Стивен Рансимен. Сицилийская вечерня. История Средиземоморья в XIII веке. СПб., Евразия, 2007

Сэр Стивен Рансимен (1903-2000) – один из самых влиятельных византинистов ХХ века, представитель британской традиции ученых-аристократов, занимающихся свободными историческими исследованиями. Ученый был младшим сыном сэра Уолтера – первого виконта Доксфорда, известного либерального политика, представителя аристократизировавшейся семьи предпринимателей.

Высокое положение семьи и полученное от деда – известного судовладельца баронета Рансимена – крупное наследство позволило сэру Стивену не гоняться за заработком и писать книги одна за другой. Рансимен создал за свою долгую и плодотворную карьеру почти два десятка монографий, которые посвящены истории Византии эпох её расцвета и падения, сопредельных народов и стран, природе византийской цивилизации, греческой восточной Церкви.
Славу Рансимену принесла трехтомная “История Крестовых походов” (к сожалению, на русский язык не переведенная). Среди доступных на нашем языке работ историка следует назвать: “Падение Константинополя в 1453 г.” (М., Наука, 1983) – классический труд о гибели Византии, “Историю первого Болгарского царства” (СПб, Евразия, 2009), “Великая Церковь в пленении. История Греческой от падения Константинополя в 1453 году до 1821 года” (СПб.: Издательство Олега Абышко, 2006). С долей условности могут считаться переведенными на русский язык работы “Восточная схизма” и “Византийская теократия”, посвященные особенностям византийского религиозно-политического устройства – к сожалению, качество перевода таково, что делает его почти нечитаемым (М. Наука Изд. фирма “Вост. лит.” 1998).

“Сицлийская вечерня” – одно из классических исследований Рансимена, маленький историографический шедевр: исследование генезиса восстания сицилийцев против французов, приведшего к отделению Сицилии от неаполитанского королевства анжуйцев и периоду независимости острова. Это достопамятное событие вошло итальянские народные легенды, воспето в опере Верди, в стихах и романах, стало предметом пословиц и поговорок. Когда Генрих IV Бурбон, угрожая испанскому послу, сказал, что может позавтракать в Милане, а пообедать в Риме, тот ответил: “И тогда Ваше Величество поспеет на Сицилию как раз к вечерне”.

Но Вечерня явно недостаточно исследовалось в контексте большой международной и межцерковной политики в Средиземноморья XIII века. Как следствие, сформировалась историческая легенда, которая придавала слишком большое значение в развитии антифранцузского заговора самим сицилийским заговорщикам и арагонским придворным, зато полностью игнорировала роль византийской дипломатии и золота.

Рансимен стремится дать картину сицилийского восстания как развязки большого и запутанного политического узла, который возник в Средиземноморье и вокруг Неаполя и Сицилии в результате политики папства и его противостояния с императорами из династии Гогенштауфенов. Вольно или невольно, у Рансимена получается памфлет против папской политики, которая сочетала обширные политические возможности и настойчивость с ограниченностью видения, фанатизмом – обращенным и против Гогенштауфенов и против Византии и Православной Церкви, а главное – с невероятным злоупотреблением отлучением от Церкви как политическим оружием, направленным на защиту текущих политических интересов папства.

Рансимен показывает, как папы, несмотря на частую их смену, подчинили всю свою политику двум целям: первая, – полному уничтожению династии Гогенштауфенов, грозившей “окружить” папскую область со стороны Германии и Северной Италии и со стороны Неаполя, вторая – любой ценой полностью подчинить себе Восточную Церковь, принудить Византию к полной унии, покончить с греческим православием. Результатом этой политики стало “конструирование” в Италии державы Карла Анжуйского – младшего брата Людовика Святого. При поддержке папства Карл Анжуйский завоевал Сицилийское королевство, разбив в битве при Беневенто внебрачного сына Фридриха II Гогенштауфена – Манфреда, считавшегося папами узурпатором. Затем Карл разгромил и казнил внука и законного наследника Фридриха II – юного Конрадина, пришедшего с войском из Германии, чтобы предъявить свои права.

Это убийство по квазисудебному приговору настолько расходилось с понятиями феодальной чести, настолько имело привкус жестокости Карла и мести папства роду Гогенштауфенов, что навсегда наложило на репутацию Анжуйца позорное пятно.

Рансимен старается быть к Карлу справедливым и дать более симпатичный его портрет, нежели тот, который обычно присутствует у историков. Для него Карл Анжуйский – талантливый государственный деятель, прекрасный администратор, тонкий политик, умный человек. Однако даже сквозь объективизм Рансимена проглядывает подлинная личность Карла, которому разительно не хватало душевной широты и благородства старшего брата – Людовика Святого. Анжуец был мелочен, мстителен, чрезвычайно амбициозен, но при этом лишен какой-либо большой идеальной цели. Он подчинил свою жизнь созданию большого династического королевства, которое включало бы не только Юг Италии, но её Север, завоеванный у греков Константинополь, Прованс и богатейшие земли Анжу и Мэна.

Однако за этим династическим проектом не стояло ничего, кроме личной амбиции – никакой национальной и патриотической основы, никакой большой идеи. Даже папистский лоялизм, который Карл поднял на свое знамя, был для него лишь политическим инструментом, и папство вполне закономерно поплатилось за эту связь с Анжуйцем сперва полным подчинением своей политики интересам Карла, сосредоточением в его руках всех тех политических рычагов, сосредоточения которых в руках Гогенштауфенов так пытались не допустить папы. Затем, после политического краха Анжуской империи в результате Сицилийского восстания, папство оказалось настолько ослаблено, что это закончилось через 21 год знаменитой пощечиной Гийома Ногаре папе Бонифацию, а затем Авиньонским пленением пап.

Важнейшим сюжетом в повествовании Рансимена, наряду с итальянско-анжуйской линией, является линия византийская. К сожалению, история поздней Византии известна большинству читателей еще хуже, чем история Византии в целом, а она была весьма увлекательна и полна драматических поворотов. Автор подробно рассказывает о том, как восстанавливалась из пепла Византийская империя, как власть в ней захватил энергичный Михаил Палеолог, армии которого под командой Иоанна Палеолога в ходе знаменитой битвы при Пелагонии (1259) наголову разбили коалицию сицилийцев и франков из Ахайи и пленили влиятельнейших баронов из числа крестоносных оккупантов Греции. В июле 1261 г. грекам под командой Алексея Стратегопула неожиданно для самих себя удалось отвоевать Константинополь.

Однако затем для Палеолога начался период драматических испытаний. Папство инициировало “крестовый поход”, который должен был водворить на место изгнанную греками Латинскую Империю оккупантов, а греческую церковь подчинить Риму. Главным сторонником этого похода был Карл Анжуйский, обеспечивший себе права на значительную часть Греции и подумывавший об императорском венце Константинополя. Чтобы как-то отвратить эту угрозу, Михаил Палеолог и начал авантюристическую историю с церковной унией между римской и греческой церквями. Михаил искренне считал религиозную капитуляцию допустимой ценой за спасение Империи, искренне стремился принудить духовенство, двор и народ к соблюдению унии, старался зайти в сближении с Римом так далеко, как только было возможно – греками приняты были и примат Папы, и филиокве, и многие особенности латинского обряда. Этими переговорами вокруг унии Михаилу и в самом деле удалось отдовинуть вторжение Карла Анжуйского на несколько лет, хотя Карл был крайне недоволен и старался торпедировать униатский проект, но пока шли переговоры, папа категорически запрещал ему думать о Константинополе.

Однако требования Рима к грекам становились все более и более ненасытными. Вместо того, чтобы медленно разлагать сознание православных сближением и сосуществованием, папство предпочло язык ультиматумов и требований о безоговорочной капитуляции. Папы хотели не только того, чтобы император сам вместе с двором соблюдал унию, но чтобы он принудил к ее искреннему соблюдению всех, вплоть до последнего константинопольского нищего и монаха в горной обители. Это, разумеется, было технически невозможно и папы – ставленники Карла Анжуйского – фактически прервали диалог и дали королю картбланш на вторжение (чем, конечно, спасли греческое православие). К весне 1282 года Карл собрал огромный флот и армию, отлично оснащенные, которые должны были двинуться на Константинополь. Казалось, что участь Византии окончательно была предрешена.

Тогда-то загнанный в угол Михаил Палеолог и прибег к действенному средству византийской стратегии и дипломатии (прекрасно описанному в книге Эдварда Люттвака “Византийская стратегия”) – золоту, заговору и стравливанию конкурентов. Расимен описывает зарождение и развитие Великого Заговора, охватившего Византию, Сицилию и королевство Арагон. В центре этого заговора, согласно традиционной легенде и историографическим версиям, был арагонский канцлер Джованни да Прочида, бывший придворный Манфреда Сицилийского, желавший отомстить за его смерть. Якобы Джованни многократно пересек тайком Средиземноморье, договорился о субсидиях в Константинополе, соорганизовал заговорщиков в Сицилии и, наконец, инициировал подготовку короля Педро Арагонского к вторжению, войне с анжуйцами и присоединению острова.

Рансимен справедливо отмечает, что роль Джованни да Прочида явно сильно преувеличена легендой. В частности, он лично вряд ли мог совершать челночные поездки по Средиземноморью, так как был в более чем почтенном возрасте. Ход событий, на что указывает Рансимен, хотя и без должной решительности, говорит о том, что нити заговора сходились не в Арагон, а в Константинополь, а завоевательные амбиции Арагонского короля были, в конечном счете, лишь инструментом игры Византийского Императора на спасение своей империи. Об этом говорит, в частности, само развитие событий Вечерни.

