартной Барби» остается стройная североевропейская блондинка. Воплощенная «Белая Привилегия».

В Барби всегда будет чувствоваться привкус знаменитых «14 слов» известного американского ультраправого активиста Дэвида Лейна, в нашем переводе звучащих так: «Чтобы красота Белой арийской женщины никогда не исчезла с лика земли!».

Теперь уже точно не исчезнет. Благодаря Барби. Этих неразлагаемых пластмассовых кукол наверняка уже тысячами накопилось в археологическом культурном слое, так что даже если все блондинки вымрут, археологи будущего их откопают.

Я ожидал, что «Барби» окажется чем-то вроде «Блондинки в законе» с Риз Уизерспун – искрометной антилевацкой комедии о том, что и блондинки думать умеют и во многом превосходят немытых унылых и мрачных университетских леваков.

А через образ исполнительницы главной роли, Марго Робби «Барби» могла быть связана с тарантиновским антилевацким “Однажды в Голливуде”, где она играла спасаемую в альтернативной реальности Шэрон Тейт, символ “счастливой Америки”.

Но такие фильмы как “Блондинка в законе” в 2001 году еще были возможны (хотя уже вторая часть 2003 года была изуродована натужной политкорректностью и масонством). А в 2023, конечно, нет.

Вместо этого фильм превращается в откровенную сатиру на патриархат и трампизм как идеологию и стиль. Точнее в сатиру на сатиру.

Формально перед нами гиперфеминистская издевка над современной Америкой, где под риторику о правах женщин продолжают править мужчины, от которых друг и партнер Барби – Кен научился плохому.

Он искренне поверил, что в реальном мире правят мужчины и кони, мужчины на конях. Собственно, не сделать такого вывода в ковбойской Америке было нельзя, особенно если посмотреть вестерны.

И тут фильм Гервиг опять приближается к рискованным темам. До начала ХХ века миром действительно правили Мужчины на Конях. Это была главная и абсолютная сила в нем, независимо от того, шла речь об утонченных аристократах в сияющих доспехах, диких кочевниках с луками, ковбоях с лассо и карабином или противостоящих им молниеносно освоивших лошадь индейцах.

А кто придумал мужчин на конях? Вы не поверите, именно пресловутые арийцы в IV-III тысячелетиях до нашей эры освоившие всадничество и колесницы. Произошло это на территории будущей России, в степях Приуралья, Поволжья и Причерноморья. Именно здесь был одомашнен конь, изобретеные колесница и всадничество. Именно отсюда во все стороны разошлись по Европе и Азии народы, говорящие на индоевропейских языках.

Барби – идеал арийской красоты. Кен стремиться стать идеалом арийского могущества – всадником и несколько разочарован тем, что современный патриархат это, оказывается, не про коней, а про тачки и мачистскую Рэмбо-эстетику. Рискованно, очень рискованно.

Вернувшись в Барбиленд Кен устанавливает там «патриархат» и едва не переименовывает его в Кенленд. У нас перевели Кенолевство, хотя я сказал бы Кенперия. Всюду кони, всюду пиво, всюду крутые тачки и… наконец-то счастливые женщины.

Изощренное коварство Гервиг и Баумбаха в том, что патриархальный мир Кена показан гораздо симпатичней пластикового Барбиленда.  Мем «Мачо-Дача-Хата-Хаус» (В оригинале: Mojo Dojo Casa House) – это единственное, что останется от фильма в веках. Эффект обаяния «белого офицера» работает в «гейсоцреалистическом» кино так же, как и везде.

Мир Кенов – это мир умных, благородных и влюбленных мужчин, которые много всего знают и умеют, всегда готовы помочь и подсказать, для которых женщина важна и имеет ценность (феминистки называют это «объективацией»).

Устроенный Кеном переворот влияет, кстати, и на реальный мир, в котором новые мужские куклы и игры отлично продаются. Понятно, что перед нами достаточно прозрачная пародия на трампизм – трампистскую эстетику, трампистский стиль, создаваемую трампизмом угрозу политкорректной феминократии.

А дальше Гервиг и Баумбах делают крайне рискованную на грани фола вещь. Возвращение от кентриархата к розово-тоталитарным порядкам Барбиленда показывается с циничной откровенностью. Перед нами открытое признание того, что байденовский переворот 2020 года и в самом деле был фальсификацией и мошенничеством.

