Фильм, получивший в 2021 три важнейших “Оскара” (лучший фильм, режиссура, лучшая актриса Фрэнсис Макдорманд – у нее теперь четыре “Оскара”, три актерских и продюсерский), начинается как унылая докудрама с легким элементом социальной критики. Завод закрылся. Городок разбежался. Героиня Макдорманд едет в трейлере неизвестно куда. Потом она уныло работает на складе Амазона.

Создателей фильма не случайно начали подтравливать за то, что они не показывают никаких сложностей и травм на производстве в Амазоне, вокруг которого кипят скандалы. Книга, по которой снят фильм, остросоциальная, а кинематографисты заменили социалку лакировкой и лизоблюдством.

Потом нам показывают секту кочевников с ее верой в Дорогу – и все это тоже до невозможного уныло и плоско. Все драмы героев – совершенно копеечные. Народу Достоевского этих карманных трагедий просто не понять. Мармеладов с его “идти больше некуда” разом кроет всех героев фильма, которым, во-первых, всем есть куда пойти, даже самым одиноким, а во-вторых, они могут идти (даже ехать). А совсем некуда идти – это когда ты уже и не можешь идти, когда ты только стоишь или сидишь.

После первого часа фильма ты вообще не понимаешь зачем ты связался с этой мутью и думаешь об окончательном вырождении “Оскара”. Но исподволь накапливаются вопросы. Почему в фильме почти нет чернокожих и прочих меньшинств. Почему в нем с какой-то навязчивостью показывается множество элементов говорящих о высокой цивилизации – национальные парки, экскурсии, телескопы с ночным созерцанием Юпитера и все такое прочее… Перед нами мир “красных” штатов без всяких следов диверсификации и мексиканизации (хотя всякая политика из фильма подчеркнуто исключена).

А потом начинается рок-н-ролл. Расставшаяся с близким мужчиной, который решил вернуться к семье и побыть дедушкой (а герои почти все старики), героиня на парковке встречает молодого бродягу, который переписывается с девушкой, но не знает о чем ей написать. И в качестве подарка она передает ему XVIII сонет Шекспира, который когда-то выбрала для своих свадебных клятв (нам в самом начале фильма намекают, что героиня литературно образована, изучает со знакомыми девочками “Макбета”, но сперва этому не придаешь значения).

И вот когда героиня учит парня сонету Шекспира, ты внезапно понимаешь, что основная идея этого довольно муторного по началу фильма – это абсолютное культурное превосходство белого человека. Это буквально гимн пресловутой white privelege выражающейся в том, что у белых есть Шекспир и флейта, телескопы направленные на Юпитер и фортепианные сонаты.

При этом герои “Земли кочевников” искусственно культурно состарены. Они по возрасту – поколение Вудстока, раз еще не вышли на пенсию в 2012 году. У них должны быть олдовые привычки хиппи – онопля и Джимми Хендрикс. А они играют на фортепиано и флейте, в худшем случае слушают Синатру и наигрывают буги-вуги. То есть 60-летние ведут себя как 80-летние. И это очень важный нюанс, так как нам хотят показать дохипповскую Америку – её ценности, её этику, её эстетику.

Окончательно этот смысл фильма раскрывается в сцене, в которой героиня слушает, как в чудесном доме её друга-ухажера, куда она приехала на роскошный аппетитнейший День Благодарения, отец и сын играют на фортепиано в 4 руки… Тут ты понимаешь, что этот мир, хрупкий и разрушающийся бесконечно экзистенциально превосходит все то, что пришло ему на смену или живет рядом с ним.

И этот мир не хочет сдаваться. Он прорастает в настоящем через традицию и память. Героиня учит парня сонетам. Герой играет с сыном классику в 4 руки. Героиня помнит об умершем муже и не снимает обручальное кольцо. Она верит: живо только то, о чем помнят.

Конечно этот старый белый мир разрушен. Это непоправимо и, видимо, неисправимо.

Символ, с которого все начинается, – закрывшийся карьер с названием “Empire”. Да – это та самая Империя, которая была основана на индустрии, и теперь с деиндустриализацией и глобализацией рушится.

Этим упадком Империи её бесчисленные граждане сорваны с места. Они – унесенные ветром, превратившиеся в перекати-поле, как героиня. Они рабы Автофака (вспомним “Электрические сны Филиппа Дика”), представленного Амазоном. Именно поэтому фильм так хотели снять в аутентичном сортировочном центре Амазона и авторы совершенно не рвались к тому, чтобы разоблачать тамошние условия труда. Не в условиях труда дело, а в самом образе гигантской бессмысленной распределительной фабрики, оказывающейся тем колесом, в котором героиня крутится как белка из года в год.

Но, несмотря на эту сорванность, “кочевников” держит главное – память. Героиня уже не может укорениться, даже когда ей представляется такая возможность. Но она может помнить. Весь её мир – это система материальных и нематериальных воспоминаний. И именно эти воспоминания и культура составляют её чувство человеческого достоинства.

Тема памяти и наследия, из которых проистекает достоинство, – это ключевая тема современной консервативной Америки. Именно память противостоит навязываемому леваками чувству вины. “Земля кочевников” и в самом деле яркий консервативный манифест: “Вы можете уничтожить весь наш мир, вы можете согнать нас с места, но нашу память вы уничтожить не в силах”.

То что все это сняла режиссер-китаянка Хлоя Чжао тоже не случайно, поскольку традиционность и цивилизованность китайцев никуда не спрячешь, ни в диаспоре, ни еще где. Она слишком хорошо понимает ситуацию лишенности почвы, когда единственной защитой являются память и культура.

Под маской немудрящего социального роад-муви, фильм о кочевниках оказался фильмом о духовной оседлости. Былая Америка умирает (через фильм проходит красной нитью тема смерти, эвтаназии, самоубийства), но она делает это в полном сознании, отлично понимая происходящее и до последнего вздоха, до последнего удара сердца она не забудет.