В интересах Арагона было, безусловно, дождаться, пока Карл и его армада отправятся на Константинополь, ввяжутся там в борьбу и лишь после этого наносить удар по Сицилии. Начинать восстание в тот момент, когда Юг Италии буквально кишел анжуйскими войсками арагонцам было совершенно неуместно. Однако восстание вспыхнуло на Пасху 29 марта 1282 года. До отплытия анжуйцев. Формальным поводом, согласно, опять же, легенде стали домогательства французского лейтенанта к молодой женщине перед церковью Святого Духа в Палермо.

Попытка мужа защитить жену привела к резне на площади – и вот уже набат созывает всех добрых сицилийцев бить французов. Чужеземцы не могут укрыться нигде – их находят в подвалах, убежищах и монастырях и безошибочно вычисляют требуя выговорить непроизносимое для француза слово “chichiri”. Восстание отличалось большой жестокостью и привело к поголовному истреблению французов на острове. Над Сицилией, как не соврет позднейшая легенда, раздавался клич «Morte Alla Francia, Italia Anela» – Смерть всем французам, – взывает Италия – от которого произошло слово “мафия”. Совершенно абсурдная история, ведь восстание было сицилийским, а не итальянским.

Оскорбленная женщина – стандартный топос для старинных преданий о народных восстаниях – бесчестье и смерть Лукреции привели к свержению римских царей, а посягательство Аппия Клавдия на дочь Виргиния – к падению режима децемвиров. Так что скорее всего мы имеем здесь дело с очередной легендой, романтически упаковывающей начало восстания в частный инцидент по защите женской чести.

Рансимен указывает на гораздо более глубокие причины восстания. Сицилия имела своеобразную историю, во многом не сходную с Италией. Она стала рано объектом греческой колонизации, вплоть до арабского завоевания в IX веке входила в состав Византийской Империи, и греческая идентичность, византийские культурные связи, а частично и церконые симпатии не были там изжиты в полной мере ни за время правления династии нормандцев, ни за эпоху Гогенштауфенов. При этом и последние Гогенштауфены и, тем более, Карл Анжуйский, не уделяли острову никакого внимания, не жили на нем и его не посещали, воспринимали сицилийцев исключительно как налогоплательщиков и безгласных подданных. Весьма своеобразный остров был полностью лишен политической субъектности.

Глухое раздражение властью чужестранцев (а XII-XIII века в Западной Европе – это время зарождения ранних национализмов – локального патриотического сознания, противопоставления себя иностранцам, идеи своего правления) постепенно перешло у сицилийцев к готовности с оружием бороться за свою свободу и воспринимать французов как врага, которого надо уничтожать. Это настроение искусно подогревалось и из Арагона и из Византии. Однако взрыв восстания в тот момент, когда оно осложняло условия войны для арагонцев, зато навсегда исключало вторжение анжуйцев в Грецию, говорит о том, что, в конечном счете, все ниточки заговора сходились именно в Константинополь, а не в Барселону.

Михаил Палеолог подорвал приготовленную им мину под здание Анжуйской Империи именно в тот момент, когда это было максимально выгодно ему. Он успел узнать о своем торжестве и порадоваться ему, но использовать в полной мере не смог – уже в декабре 1282 года он скончался в походе на взбунтовавшиеся Фессалоники и его тело – как еретика униата – было зарыто в землю по приказу его сына Андроника без всякого христианского погребения. Для православных византийцев Михаил Палеолог всегда был узурпатором, отстранившим никейскую династию Ласкарей, и изменником Православию, для светских исследователей – особенно западных – он великий правитель и спаситель Империи, готовый продать душу хоть дьяволу, лишь бы спасти государство. По факту униатские маневры Михаила оказались совершенно бесполезными и лишь подорвали сплоченность и агиополитические основы Византии, а решение василевс нашел на традиционном поле византийской интриги и сталкивания лбами противников, для чего уния совершенно не требовалась.

Карл Анжуйский отреагировал на известие о сицилийском восстании, высадке армии Педро Арагонского и крушении планов константинопольской экспедиции словами: “Господи, если Ты решил меня низвергнуть, то сделай так, чтобы я спускался мелкими шажками”. Началась длительная война, в которую готова была втянуться на стороне анжуйцев против арагонцев и Франция. Наследник Карла – Карл Салернский Хромой – попал к арагонцам в плен, откуда его не освобождали несмотря на то, что папа отлучил Арагон от Церкви. Сицилийцы, кстати, в начале восстания апеллировали к папству, но то твердолобо стояло на проанжуйской позиции, тем самым оттолкнув от себя остров.

В 1285 Карл Анжуйский умер, его наследник был в плену, крестовый поход французского короля на Арагон провалился и казалось, что закат династии неминуем. Однако в этот момент умер Педро Арагонский, за ним вскоре последовал его сын Альфонс, и на престол Арагона вступил Хайме, бывший к тому моменту коронованным королем Сицилийским. Отдаленная и небогатая Сицилия с её строптивым населением к тому моменту оказалась для арагонской короны тяжким грузом. Арагон был отлучен папой от Церкви, на его престол претендовал зять Карла Анжуйского Карл Валуа. Не было ни денег, ни войск, чтобы продолжать войну.

1295 году, через 13 лет после восстания, Хайме официально “слил” Сицилию – обязавшись передать её папе, который в свою очередь намеревался отдать её Карлу Валуа в обмен на отказ того от притязаний на арагонскую корону. Хайме получал снятие отлучения, признание своих прав на Арагон и права на Сардинию и Корсику, которые надо было завоевать. Неудобную Сицилию арагонцы решили скинуть как плохую карту.

Однако сицилийцы себя “слить” не позволили и проявили, по выражению Рансимена, “свирепое мужество”. Они короновали младшего брата Хайме – Фридерико – и решили бороться за свою свободу до конца. На остров вторглись анжуйцы, причем теперь на их стороне сражались и арагонцы, включая знаменитого адмирала Руджеро де Лауриа, прежде громившего анжуйцев на море и взявшего в плен наследника. Однако новый анжуйский десант был разгромлен Фридерико, все антипапские гибеллинские силы Италии сплотились на поддержку сицилийцев и в итоге анжуйцы вынуждены были пойти с Фридерико на перемирие. В 1302 году Фридерико и Карл Валуа подписали Кальтабелотский договор по которому анжуйцы выводили свои войска, Фридерико оставался королем до своей смерти, нося титул Короля Тринакрии (официальный титул Сицилии остался за анжуйцами). После смерти Фридерико королевство теоретически должно было вернуться к анжуйцам. Поскольку главный интерес анжуйского дома в этот момент был в закреплении за ним короны Венгрии, на неудобную Сицилию анжуйцы в итоге махнули рукой.

“Сицилийскому народу этот договор принес вполне заслуженную награду. Война была выиграна благодаря стремлению сицилийцев к свободе. На протяжении двадцати лет после Вечерни они отклоняли уловки правителей и государственных деятелей и дали понять, что не примут мирный договор, который отдавал бы их обратно под власть ненавистных французов… На протяжении наступающего столетия Сицилия была свободным и независимым королевством. Не очень богатым и играющим не слишком большую роль в мировой политике, но зато счастливым” (с. 331).

Сицилийский урок, полагаю, сегодня вполне может пригодиться восставшим частям русского народа, борющимся за свою свободу. Арагон пытался “слить” Сицилию, но сицилийцам достало мужества, чтобы этим попыткам слива не подчиниться, остаться на какой-то момент одним против всех и, все-таки, добиться своего.

В конечном счете, сицилийская вечерня знаменовала закат эпохи виртуальных династических королевств и начало времени наций, сплоченных землей, патриотизмом и неприятием чужаков. Избиение французов на Сицилии стало, пожалуй, самым громким межэтническим столкновением Средневековья до начала гуситских войн. К тому же, оно не было отягощено религиозно – это был пример чистой ненависти к иностранцам, угнетающим Родину. Византийская политика блестяще использовала этот фактор для того, чтобы навсегда покончить с угрозой западного наступления на Константинополь. Впрочем, в борьбе с восточным врагом это византийцам не помогло. Фантомная средиземноморская империя Карла Анжуйского потерпела крах в столкновении с сицилийским и итальянским национализмом. Истощившее себя в поддержке анжуйцев папство было измотано так, что пало под натиском гегемонизма французского и оказалось в Авиньоне.

Время трансграничных имперских проектов, по странной прихоти истории связанных по имени с французским графством Анжу – Анжуйской империи Генриха II, объединявшей Англию и половину Франции, и Анжуйской империи Карла, претендовавшей на земли от Иерусалима и Константинополя до Сицилии и Прованса – прошло. Совсем скоро, вместе со Столетней войной, начнется время наций.