Группа «пробужденных» феминисток во главе с Барби занимается тем, что похищает других Барби, отвлекая внимание Кенов разговорами и просьбами о помощи, позволяющими умным мужчинам ощутить свое «превосходство».

Дальше похищенных «пробуждают» (не забудем главного требования повестки: «Stay woke» – проснись, оставайся пробужденным), то есть буквально промывают мозги. Вместо их женского счастья им внушают, что они были авторками, президентками, юристками. Механизм феминистской пропаганды показан с насмешливо-циничной откровенностью.

Играющий на стороне девочек Кен-гей Аллан избивает рабочих, строящих в пустыне Стену Кена – толстый намек на БЛМ-беспорядки.  Любопытно, что в оригинальных игрушках Аллан был мужем беременной Мидж и они составляли группу “счастливая семья” – вот такой вот транспереход.

Дальше следует уже картина форменной мерзости – перекодированные Барби делают вид, что им нравятся песни Кенов под гитару, однако в решающий наиболее романтический момент просто уходят, якобы к другим Кенам, натравливая мужчин друг на друга.

Ээээ. Как сказали бы котики – Подловатое.

Кены начинают войну друг с другом, причем одним кланом руководит Кен-Гослинг, то есть аватар Трампа, в то время как другой возглавляет китаец. Намек на непременно предстоящую американо-китайскую понятен. Здесь картина выходит из барби-мира. Все Кены в одинаковом черном танцуют и поют. И в этот момент они поистине красивы (никакого аналогичного по красоте женского номера в фильме  нет).

Пока Кены воюют, «пробужденные» Барби производят голосование за конституцию и возвращаются к розово-тоталитарным порядкам Барбиленда.

Во всем этом чувствуется отсылка к аристофановским «Женщинам в народном собрании», в которых женщины захватывают афинское народное собрание – экклесию и устанавливают в государстве полнейший коммунизм, включая обязанность мужчины, переспавшего с хорошенькой молоденькой женщиной переспать и со страшной старухой.

Заканчивается комедия Аристофана пиром и в «Барби» на место Мачо-Дача-Хата-Хауса начинает проситься какой-то лёпадо-тэмахо-сэляхо-галео-кранио-лейпсано-дрим-юпотриммато-сильфио-карабо-мэлито-катакэхюмэнокихль-эпикоссюфо-фатто-пэристэр-алектрюон-опто-кэфаллио-кинклё-пэлейо-лягоо-сирайо-бафэ-трагано-птэрю́гон.

Это самое длинное в мировой литературе слово, означающее подаваемое на аристофановом женском пире небывалое по сложности и многокомпонентности рагу. Адриан Пиотровский вольно перевел это так:

Устрично-камбально-крабья-
Кисло-сладко-кардамонно-
Масло-яблоко-медово-
Сельдерейно-огуречно-
Голубино-глухарино-куропачья-
Зайце-поросятино-телячья
Кулебяка.

Впрочем, в современном феминистски-соевом мире зайчатиной с крабами в меду никого не кормят.

Одеты теперь барби в одинаковые розовые робы. Не только я, стало быть, вспомнил знаменитую обложку «Vogue», в которой «разные» и «политкорректные» женщины в целях борьбы с объективацией облачены в почти одинаковые робы цвета детской неожиданности и фасона ЛГБТ-лага. Видимо Грете Гервиг эта обложка тоже запала в душу.

Признание сформулировано вполне откровенно:  «Да, мы произвели госпереворот, мы поступили подло и как фальсификаторы, но это все ко благу и во имя борьбы с токсично-маскулинным патриархатом».

Вещь у Гервиг и Баумбаха получилась вполне острая, ирония – жесткая и зазубренная, так что даже обычно довольно тупоголовые американские критики заметили фигу в кармане и констатировали, что фильм посвящен критике радикального феминизма и призывает признать не только женскую, но и мужскую правду.

Мол Гервиг «предлагает женщинам переосмыслить феминизм, при этом не игнорируя сложности в жизни мужчин». Лента, якобы, посвящена «переоценке женского взгляда на мужское чувство собственного достоинства и даже на экзистенциальное чувство самоидентичности». Кен обращается к патриархальному самовыражению и мужскому доминированию «над другими мужчинами, женщинами или объектами», потому что он не «чувствует той привлекательности и ценности», которую желает получить от Барби. Это такое пишут в американском журнале «Психология сегодня».