Цитата

Глава XII
ВЕЛИКИЙ ЗАГОВОР
В начале 1282 г. Карл, король Сицилии, Иерусалима и Албании, граф Прованса, Форкалькье, Анжу и Мэна, регент Ахейского княжества, сюзерен Туниса и сенатор Рима, был, несомненно, величайшим монархом в Евро­пе. Через несколько недель его корабли должны были поплыть вверх по Роне, чтобы его внук получил Арелатское королевство, через несколько недель еще более многочисленная армия должна была отправиться в поход на Византию, чтобы сделать его повелителем всего Средиземноморья и правителем империи, не име­ющей равных со времен Юстиниана Великого. Люди вспоминали древнее пророчество о некоем Карле, по­томке Карла Великого, отпрыске французского коро­левского дома, который станет правителем всего мира и реформирует всю христианскую Церковь. Все было готово для величайшего триумфа Карла Анжуйского.263
Но Карл был ослеплен высокомерием. Уверенный в своей силе и поддержке папства, он забыл, что у него еще остались враги в Европе, чьи силы пока не были испытаны. Он забыл, что, несмотря на его искусное правление, многие подданные ненавидели его и над­менных французских чиновников, выполнявших его волю. Он забыл об изгнанниках из Сицилийского ко­ролевства, которые поклялись его уничтожить.
Эти изгнанники нашли убежище за морем в Барсе­лоне, столице Арагонского королевства. Двадцатью годами раньше, в 1262 г., король Манфред выдал свою дочь Констанцию за инфанта Педро, старшего сына короля Арагонского Хайме I. Будто предвидя будущее, Папа Урбан и король Людовик IX Французский проти­вились этому браку. Но Манфред еще прочно сидел на своем троне, его дружба представляла ценность для Арагона. Когда Манфред был убит, Конрадин обезглав­лен, а внебрачные сыновья Манфреда попали в плен, инфанта Констанция стала наследницей Гогенштауфенов в Италии. Муж был ей предан и гордился ее про­исхождением. При его дворе Констанция получила ти­тул королевы еще за несколько лет до того, как он взошел на трон своего отца.264
Пока свекр был жив, Констанция немногое могла сделать для того, чтобы реально претендовать на свой титул. Король Хайме I был выдающимся государем, отважным, тщеславным и эксцентричным. Он унасле­довал трон в 1213 г. в возрасте пяти лет. В юные годы, благодаря собственной энергии и инициативе, он отво­евал у мавров Балеарские острова и богатый эмират Валенсию. Когда Хайме было почти шестьдесят, он встал во главе армии, присоединившей эмират Мурсию к его королевству. Он был связан с Францией, посколь­ку графства Руссильон и Сердань входили в состав его королевства, а в наследство от матери он получил Монпелье. Графы Прованские были младшей ветвью его семьи, и он считал, что с ним должны были посовето­ваться по поводу того, как распорядиться графством после смерти его кузена, Раймунда Беренгария IV. Хай­ме признал Карла графом только тогда, когда Людовик IX Святой предложил ему, чтобы Франция взамен отказа­лась от своих сюзеренных прав на Руссильон и Сер­дань. С возрастом Хайме предпочитал развлекаться со своими любовницами. Он так никогда и не простил Карлу того, что тот завладел Провансом, и все еще видел себя великим королем-крестоносцем. Хайме был единственным монархом, принявшим приглашение Григория X на Лионский Собор, где поразил и возмутил собравшихся церковных отцов сочетанием здравомыс­лия и чрезмерной напыщенности. Но что бы он ни говорил, Хайме был слишком рассудителен и слишком устал, чтобы теперь ввязываться в войну. Тем не менее он не препятствовал честолюбивым устремлениям сво­его сына и своей невестки.265
После поражения Конрадина первые высокопо­ставленные беженцы прибыли ко двору инфанты в Бар­селоне. Их предводителем был Руджеро ди Лауриа, у которого с инфантой была общая приемная мать. В числе беженцев были также чиновники, которые слу­жили деду Констанции Фридриху II, например, Риккардо Филанджиери. Вскоре за ними последовали юрист Энрико д’Изерниа и хитроумный интриган, доктор Джованни да Прочида.266
Джованни да Прочида родился в Салерно около 1210 г. Он изучал медицину в знаменитом университе­те своего родного города и получил там место профес­сора. Его таланты поразили Фридриха II, оказывавше­го особое покровительство университету в Салерно, и Джованни вскоре стал личным врачом императора. В награду за свою службу он получил в дар различные земли возле Неаполя, в том числе остров Прочида. Он лечил Фридриха во время его последней болезни. Пос­ле смерти императора он вернулся к общей медицин­ской практике; среди его пациентов были кардинал Джованни Орсини (будущий Папа Николай III) и ко­роль Конрад. Он поступил на службу к Манфреду, ког­да тот взял власть в королевстве в свои руки. Манфред был так потрясен талантом Джованни, что сделал его канцлером королевства. После смерти Манфреда он отошел от дел. Папа Климент написал Карлу, рекомен­дуя ему Джованни как искусного медика, и тому было позволено сохранить за собой поместья по объявлен­ной Карлом после Беневента амнистии. Но он остался верен Гогенштауфенам. В 1266г. он получил разреше-ние поехать в Витербо, чтобы устроить помолвку сво­ей дочери с неаполитанским гвельфом, Бартоломео Караччиоло, который был с визитом при папском дво­ре. Как только стало известно о высадке Конрадина в Италии, Джованни ускользнул из Витербо и присоеди­нился к армии Гогенштауфенов. После разгрома при Тальякоццо он бежал с поля боя вместе Манфердом Малетта и нашел временное убежище в Венеции. Карл конфисковал его поместья, и ходили слухи, что жена Джованни подверглась жестокому обращению и оскор­блениям, одна из его дочерей была изнасилована, а один из его сыновей был убит заносчивым француз­ским рыцарем, пришедшим выселять их из дома. 1269 и 1270 гг. Джованни провел в Германии вместе со своим другом Энрико д’Изерниа, пытаясь убедить внука Фридриха II, Фридриха Тюрингского, вторгнуться в Италию и восстановить власть Гогенштауфенов. Но Фридрих был неподходящим кандидатом на эту роль, поскольку в разговорах он проявлял больше активно­сти, чем на деле. Джованни, похоже, задержался на некоторое время в Южной Германии и в гибеллинс-ких городах Северной Италии. Его брат Адриано и оставшиеся в живых сыновья были с ним. Он добился для Адриано места при дворе маркграфа Монферратского. Незадолго до 1275 г. Джованни переехал со своими сыновьями, Франческо и Томмазо, в Барсело­ну. Он решил, что Констанция Арагонская захочет отомстить за семью своего отца. Тотчас же удостившись доверия Констанции и ее мужа, Джованни при­нялся подогревать их амбиции.267
Король Хайме Арагонский умер в июле 1276 г. пос­ле блистательного шестидесятитрехлетнего правления. Он оставался деятельным до самого конца и был мало озабочен тем, что Папа отлучил его от церкви за по­следнюю любовную интрижку. Новые король и коро­лева, Педро и Констанция, были вольны проводить свою политику. Вначале они действовали не торопясь.
Король Хайме оставил Балеарские острова и Руссильон своему младшему сыну, инфанту Хайме, который принял титул короля Майорки и в течение трех лет отказывался признавать брата своим сюзереном. Угро­за братоубийственной войны миновала только тогда, когда Хайме Майоркский подчинился и присягнул на верность своему брату в январе 1279 г. У Педро также возникли осложнения с маврами в Андалузии; они предприняли серьезную попытку отвоевать Мурсию. Порядок на южной границе восстановился лишь к кон­цу 1279 г. Педро был всерьез настроен сначала добить­ся такого же порядка на западной границе, в Касти­лии, а потом уже начинать какое бы то ни было новое предприятие. Удача благоволила ему. Инфант Ферди­нанд де Ла-Серда, старший сын короля Альфонса X, умер в 1275 г., оставив вдову, Бланку Французскую, сестру короля Филиппа III, и двоих маленьких сыно­вей. После его смерти Альфонс решил сделать своим наследником своего второго сына Санчо, чтобы избе­жать риска, связанного с пребыванием на престоле несовершеннолетнего правителя. Французский король Филипп III приготовился выступить в поход на Касти­лию, чтобы защитить права своих племянников, а вдов­ствующая инфанта, боясь, что Санчо задумал что-то против ее сыновей, бежала вместе с детьми в Арагон. Король Педро оказал им теплый прием, но отказался выпустить из-под своей опеки. Оставив их в своей вла­сти, он получал заложников, которых мог использовать против короля Филиппа, а также против короля Аль­фонса, вскоре раскаявшегося в своем решении, и про­тив Санчо, которому так не терпелось получить свое наследство, что он открыто восстал против отца в 1281 г. К 1280 г. Педро Арагонский мог рассчитывать, что у него не будет больше проблем в Испании, и со­средоточить все свое внимание на Италии.268
Легенда сделала из Джованни да Прочида великого заговорщика, который переодетым разъезжал от одно-го европейского двора к другому в поисках сторонни­ков для своих господина и госпожи. Рассказы о при­ключениях Джованни ходили еще при его жизни. Они сохранились в народных хрониках Сицилии и отраже­ны в работах Виллани, Петрарки и Боккаччо. На са­мом деле роль, которую сыграл Джованни, не была ни такой рискованной, ни такой яркой, как воображали его поклонники и враги, но это не делает ее менее важной. Он был в центре огромного политического заговора.269
Вскоре после своего восшествия на престол король Педро назначил Джованни да Прочида канцлером Ара­гона, в официальном документе о назначении похва­лив его за ученость и общеизвестную преданность дому Гогенштауфенов.270 Это назначение давало Джованни возможность руководить внешней политикой Арагона, и он воспользовался этим, с полного одобрения Педро, чтобы спланировать крах Анжуйской династии. До 1279 г. Прочида мог лишь поддерживать связи с потен­циальными врагами Карла: с французской королевой-матерью Маргаритой, с Рудольфом Габсбургом, с Аль­фонсом Кастильским и, прежде всего, с итальянскими гибеллинами. Только когда Педро упрочил свое поло­жение в Испании, можно было переходить к более ак­тивным действиям. Джованни был реалистом — он понимал, что таким союзникам, как король Рудольф и король Альфонс Кастильский, нельзя доверять, посколь­ку у них были слишком разные интересы. Он мог пол­ностью положиться только на две иностранные держа­вы. Император Михаил в Константинополе, перед ли­цом постоянной угрозы вторжения Карла Анжуйского, зашел так далеко, что покорился Риму в попытке отве­сти эту угрозу, но и это не принесло никаких результа­тов. Михаил был бы рад союзнику, задавшемуся целью уничтожить Карла. Он не мог предоставить ни флот, ни войска для вторжения на земли сицилийского коро­ля, поскольку ему самому нужны были его солдаты и корабли для защиты своих владений. Но византийская казна все еще была полна, и Михаил мог позволить себе быть щедрым ради такого дела. С Константинопо­лем была связана союзом республика Генуя. Генуэзцы пользовались особыми торговыми привилегиями в Византийской империи. Они уже давно были в плохих отношениях с Карлом Анжуйским. Если бы Карл в со­юзе с венецианцами вторгся в Византию, это было бы концом торгового господства генуэзцев в Черном море. Генуэзцы были богаты, и у них был огромный флот.
Заговорщики начали серьезную работу в 1279 г. Согласно сицилийской легенде, именно в том году Джованни да Прочида тайно приехал в Константино­поль. Двое сицилийских беженцев, живших в Констан­тинополе, сообщили императору о его прибытии. Ми­хаил дал Джованни личную аудиенцию и был восхищен им. Джованни остался на три месяца при император­ском дворе, а при отъезде ему были вручены письма от Палеолога королю Арагона и сицилийскому народу, а также крупная сумма денег. Джованни да Прочида отправился на Сицилию, переодетый францисканским монахом. Там он встретился с некоторыми ведущими сицилийскими аристократами во главе с Пальмьери Абате, Аламо да Лентино и Гвалтьери ди Калатаджирона. Они разделяли его недовольство правлением Кар­ла Анжуйского и признались, что уже потеряли надеж­ду на то, что оно когда-нибудь закончится. Джованни подбодрил их, передал адресованное им письмо Миха­ила и предложил им написать королю Арагона, мужу их законной королевы, с просьбой прийти к ним на помощь. Получив этот документ, Джованни двинулся дальше, все еще переодетый францисканцем, к Папе Николаю III в Витербо. Их разговор состоялся в замке Сориано, расположенном неподалеку от города. Джо­ванни когда-то вылечил еще молодого Николая от се­рьезной болезни и мог разговаривать с ним как со ста­рым доверенным другом. Его доводы апеллировали в первую очередь к жадности Папы, поскольку были подкреплены византийским золотом. Джованни напо­мнил Николаю про обиды, нанесенные Карлом Папе, в особенности что сицилийский король не посчитал воз­можным сочетать браком племянницу Папы и принца французской королевской династии. Папа позволил своему старому доктору убедить себя и по просьбе Джованни написал письмо королю Педро, уполномо­чивающее его освободить Сицилию от власти Карла Анжуйского. Затем Джованни вернулся в Барселону, чтобы доложить королю Педро о своих действиях. Сперва Педро сомневался, но, увидев письма от визан­тийского императора, сицилийских аристократов и Папы, горячо поздравил Джованни и велел ему про­должать начатое дело.271
Весной 1280 г. Джованни снова отправился в путь. Сперва он приехал к Папе в Витербо и там получил от Николая четкие полномочия убедить сицилийцев вве­рить свою судьбу королю Педро. Из Витербо Джован­ни добрался до побережья, где нашел пизанское судно, на котором приплыл на Сицилию, в Трапани. Его дру­зья из числа сицилийской знати встретили его там. Джованни рассказал им о том, что успел сделать, и договорился с ними о новой встрече после его возвра­щения из Константинополя. Венецианское судно довез­ло его, все еще переодетого, в Негропонте, где он пере­сел на греческое судно, направлявшееся в столицу. Император Михаил снова дал ему тайную аудиенцию и был очень обрадован новостями. Император предложил тридцать тысяч унций золота, чтобы ускорить органи­зацию заговора. Через несколько дней Джованни поки­нул Константинополь на генуэзской галере в сопровож­дении византийского посла, Латино Алларди, ломбард­ца на императорской службе. Они плыли в Трапани, но по пути встретили пизанское судно, и его команда со­общила Джованни, что Папа Николай только что умер. Джованни удалось сохранить эту новость в секрете. Его сицилийские друзья ждали его в Трапани. Он убедил их отправиться с ним и Алларди на Мальту, где, веро­ятно, у людей Карла было меньше шансов застать их врасплох. Их совещание началось хорошо, пока сици­лийцы не узнали о смерти Папы. Аламо да Лентино предложил вообще отменить все предприятие. Джован­ни на это ответил резко, что уже поздно. Новый Папа мог отнестись так же благосклонно к их делу, как Николай; а если он окажется одним из людей Карла, что ж — сицилийцам случалось противостоять и более сильным противникам, чем Карл. Собравшихся убеди­ли его слова и блеск византийского золота, и они со­гласились сотрудничать, если король Педро по-прежне­му поддерживает заговор. Джованни и посол продол­жили свой путь в Барселону. Педро принял посла с почестями, с благодарностью получил от него золото и одобрил действия Джованни. Было решено, что поход на Сицилию следует начать, как только будут законче­ны приготовления, возможно, весной 1282 г.272
Сложно сказать, какова доля правды в этой леген­дарной истории. В период с 1279 по 1280 гг., когда Джованни предположительно совершал свои путеше­ствия, связанные с заговором, его подпись, в качестве канцлера, регулярно появляется на документах, подпи­санных в Арагоне. Представляется невероятным, чтобы он дал себе труд организовать подделку собственной подписи с целью сохранить свое отсутствие в тайне. Джованни был старым человеком — вот-вот ему долж­но было исполниться семьдесят лет. Маловероятно, что­бы он, переодевшись, бродил по Европе. Роль, отве­денная в этой истории Папе Николаю, не очень убеди­тельна. Очевидно, что он не очень любил Карла и был жаден и оценил бы золото, принесенное ему в дар от императора Михаила. Но он стремился к установлению мира, независимости папских владений и обогащению семьи Орсини. Ни в одном из сохранившихся папских документов того времени нет ни намека на то, что он намеревался сместить Карла с сицилийского престола и посадить на его место Педро Арагонского. Не в его характере было развязывать широкомасштабную вой­ну, которая, несомненно, повлекла бы за собой серьез­ные расходы. Его позиция по отношению к Византии была жестче, чем у его предшественников. Византий­ское золото могло бы убедить Николая не прекращать переговоры с Михаилом Палеологом и не давать Карлу разрешения нападать на империю. Возможно также, что он оказал теплый прием эмиссару своего старого док­тора, Джованни да Прочиды, а арагонцы раздули зна­чение этого приема, чтобы оправдать свою политику. Благодаря подобным инцидентам возник слух о при­частности Папы к заговору, и Данте мог упрекнуть его за «деньги грешные… с которыми на Карла шел так смело».273
Легенда ошибается в отношении действий Джован­ни и соучастия Папы. Но многие ее детали выглядят убедительно. Джованни мог оставаться дома, а кто-то разъезжал от его имени. Маршруты и корабли, на ко­торых эти путешествия совершались, описаны слишком подробно, чтобы быть абсолютно вымышленными. Сицилийский текст того времени связывает имя Джо­ванни с теми тремя сицилийскими аристократами, ко­торых легенда называет его сообщниками. К 1280 г. были несомненно установлены дипломатические связи между византийским и арагонским дворами, а в свое время, как показали последующие события, император Михаил начал переговоры с заговорщиками на Сици­лии. Возможно, один из сыновей Джованни предпри­нял эти путешествия, которые впоследствии были при­писаны его знаменитому отцу. Мы знаем, что брат Джованни, Адриано, состоявший на службе у маркгра­фа Монферратского, осуществлял связь между Араго­ном и гибеллинами Северной Италии. Его сын Франческо также смог отправиться в эти дальние путеше­ствия. Едва ли можно усомниться в том, что они действительно имели место, хотя теперь уже не устано­вить, кто был доверенным посланцем Джованни да Прочида.274
К концу 1280 г. король Педро уже так далеко зашел в подготовке к нападению на Сицилию, что едва ли беспокоился о том, чтобы скрыть свои намерения. В письме, которое он написал в октябре миланскому правительству, выражая сожаление по поводу пораже­ний, которые потерпел его союзник маркграф Монферратский, говорилось, что уже близок «тот день» — «dies illa», — когда они все возрадуются. В декабре Педро вместе со своим братом, королем Майорки, отправился в Тулузу, чтобы обсудить с королем Филиппом Фран­цузским кастильский вопрос и судьбу инфантов Ла-Серды. Филиппа сопровождал его кузен, Карл, князь Салерно, старший сын короля Карла. Педро в общении с князем выказывал такое холодное презрение, что фран­цузы были глубоко потрясены, и Хайме Майоркский почувствовал себя обязанным проявить особую сердеч­ность по отношению к юноше, чтобы избежать открытой ссоры.