Внезапно выясняется, что у мужчин тоже есть достоинство, что феминархат может спровоцировать патриархат, и что любимая феминистская кричалка: «Мы сто тысяч лет терпели, теперь вы потерпите» – не работает.

Однако в финале ленты следует натужный и не следующий из предыдущего повествования сеанс всеобщего примирения. Кен плачет и признает, что никакой власти не хотел, а хотел просто жить вместе с Барби. Но Барби отвергает его, она его не любит, а успокаивает его внушением, что он просто Кен, не Кен и Барби, а просто Кен, ценный сам по себе.

Кены договариваются с Барби что будут иметь в Барбиленде столько же власти, сколько имеют женщины в мужском реальном мире. А корпоратократы обещают выпустить «Нормальную Барби», которая будет как обычный человек со всеми его достоинствами и недостатками.

Попытка сатиры на корпоратократию в лице компании «Маттел» оказывается в фильме совершенно беззубой. И это, в общем-то, логично, кто будет платить за сатиру на самих себя, кроме нашего государства?  Оказывается, что ничего плохого «мировое правительство» в лице корпоратократов не хочет и все их байденообразные начальники такие же хорошие люди, как и все остальные, чуткие к критике и новым предложениям и лелеющие собственные высокие идеалы.

Иными словами, перед нами, по сути, «слив» финала, чтобы привести фильм, вырвавшийся за границы политкорректности назад к приемлемым значениям.

Однако «Барби» не так проста. Последняя точка ленты – не это политкорректное примирение в восстановленном пластмассовом феминистском мирке. А… нежелание Барби оставаться Барби.

При помощи духа своей создательницы – Рут Хэндлер, кукла превращается в человека, принимая свою смертность, неидеальность, а главное – деторождение. Превращаясь в человека Барби первым делом отправляется к гинекологу чтобы обзавестись вагиной.

Тут мы даже вспоминаем того грубоватого строителя с улицы. Кажется я начинаю догадываться ради кого Барби отвергла Кена.

Но вагина Барби нужна не только и не столько для удовольствий. Её видение при переходе – это образы детей. Многочисленных детей. Можем не сомневаться, что скоро у Барби появится пупс.

Тем самым Гервиг отменяет свой чайлд-фри пролог.

Быть человеком, оказывается, это быть включенным в цепь рождений и смертей, это значит рожать и воспитывать детей. Пластиковый Барби-Рай, в котором главным является не рождение, а потребление и феминистская самореализация, был ложной целью.

Ответ на вопрос о смерти, которым Барби задается в начале мира, довольно прост. Там, где нет речи о Боге, смысл смерти состоит в том, что она – часть круга жизни, круга рождений и смертей, и новых рождений. И лучшее, что может сделать Барби, – вернуться в эту великую цепь бытия.

Идеал «Кенленда» Гервиг и Баумбах отрицают тоже не столько из левачества и феминизма, сколько потому, что это по своей сути, чисто потребительский идеал в стиле «Ковбоя Мальборо»: без детей и ответственности, с «подружками без обязательств», подносящими пиво.

Под слоем поверхностной и крикливой фемпропаганды и пустопорожнего экзистенциализма Гервиг и Баумбаху удалось спрятать глубокий и вдумчивый фильм о пустоте потребительской чайлд-фри идеологии и о приоритете детного, ответственного бытия.

Хотя о семейных ценностях в этом фильме говорить не приходится, наоборот, Барби подчеркнуто отвергает Кена. Да и о традиционности тут тоже можно говорить весьма условно – в коечном счете Джейн Мэнсфилд, легендарный прообраз Барби, не была образцом традиции и семейственности, была любовницей основателя сатанистской церкви Шандара Лавея, однако детей рожала одного за другим. Когда она погибла в автокатастрофе, то оставила сиротами пятерых.

Фильм у Греты Гервиг получился не традиционный, не просемейный, откровенно повесточный, однако в актуальной для американцев, да и нас тоже, развилке «За Жизнь Детей» или «За Право Выбора» Гервиг как бы говорит: «За право выбора в пользу жизни детей».

Однако, чтобы докопаться до этого слоя, приходится преодолеть столько оберток из феминистской пропаганды, что сделать это смогут, прямо скажем, не многие.