Избрание француза, Мартина IV, на папский престол в 1281 г. не смутило Педро. На протяжении всего того года, когда Карл Анжуйский готовил в Италии свою армаду для атаки на Константинополь, арагонцы в Барселоне готовили практически такой же мощный флот. Поход Карла был официально объявлен кресто­вым против язычников, и на этом основании Папа позволил ему собирать церковную десятину на Сарди­нии, острове, который был предметом спора между Карлом и пизанцами, а Педро объявил своим владени­ем. Но сам Карл не скрывал, что его основной целью была столица Византии. Заключив в июне с разреше­ния Папы союз с законным латинским императором Филиппом и с венецианцами, открыто заявил о своих требованиях.276 Педро вел себя немного осторожнее. Он тоже объявил свою экспедицию крестовым походом и мог предоставить тому хорошее доказательство. Двумя годами ранее, в 1279 г., он воспользовался спором о наследовании тунисского престола, возникшим после смерти эмира Аль-Мустансира, давнего врага Людови­ка Святого, чтобы посадить на трон своего кандидата, Ибрагима Абу Исхака. Войска под предводительством Коррадо Ланца возвели на престол эмира Ибрагима, который, в свою очередь, пообещал Педро выплачи­вать крупную ежегодную дань и предоставить ему пра­во открыть консульские представительства в Тунисе и Бужи. В то же время Педро взял под свою опеку пра­вителя Константины, Ибн Хасана. В 1281 г. Ибн Хасан поссорился с Тунисским эмиром, и тот приготовился пойти на него походом. Ибн Хасан обратился за помо­щью к королю Педро, намекнув, что примет христиан­ство, если ему окажут поддержку. Таким образом, это был долг Педро — спасти потенциального неофита и его территорию от тунисских язычников. У него был готов не вызывающий возражений ответ, когда король Филипп Французский, беспокоясь за своего дядю Кар­ла, отправил послов расспросить Педро об армии и флоте, которые тот собирал.277
Со своими союзниками Педро был более откровен­ным. В конце 1281 г. знаменитый генуэзский капитан Бенито Заккария прибыл к его двору. Брат Бенито, Мартин, был другом византийского императора Миха­ила, которому когда-то одолжил деньги, за что был вознагражден, получив во владение Фокию с ее бога­тыми месторождениями квасцов. Бенито навещал бра­та и оттуда поехал в Константинополь, где Михаил назначил его своим послом в Генуе и Арагоне. Он при­вез королю Педро заверения в том, что и император, и генуэзцы стремятся ему помочь. Эти заверения были подкреплены денежными подношениями.278
Приблизительно в то же время Джованни да Прочида написал Альфонсу Кастильскому и его сыновьям, зная об их неприязни к анжуйцам, чтобы сообщить им, что к союзу его господина и маркграфа Монферратского, зятя Альфонса, присоединился предводитель фло­рентийских гибеллинов, Гвидо Новелло. Его письма были доставлены к кастильскому двору Адриано да Прочида, прибывшим из Северной Италии с посланниками гибеллинов. Джованни открыто заявил о плане возвращения Сицилийского королевства его наследно­му и законному владельцу и предлагал кастильцам присоединиться к союзу. Разногласия между королем Альфонсом и его сыном Санчо не позволили им при­нять предложение.279
Эта дипломатическая деятельность укрепила власть короля Педро. Но главной целью заговора было раз­дуть беспорядки во владениях короля Карла. Здесь проявился дипломатический гений Джованни да Прочиды. Он сам родился в континентальной части Ита­лии и знал, что жители континента не испытывали недовольства правлением Карла. Карл был искусным и честным правителем. Большую часть своего времени он проводил в Неаполе, его окрестностях или в Апулии. Здесь он мог наблюдать за управлением и следить, чтобы его чиновников не злоупотребляли своей влас­тью. Неаполитанцы и апулийцы могли возмущаться высокими налогами и безжалостной эффективностью, с которой эти налоги собирались, могли возмущаться той незначительной ролью, которую им было позволе­но играть в управлении страной, но Карл благоустраи­вал их гавани и дороги, поддерживал их рынок. К тому же послушные Карлу итальянцы могли получить удоб­ные должности в других его владениях — в Провансе, Албании или Палестине. Сицилия же находилась в совсем ином положении. Карл не доверял сицилийцам, в особенности после всеобщего восстания во время вторжения Конрадина. Он практически ничего не де­лал, чтобы поддержать их экономику, никогда не при­езжал на остров, кроме того случая, когда был на пути в Тунисский крестовый поход, и никогда лично не контролировал управление островом. Управление осуществ­лялось французскими юстициариями и находившимися у них в подчинении итальянцами с континента. Вне всякого сомнения, эти управленцы были высокомерны, суровы, алчны и почти наверняка продажны. Налоги высоки, и только друзья чиновников были ограждены от вымогательства с их стороны. Сицилийцы даже при Фридрихе II и Манфреде возмущались правительством, заседавшим в Неаполе. К неприязни по отношению к пришельцам с континента прибавлялась еще и нена­висть к французам, которые не утруждали себя выу­чить язык сицилийцев и уважать их традиции. Сици­лийцы видели, что ими правят, чтобы помочь инозем­ному тирану в его завоеваниях, от которых они не получат никакой выгоды. На острове было много гре­ческого населения: сицилийские греки все еще помни­ли о своем родстве с византийскими. Их совсем не привлекала перспектива служить во флоте Карла и за­воевывать Константинополь.280
Карл ошибся, решив, что сицилийцы и Джованни да Прочида не станут искать поддержки. Из всех народов Европы сицилийцы — самые опытные заговорщики. В наши дни их верность мафии может сравниться раз­ве что с их верностью чести семьи. Они послужили для Джованни и его соратников благодатной почвой. Не­довольство сицилийцев правлением Карла Анжуйского было очень сильно, можно было не сомневаться, что они обрадуются освободителю. Но хороший заговор­щик работает тихо. Не считая легендарных рассказов о путешествиях Джованни, не существует никаких запи­сей о том, каким образом был организован заговор на Сицилии. Все делалось тайно. Несомненно, агенты Арагона работали на острове. Несомненно, было тайно доставлено оружие. И также несомненно, что заговор­щики поддерживали тесную связь с Константинополем, откуда они получали деньги и обещания еще больших сумм, если все пойдет по плану.
Весной 1282 г. все Средиземноморье знало, что кри­зис близок. Король Карл собирал огромный флот. В середине марта неаполитанская и провансальская эс­кадры встали на якорь в гавани Мессины, готовые от­чалить, как только будет отдан приказ. Другие эскадры ждали в портах, когда к ним присоединятся венециан­ские корабли. Сам король Карл был в Неаполе, отда­вая последние распоряжения, связанные с походом. По-видимому, он планировал поспешить в Апулию и сесть там на корабль, когда придет время.281 Медлить было нельзя. Уже трижды планы Карла касательно похода нарушались: когда французский король Людовик обя­зал его присоединиться к своему крестовому походу; когда шторм уничтожил его флот на обратном пути из этого крестового похода; и когда Папа запретил поход во время затянувшихся переговоров о церковной унии. Теперь ничто не могло остановить Карла. Венецианцы и греческие католики были готовы присоединиться к нему. Славянские монархи на Балканах и греческие правители Эпира и Фессалии были рады возможности принять участие в уничтожении Византийской империи. Император Михаил был близок к отчаянию. Если ве­ликая армада Карла Анжуйского достигла бы берегов Византии, только чудо могло спасти его, и только чудо могло не дать армаде отплыть из Италии. Но у Миха­ила были друзья.
Карл был слишком самоуверен и не придавал значе­ния этим друзьям своего врага. Итальянские агенты предупреждали Карла, что Джованни да Прочида убе­дил всех гибеллинов поддержать Арагон. Племянник Карла, французский король, говорил ему об огромном арагонском флоте, собравшемся в устье реки Эбро. Этот флот официально направлялся на борьбу с язычниками в Африку, но король Филипп знал, что у него другие цели. Карл пренебрег слухами — он был слишком си­лен, никто бы не осмелился напасть на него. Карл так и не понял, где поджидала главная для него опасность.282
Судьба будущего решалась на Сицилии. Недоволь­ные сицилийцы, взбудораженные агентами Арагона и субсидированные из Константинополя, тайно готовили восстание. Их подбадривал император Михаил. Педро Арагонский запросто мог подождать, пока Карл не будет полностью втянут в войну на востоке, прежде чем на­чать вторжение в земли сицилийского короля. Михаил не мог позволить себе ждать так долго. Флот Карла Анжуйского должен был отчалить в первую неделю апреля. До этого времени было необходимо что-то предпринять.
Глава XIII
ВЕЧЕРНЯ
В 1282 г. Пасха наступила рано, 29 марта. На Стра­стной неделе остров Сицилия внешне выглядел спокой­ным. Огромная армада Карла Анжуйского стояла на якоре в гавани Мессины. Королевские агенты объезжа­ли остров и, невзирая на угрюмое недовольство крес­тьян, забирали все запасы зерна, какие могли найти, сгоняли крупный рогатый скот и свиней, чтобы обес­печить армию продовольствием, и лошадей для рыца­рей. Королевский наместник, Герберт Орлеанский, гу­бернатор острова, был в своей резиденции в Мессине, в замке, построенном столетие назад Ричардом Льви­ное Сердце. В Палермо юстициарий Жан де Сен-Реми пировал во дворце нормандских королей. Никто из французских чиновников и никто из военных гарнизо­нов, размещенных в сорока двух замках, откуда конт­ролировалась сельская местность, не заметил со сто­роны подчиненного народа проявлений особой враждебности. Но в среде сицилийцев, праздновавших Воскресение Христа с их традиционными песнями и плясками на улицах, атмосфера была напряженной и взрывоопасной.283
Церковь Святого Духа расположена примерно в миле на юго-восток от старой городской стены Палермо, на краю небольшой теснины реки Оретто. Это постройка, выдержанная в строгом стиле снаружи и внутри, ее первый камень был заложен в 1177г. в зловещий день солнечного затмения Вальтером Офамилом, архиепис­копом Палермо, англичанином по происхождению. В этой церкви традиционно устраивали празднество на Пасху, и в тот пасхальный понедельник народ, как обычно, стекался из города и окрестных деревень на вечерню службу.284
На площади разговаривали и пели в ожидании на­чала богослужения. Внезапно появилась группа фран­цузских чиновников, которые захотели принять учас­тие в празднике. Их встретили холодными враждебны­ми взглядами, но они все равно настойчиво пытались присоединиться к толпе. Французы были пьяны, а по­тому беспечны; вскоре они позволили себе фамильяр­ное обращение с молодой женщиной, и это взбесило сицилийцев. Среди чиновников был королевский сер­жант по имени Друэ, он выволок из толпы молодую замужнюю женщину и донимал ее своими ухаживани­ями. Этого ее муж не мог стерпеть — он выхватил нож, набросился на Друэ и заколол его. Французы ринулись отомстить за своего товарища и неожиданно оказались окруженными толпой разъяренных сицилийцев, воору­женных кинжалами и мечами. Ни один француз не уцелел. В этот момент колокол церкви Святого Духа и колокола всех остальных церквей зазвонили к вечерне.285
Со звуком колоколов глашатаи побежали по городу, призывая жителей Палермо подняться против угнета­телей. Улицы тут же наполнились обозленными воору­женными людьми, выкрикивающими «Смерть францу­зам» на своем сицилийском диалекте.286 Они убивали каждого француза, попадавшегося им на пути. Сици­лийцы врывались на постоялые дворы, посещаемые французами, и жилища французов, не щадя ни муж­чин, ни женщин, ни детей. Сицилийские женщины, бывшие замужем за французами, погибли вместе со своими мужьями. Мятежники врывались в доминикан­ские и францисканские монастыри, они выволакивали всех иностранных монахов и велели каждому произносить слово «Сiciri», непроизносимое для француза. Любого, кто не прошел проверку, убивали. Юстициарий Жан де Сен-Реми заперся в древнем королевском дворце, но большая часть его гарнизона была в отпус­ке в городе. Те немногие, кто остались, не могли отсто­ять дворец. Юстициарий был ранен в лицо во время схватки на входе, но после успел выпрыгнуть в окно и бежать через конюшню вместе с двумя слугами. Бегле­цы нашли лошадей и на полной скорости поскакали в замок Викари, расположенный на дороге, ведущей внутрь острова. К ним присоединились другие францу­зы, избежавшие резни.287
К следующему утру около двух тысяч французских мужчин и женщин были мертвы, а повстанцы полнос­тью контролировали Палермо. Ярость улеглась, и они задумались о будущем. Представители от каждого рай­она и от каждого цеха собрались вместе и провозгла­сили свой город коммуной, избрав своим капитаном знаменитого рыцаря Руджеро Мастранджело, ему на­значили трех заместителей: Энрико Баверио, Николо д’Ортолева и Никколо д’Эбдемониа, а также пять со­ветников им в помощь. Флаг Карла Анжуйского был сорван и повсюду заменен имперским орлом, которо­го Фридрих II сделал эмблемой города своего детства. К Папе были отправлены послы с письмом, в кото­ром они просили его взять коммуну под свое покро­вительство.288
Весть о восстании уже разносилась по всему остро­ву. Гонцы поспешили в кровавую ночь с понедельника на вторник из Палермо, чтобы велеть всем городам и селам немедленно нанести удар, прежде чем угнетатель сможет ударить в ответ. Во вторник мужчины Палермо сами двинулись на штурм замка Викари, где прятались юстициарий и его друзья. Гарнизон замка был слиш­ком малочислен, чтобы оказывать долгое сопротивле­ние, и юстициарий предложил сдаться с условием, что ему будет позволено отправиться к побережью и уп-лыть на корабле в родной Прованс. Когда начинались переговоры, один из осаждающих замок выпустил стре­лу и убил юстициария. Это послужило сигналом к на­чалу резни, в которой были убиты все, кто был внутри замка.289
В течение недели пришли вести о дальнейших мяте­жах против французов. Первым примеру Палермо по­следовал город Корлеоне, расположенный в двадцати милях к югу. После убийства французов корлеонцы тоже провозгласили свой город коммуной. 3 апреля капитан Корлеоне, Бонифацио, отправил в Палермо троих посланников с тем, чтобы предложить действо­вать сообща. Две коммуны решили направить войска в трех направлениях — на запад, к Трапани; на юг, к Кальтаниссетте; и на восток, к Мессине, — чтобы под­нять весь остров и объединить усилия. По мере при­ближения повстанцев к каждому из пунктов назначе­ния французы либо бежали, либо были убиты. Их по­щадили только в двух городах. Вице-юстициарий западной Сицилии, Гильом Порселе, живший в Калата-фими, снискал любовь сицилийцев благодаря своей доброжелательности и справедливости. Он и его семья были с почестями препровождены в Палермо, откуда им разрешили отплыть в Прованс. Город Сперлинга, расположенный в центре острова, гордился независи­мостью своих взглядов. Французскому гарнизону в этом городе не причинили никакого вреда и позволили бла­гополучно отступить в Мессину.290
В Мессине восстания не было. У наместника, Гер­берта Орлеанского, был сильный гарнизон. Огромный флот Карла Анжуйского стоял в гавани. Мессина была единственным городом на острове, к которому фран­цузское правительство выказывало какое-то располо­жение, и самая влиятельная семья в городе, Ризо, под­держивала правящий режим. 13 апреля, две недели спустя после Вечерни, когда западная и центральная часть острова были в руках мятежников, коммуна Палермо прислала письмо к жителям Мессины, призывая их присоединиться к восстанию. Но мессинцы были осторожны. Учитывая, что власть в городе по-прежне­му принадлежала Герберту, опиравшемуся на гарнизон в мессинской цитадели, а у причала стояли корабли короля, они предпочитали не компрометировать себя. Вместо этого 15 апреля мессинская армия под коман­дованием местного рыцаря, Гульельмо Чириоло, дви­нулась на юг в соседний город Таормину, чтобы защи­тить его от разъяренных мятежников. В это же время Герберт послал мессинского аристократа, Риккардо Ризо, во главе семи местных галер блокировать гавань Палермо и, по возможности, атаковать палермские ук­репления. Палермцы поспешили вывесить на стенах рядом со своим знаменем знамя Мессины с крестом, чтобы показать, что считают мессинцев своими брать­ями, и моряки Риккардо отказались сражаться против них. Галеры остались поблизости от гавани, вяло и неэффективно блокируя ее.291
Общественное мнение Мессины склонялось в пользу восстания. В Мессине было много палермцев, переехав­ших туда, когда Мессина стала административным цен­тром острова. Их симпатии были на стороне родного города. Герберт начал терять уверенность в своих си­лах. Он решил подстраховаться в Таормине и отправил туда французское войско на замену мессинскому гар­низону. Гульельмо Чириоло и его люди были оскорб­лены недоверием. Они напали на французов и всех их взяли в плен. Два или три дня спустя, 28 апреля, в Мессине разразилось восстание. Большинство францу­зов к тому времени уже укрылись в цитадели, и жертв резни было меньше, чем в Палермо. Герберт заперся в цитадели, но флот остался в руках мятежников, кото­рые его сожгли. Мессинцы объявили свой город ком­муной под покровительством Святой Церкви. Они из­брали своим капитаном Бартоломео Манискалчо, сыг­равшего ведущую роль в организации восстания.
В тот же день трое выдающихся мессинцев верну­лись из Неаполя, где находились при дворе короля Карла. Это были Балдуин Мюссоне, бывший судья, и Бальдо и Маттео Ризо. Мюссоне тут же примкнул к коммуне, и Манискалчо на следующее утро отказался от поста капитана в его пользу. Один из младших Ризо, доктор Парменьо, пытался убедить своих дядьев Баль­до и Маттео присоединиться к восстанию, но и они, и вся семья сохранили верность Карлу. Вместе с Гербер­том они нашли убежище в цитадели, но вскоре поняли, что Герберт готов сдаться. После предупредительной атаки мессинцев на замок он вступил в переговоры с Мюссоне и добился гарантии безопасности для себя и своих людей. В их распоряжение были предоставлены две галеры на том условии, что они поплывут прямо в Эг-Морт, во Францию, и пообещают никогда не воз­вращаться на Сицилию. Герберт дал слово, но, едва удалившись от гавани, он направил галеры в Катону, расположенную прямо за проливом. Там он разыскал Пьетро Руффо, графа Катандзаро, который был бога­тейшим аристократом Калабрии, верным Карлу. Они собрали войска и приготовились напасть на Мессину.
Кастеляну мессинской цитадели, Тибо де Месси, и семидесяти французским сержантам с женами и детьми были предложены те же условия. Всем им предостави­ли другой корабль и приказали плыть в Эг-Морт. За­конопослушные члены семьи Ризо стали пленниками коммуны в цитадели, где к ним присоединились Микелетто Гатта и его французы, которых привезли под конвоем из Таормины. Уже были отправлены гонцы в Палермо, чтобы рассказать о событиях в Мессине и о создании братской коммуны, а мессинским кораблям, ожидавшим в нерешительности у входа в палермскую гавань, было приказано вернуться домой. Их предво­дитель, Риккардо Ризо, сумел ускользнуть в Калабрию. Его заместитель, Никколо Панча, на пути к гавани встретил корабль с Тибо Месси и его командой. Панча уже слышал о том, что Герберт Орлеанский нарушил свое обещание вернуться во Францию, и заподозрил, что Месси собирается последовать его примеру. Корабль был задержан и всех, кто был на борту сбросили в море.292
Когда порядок в Мессине был восстановлен, комму­на избрала четверых канцлеров в помощь капитану. Все они были местными судьями: Рейнальдо да Лимоджа, Никколо Сапорито, Пьетро Ансалано и Бартоломео да Неокастро, впоследствии написавший историю этих великих событий.293 Затем было твердо решено сооб­щить в Константинополь императору Михаилу, что его главный враг потерпел неудачу. Несомненно, он мог из благодарности прислать островитянам еще золота. Было трудно найти посланника для этого опасного путеше­ствия, но генуэзский купец Алафранко Кассано сам предложил свои услуги, поскольку его подданство дол­жно было защитить его, если его задержит один из кораблей Карла. Алафранко достиг Константинополя через несколько недель и тут же получил аудиенцию у императора. Михаил, услышав новость, возблагодарил Бога и поспешил добавить в свои мемуары, которые писал для сына, многозначительные слова: «Если бы я осмелился заявить, что был орудием Господа в деле освобождения сицилийцев, то не погрешил бы против истины». Его агенты и его золото и в самом деле сыг­рали свою роль в подготовке восстания, а оно не толь­ко освободило Сицилию, оно также спасло Византий­скую империю. Великий поход Карла на Константино­поль пришлось отложить, теперь уже навсегда.294
Карл был в Неаполе, когда в начале апреля послан­ник архиепископа Монреальского сообщил ему о резне в Палермо. Карл пришел в ярость, поскольку это озна­чало, что придется отложить поход на Константино­поль на некоторое время, но поначалу он не воспри­нял восстание всерьез. Карл решил, что это локальные волнения, с которыми его наместник, Герберт Орлеан­ский, вполне может справиться. Карл лишь приказал вице-адмиралу Маттео Салернскому взять четыре гале­ры и атаковать Палермо. Этот приказ был отдан 8 ап­реля, но, добравшись до Палермо, Маттео обнаружил на подходе к гавани мессинскую эскадру и не решился напасть на нее. Когда Мессина присоединилась к вос­станию, мессинские корабли атаковали Маттео и зах­ватили две его галеры. С оставшимися кораблями он отступил в Неаполь.295
Мятеж в Мессине и разгром его флота привели Кар­ла к осознанию серьезности восстания. «Господь Все­могущий! — воскликнул он. — Если Тебе угодно низ­вергнуть меня, позволь мне хотя бы спускаться вниз мелкими шагами». И Карл стал принимать меры для того, чтобы шаги оказались мелкими. Поход на Констан­тинополь был отменен. Вместо этого корабли и солда­ты, собравшиеся в портах Италии, были стянуты к Мессинскому проливу, и сам Карл выступил во главе армии, которая должна была подавить мятеж на острове.296
Папа полностью поддерживал Карла. Когда в апре­ле в Орвьето прибыл посланник из Палермо, чтобы просить Святейший Престол взять под свое покрови­тельство новую коммуну, Папа Мартин отказался дать ему аудиенцию. На острове все же надеялись, что Мар­тин еще смягчится. В начале мая Мессина вместе с Палермо и другими городами отправили троих послов к папскому двору. Они торжественно вошли в его при­емную и предстали перед всей консисторией, трижды пропев слова: «Агнец Божий, искупивший все грехи мира, смилуйся над нами». Но Папа ответил с горе­чью, трижды повторив слова Евангелия: «Радуйся, Царь Иудейский! — и били Его». Другого ответа посольство от Папы не получило.297 Вместо этого 7 мая, на Возне­сение, Папа издал буллу об отлучении мятежных сици­лийцев и всех, кто поддержит их. Второй буллой он отлучил Михаила Палеолога, «называющего себя гре­ческим императором», а третьей — Гвидо да Монте-фельтро и гибеллинов Северной Италии.298
У Карла был еще один друг — его племянник, фран­цузский король Филипп. В апреле Карл написал ко французскому двору, сообщая Филиппу, что, возможно, понадобятся активные действия, чтобы предотвратить серьезные последствия мятежа. Когда Мессина восста­ла, Карл снова написал, прося помощи против бунта­рей. В ответ двое его племянников — Филипп и его брат Пьер, граф Алансонский — и Роберт д’Артуа ре­шили во главе отряда французских дворян отправиться в Италию. Сын Карла, Карл Салернский, находивший­ся в то время в Провансе, был направлен в Париж с тем, чтобы организовать дальнейшее сотрудничество с французским двором.299 Король Филипп считал, что главная опасность исходит от Арагона. Он уже предуп­реждал Карла, чтобы тот остерегался короля Арагон­ского, но Карл не послушал его. Филипп был убежден, что огромный арагонский флот, собравшийся в гавани в устье реки Эбро, готовится к атаке на Сицилию, не­смотря на все заверения короля Педро в том, что он собирается в крестовый поход в Африку. Еще не зная, что Мессина потеряна для Карла, Филипп отправил посольство к королю Педро, который уже присоеди­нился к своему флоту. Послы достигли устья Эбро 20 мая и передали Педро письмо, в котором Филипп требовал гарантий того, что флот Педро не нападет про­тив Карла. Если же это все-таки случится, Филипп предупреждал, что будет расценивать это как враждеб­ный акт и двинет свою армию против Арагона.300
Предупреждение Филиппа не возымело никакого действия. Педро, как всегда, ответил, что он готовится к походу в Африку. На самом деле мятеж на Сицилии застал Педро врасплох. Его агенты планировали это восстание, но он рассчитывал выждать до того време­ни, когда Карл пойдет войной на Константинополь. Когда из Сицилийского королевства уедут лучшие вои­ны Карла, там и должны были поднять восстание; в этот момент Педро намеревался вмешаться. Сицилийцы, получившие стимул от византийского императора, опередили его. Получив известие о резне в Палермо, Педро не предпринял ничего. Лишь после восстания в Мессине и уничтожения кораблей Карла он решил дей­ствовать. И даже тогда он соблюдал осторожность. Он действительно решил отправиться в Африку сражаться с маврами, ожидая дальнейшего развития событий на Сицилии. 3 июня Педро вышел в море во главе огром­ной флотилии военных и транспортных кораблей, на­правляясь к алжирскому побережью.301
Чтобы подтвердить свою легенду, Педро отправил специального посла к Папе с просьбой благословить его крестовый поход и даровать обычные в таких случаях индульгенции. Но Мартина он не обманул. Тот доволь­но резко ответил послу. Швейцарский рыцарь Отто де Грансон, бывший агентом Эдуарда Английского в Орвьето, 11 июня доложил своему патрону, что все при папском дворе ожидают вторжения короля Арагонско­го на Сицилию.302 Но Педро не торопился. Его флот зашел в Порт Магон на острове Менорка, который все же был мусульманским эмиратом, хоть и подчиненным арагонской короне. Эмир поспешил обеспечить флот щедрыми запасами провизии, но отправил тайного по­сланника в Тунис, чтобы предупредить Тунисского эми­ра о походе. Когда флот прибыл в Колло, расположен­ный на алжирском побережье, Педро узнал, что его союзник, правитель Константины, ради чьей независи­мости от тунисского эмирата и его обращения в христи­анскую веру и затевался крестовый поход, был внезап­но атакован тунисцами, предупрежденными посланни­ком с Менорки, и убит. Его смерть лишила поход основной цели. Но Педро остался с солдатами в Колло, в достаточной близости от Сицилии, чтобы следить за тем, как будут развиваться события.303
Сицилийцы тем временем готовились отразить на­падение короля Карла. Карл же не спешил. Он хотел нанести удар наверняка. Его корабли и воины, предназначавшиеся для похода в Константинополь, были собраны в Катоне на калабрийском побережье проли­ва. Пьер д’Алансон и Роберт д’Артуа вместе со своими французскими рыцарями вскоре должны были присо­единиться к армии Карла Анжуйского. Численность войска была увеличена за счет солдат из Прованса — из той армии, которая должна была отправиться вверх по Роне, чтобы возродить Арелатское королевство. Гвельфы Флоренции прислали отряд под предводитель­ством графа Гвидо да Баттиффолья со знаменем города и пятьюдесятью молодыми флорентинцами, которых король Карл обещал посвятить в рыцари. Взамен ко­раблей, уничтоженных мессинцами, были наняты ко­рабли из Венеции, Пизы и Генуи. Это была грозная армия, которую 6 июня возглавил сам король Карл. Девятнадцать дней спустя он вместе с армией перепра­вился через пролив и встал лагерем среди виноградни­ков прямо к северу от Мессины.304
Папа Мартин надеялся, что сицилийцы испугаются и подчинятся без боя. Они же продолжали утверждать, что их коммуны находятся под покровительством Папы. 5 июня Папа назначил одного из своих самых искус­ных советников, кардинала Герарда Пармского, лега­том на остров с указаниями добиться от сицилийцев безоговорочной капитуляции.305 Пять дней спустя ко­роль Карл в поддержку усилий Папы издал большой эдикт, реформирующий управление островом. Королев­ским чиновникам впредь запрещалось вымогательство в какой бы то ни было форме; запрещалось конфиско­вать товары, скот или корабли безвозмездно; принуж­дать города и деревни преподносить им дары; заклю­чать сицилийцев в тюрьму на недостаточных основа­ниях; присваивать их земли. В этом эдикте Карл, таким образом, признавал, что в дни, предшествовавшие вос­станию, эти злоупотребления имели место.306 Но обе­щание этих реформ оставило сицилийцев равнодушны­ми. Они слишком много претерпели от правления Кар-ла Анжуйского, и их гордость пробудилась: они были готовы бороться. 2 июня мессинцы уже расстроили попытку анжуйской армии высадиться в Милаццо, на северо-восточном побережье острова. Их дух не был сломлен, когда три недели спустя один из отрядов Кар­ла Анжуйского все же осуществил там высадку и раз­бил, нанеся тяжелые потери, пытавшееся его отбросить мессинское ополчение. Единственным следствием раз­грома мессинцев стало то, что они ворвались в цита­дель, где содержали в заточении членов семьи Ризо, и убили их; они также сняли судью Балдуина Мюссоне с поста капитана, посчитав его некомпетентным и безде­ятельным. На его место избрали Аламо да Лентино, одного из тех троих сицилийских аристократов, кото­рые играли главную роль в заговоре Джованни да Прочиды. Он оказался более энергичным лидером, чьим единственным недостатком была его зависимость от жены, Махальды да Скалетта, женщины скромного происхождения и огромных амбиций.307 В тот момент супруга была не с ним — она отправилась со своими вассалами в Катанию, где хитростью заставила перепу­ганных солдат французского гарнизона сдаться на ее милость и всех их приказала перебить, взяв власть в городе в свои руки.308
Аламо приложил все усилия, чтобы привести в пол­ный порядок оборонительные сооружения Мессины. Ему на подмогу прибыли иностранные добровольцы. Среди них были несколько генуэзских галер с коман­дами, невзирая на то, что кое-кто из их соотечествен­ников был нанят королем Карлом; прибыли двенадцать галер из Анконы и — совершенно неожиданно — две­надцать галер из Венеции, укомплектованные людьми, недовольными королем Карлом и его политикой. Си­цилийцам была обещана помощь из Пизы, но пизанцы начали войну с Генуей и отозвали галеры, которые собирались прислать. Единственными пизанцами, при­нявшими участие в сицилийской войне, были команды четырех галер, нанятых королем Карлом. К началу августа к защитникам присоединились пятьдесят ара­гонских аристократов со своими слугами, оставившие армию своего короля в Африке и приплывшие в каче­стве добровольцев на помощь сицилийцам.309
Карл начал первую серьезную атаку на Мессину 6 ав­густа, пытаясь взять штурмом ту часть города, которая была расположена на оконечности полуострова и за­щищала гавань. Приступ отбили с незначительными потерями со стороны защитников. Два дня спустя люди Карла попытались взять приступом укрепленные высо­ты Капперрины, расположенной в северо-западной ча­сти города, наиболее удаленной от моря. После неудач­ной атаки днем люди Карла повторили попытку после наступления темноты, но были обнаружены и разбиты, благодаря своевременным действиям двух местных жительниц, чьи имена, Дина и Кларенца, были вписа­ны в хроники. Эти успехи воодушевили сицилийцев. Месяц выдался необычайно дождливый, и слякоть ме­шала нападшим куда больше, чем защитникам Месси­ны. Жители города, женщины наравне с мужчинами, посменно дежурили на укреплениях. Они посылали шпионов во вражеский лагерь. Особенно среди них был известен францисканский монах Бартоломео де Пьяц-ца, который собрал исчерпывающую информацию об армии Карла Анжуйского еще до того, как она пере­секла пролив. Еще более город был воодушевлен рас­сказами о Пресвятой Деве, явившейся, чтобы благо­словить оборону. Но Карл выжидал. Его армия была многочисленной и сильной, а его флот количеством значительно превосходил сицилийский, и обе стороны ожидали подкрепления. Карл покрепче сомкнул блока­ду Мессины, ожидая подходящего момента для решаю­щей атаки.
Во время затишья, наступившего после первых атак, Карл послал в город папского легата, кардинала Герарда. Мессинцы с почестями встретили представителя понтифика, которого объявили своим сюзереном. Ка­питан города, Аламо, официально предложил передать Мессину в его руки, если Папа объявит себя покрови­телем коммуны. Кардинал ответил на это, что Церковь передаст город своему верному сыну Карлу, которому по закону принадлежит весь остров. Аламо отдернул руку, которой протягивал ключи от города Герарду, и заявил во всеуслышанье, что лучше умереть в бою, чем сознательно подчиниться заклятому врагу. Кардинал был отослан обратно в королевский лагерь.
После неудачи легата Карл поспешил вновь атако­вать. 15 августа была предпринята еще одна попытка взять штурмом стену у Капперрины, но и она провали­лась. Блокада становилась все более суровой. Жители города были готовы пострадать за свое дело; от голода их спасли небывалый урожай фруктов и овощей, выра­щенных на участках, отведенных под посевы внутри города, и исключительно большие уловы рыбы в гава­ни. Штурм северной стены, проведенный 2 сентября, также потерпел неудачу. 14 сентября Карл объявил общий штурм. Бой в тот день был яростнее, чем все предыдущие. Но вновь штурмующие ничуть не продви­нулись, и, после того как двое аристократов, стоявших рядом с Карлом, были убиты камнем, брошенным со стены, Карл прекратил атаку и отступил в свой лагерь. Там он написал Аламо письмо, в котором обещал ему, что если тот сдастся и восстановит в городе власть Карла, то получит в награду наследные владения, где только пожелает, и деньги в возмещение военных рас­ходов. Все, о чем просил Карл, — шестеро граждан Мессины по его выбору должны быть переданы ему для наказания. Все остальные жители Мессины будут прощены.
Аламо с презрением отверг предложение. Он и его правительство осознавали опасность своего положения, но надеялись найти избавителя. Когда Папа через сво­его легата отверг их проект превратить Сицилию в группу коммун под властью Святейшего Престола, они поняли, что для будущего Сицилии надо искать другое решение. И одно такое решение было под рукой.310
Король Педро Арагонский, отправляя посольство к Папе Мартину, чтобы испросить благословения для своего крестового похода, не очень рассчитывал на доброжелательный ответ. Его главный посол, катало­нец Гильом де Кастельно, получил указание задержать­ся на обратном пути в Палермо и связаться там с ли­дерами восстания. К тому времени палермцы уже зна­ли: ничто не заставит Папу отречься от короля Карла. Сперва сицилийцы не хотели менять одного иноземно­го монарха на другого. Но в одиночку им было не выстоять. Королева Констанция Арагонская была, в конце концов, представительницей дома Гогенштауфе-нов и последней наследницей великой династии сици­лийских королей. Ее муж находился недалеко от сици­лийской прекрасной армии. Дальновидность, а также разумность такого решения побудили сицилийцев при­знать Педро и Констанцию своими королем и короле­вой. Гильом де Кастельно уплыл к своему господину в Колло, везя с собой троих сицилийских посланников. Один из них был мессинским дворянином по имени Гульельмо, жившим в то время в Палермо, двое других были палермскими судьями, чьи имена неизвестны.
Сицилийская делегация предстала перед королем Педро в его лагере в Колло и, выразив ему свое почте­ние, рассказала о положении, в котором оказался их осиротевший остров. Они сказали, что Констанция — их законная королева, которой следует передать коро­ну, а после нее — ее сыновьям, инфантам Арагонским. Они умоляли Педро прийти им на помощь и позабо­титься о том, чтобы королева вступила в свои права. Педро принял посланников с уважением, но пока не решался брать на себя ответственность. Четыре дня спустя прибыл корабль с двумя рыцарями и двумя го­рожанами из Мессины, которые проскользнули сквозь блокаду Карла Анжуйского. В то же время трое других жителей Мессины добрались до Палермо, чтобы заявить, что они присоединяются к просьбе, обращенной к королю Педро. Педро продолжал делать вид, что колеблется. Но он уже посоветовался со своими полководцами и выяснил, что те охотно последуют за ним на Сицилию. После должных проявлений скромности Педро великодушно объявил, что отвечает согласием на просьбу сицилийцев: он поплывет на Сицилию и возведет свогю жену на трон ее предков. Педро пообещал сицилийцам, что их вольности будут соблюдены и то все будет так же, как было при короле Вильгельме Добром. Затем он снова отправил Гильома Кастельно к папскому двору с подробным и смиренным объяснением своих мотивов.311
К концу августа арагонский лагерь в Колло свернули. Три дня военачальники руководили загрузкой солдат, оружия и провизии на ожидавшие их галеры и транспортные суда. Сицилийский корабль поспешил домой, чтобы объявить, что его команда видела, как король Педро готовится к отплытию. Какие-то два дня спустя, 30 августа 1282 г., огромное арагонское войско с королем во главе высадилось в Трапани. Восстание на Сицилии теперь переросло в европейскую войну. 312