«В память вечную будет праведник». Но «вечная» не означает, увы, всевременную. Адмирал Фёдор Ушаков был практически предан забвению еще прежде конца своей земной жизни. Его фигуре, в отличие от фигуры его преемника и подчас неприятеля Д. Н. Сенявина, так и не нашлось места на памятнике «Тысячелетие России». Лишь в 1892 году царь Александр III, руководствуясь принципом «Россия для русских и по-русски», из представленного ему списка возможных названий для броненосцев: «Адмирал Лефорт», «Адмирал Кроун» и т. д., решительно выбрал фамилии того же Сенявина и Ушакова.

Только в годы Великой Отечест­венной войны, полтора столетия спустя, к подвигам Ушакова на Черном и Средиземном море пришло всеобщее признание. Состоялась своеобразная военно-политическая канонизация адмирала: в его честь были учреждены орден и медаль, называли улицы и корабли, снят был великолепный двухчастный фильм «Адмирал Ушаков» и «Корабли штурмуют бастионы» (удивительный для безбожной эпохи случай: в нем положительно показано православие — священники, иконы, молитвы, молебны при спуске кораблей на воду), вышло в свет трехтомное собрание документов и блистательный очерк об адмирале авторства академика Е.В.Тарле.
Трудно не уловить в этом внимании к личности победителя турецкого флота и освободителя ионических греков отголоски так и не реализованного вектора сталинской политики на занятие черноморских проливов и включение Греции в сферу влияния СССР. А послевоенная борьба за русские приоритеты возносит Ушакова еще на новую высоту — он уже не просто «русский Нельсон», он теперь больше англичанина, пионер в деле «слома шаблонов линейной тактики», опередивший английского адмирала в своем вкладе в искусство морского боя.

Интересно, что если возвышение Сталиным святого Александра Невского или фельдмаршала Кутузова сменилось в постсоветский период попытками ревизии, а порой и непристойными клеветническими на­падками, то с наследием адмирала Ушакова ничего подобного не произошло. Напротив, в начале нашего века адмирал был прославлен как святой Русской Православной Церкви, небесный покровитель русского флота. Слава Ушакова возрастала, пока не достигла высшей доступной для человека ступени чести.
Причисление военачальника к лику святых — редкое, почти не бывавшее в истории Церкви событие. Благоверных князей прославляют как боголюбцев, для которых воинская доблесть — лишь одна из добродетелей правителя. Мученики, подобно Георгию Победоносцу или Димитрию Солунскому, покровительствующие воинам, прославлены все же не за свои сражения (хотя эпизод, когда мученик Нестор по благословению св. Димитрия сокрушил богоборца Лия, показывает, что христианам можно и иногда нужно сражаться с врагами имени Христова), а за то, что верность Царю Небесному предпочли послушанию царю земному.

Канонизация военачальника именно за его воинские труды и за благочестие мирянина — явление в церковной истории настолько исключительное, что необходимо понять: кого и какой подвиг мы почитаем в лице адмирала Ушакова?
«Варваров побеждение, сирот и вдов заступниче, страны нашея утверждение», — так говорится в церковной службе в честь воина Феодора. Проще всего было бы сказать, что Ушаков сражался с иноверцами за расширение границ православного царства, за освобож­дение православных из-под гнета не только в Новороссии и Тавриде, но и на далеких Ионических островах. Однако с турками за православную державу и веру сражались многие русские военачальники, и Ушаков отличается от них как раз тем, что некоторое время был союзником турок, даже командовал совместным русско-турецким флотом.
Указывают на то, что адмирал Ушаков одерживал исключительные победы, не теряя при этом ни одного своего корабля и обходясь минимальными потерями. Советские исследователи здесь видели эффект разработанной им чудодейственной новаторской тактики, современные авторы порой усматривают чудо Божие. И то и другое справедливо, но лишь отчасти.

Присмотревшись к военной биографии Ушакова, мы не обнаружим у него побед, сопоставимых с Чес­менским сражением, когда в одну ночь русские сожгли весь противостоявший им турецкий флот. Большинство побед Ушакова состояло скорее в «разгоне» (как выразилась Екатерина II), нежели в разгроме и потоплении неприятельского флота. Построенные французами и обладавшие гораздо лучшей скоростью и маневренностью турецкие корабли, как правило, ускользали от потопления русскими. Лишь в сражении у мыса Тендра Ушакову удалось потопить флагман Саид-бея «Капудания», пленить самого адмирала и захватить парусный 66-пушечный корабль «Мелеки-бахри», получивший в русском флоте название на «Иоанн Предтеча».

Значит ли это, однако, что Ф. Ф. Ушаков не был на деле тем выдающимся адмиралом, образ которого создает легенда? Отнюдь! Просто надо отказаться от навязанной сталинской мифологией точки зрения, согласно которой русский черноморский флот громит направо и налево ни к чему не способных турок. В войну 1787–1791 годов Ушаков командовал очень маленьким и слабым флотом, ему противостоял турецкий флот, в несколько раз его превосходивший по выбросу металла, обладавший высокой скоростью, имевший храбрых, хотя и не очень образованных адмиралов, но из рук вон плохие матросские команды.
Задача черноморского флота состояла тогда не столько в том, чтобы разбить превосходящие силы турок, сколько в том, чтобы не быть ими разбитым. И Ушаков с этой задачей справился: османы, в начале войны абсолютно господствовавшие на Черноморье, к концу её, после битвы у мыса Калиакрия, были загнаны в Босфор. И добился всего этого русский адмирал, не потеряв ни одного корабля, и лишь немногих людей — убитыми и ранеными.

Изобретал ли Фёдор Фёдорович некую «чудо-тактику», в которой «опередил Нельсона»? Ответить на этот вопрос нелегко, потому что мифом являются как «шаблоны линейной тактики», так и «новое морское искусство Нельсона». Сильнейший в тогдашнем мире английский флот имел определенные требования адмиралтейства, предписывавшие правила ведения боя. Иногда эти правила служили капканом для адмиралов. В 1744 году адмирал Мэтьюс атаковал в Тулонском сражении испанский флагман, но не был поддержан своей линией, так как не подал нужных сигналов. Но в 1756 году адмирал Бинг в сражении при Минорке сделал всё «по правилам» и не помог своему авангарду — и был за это расстрелян. Правила адмиралтейства очевидно требовали корректировки.

И Нельсон и его учитель адмирал Родней, и Ушаков и его покровитель князь Потемкин-Таврический в определенной степени ориентировались на вышедшую в 1782 году брошюру англичанина Джона Клерка «К вопросу о морской тактике». Клерк не имел никакого отношения к военному флоту, даже никогда не выходил в море, но, в соответствии с духом века Просвещения, дал свои дилетантские советы, опираясь на здравый смысл: вместо красивого взаимного обстрела двух линий борт по борту — разрезать линию противника и применить залп обоих бортов к слабо вооруженным носу и корме кораблей противника. Такая тактика требовала сильных кораблей, инициативных и умных командиров, а также харизматичных адмиралов, которые побудят подчиненных устремиться за собой в прорыв. У англичан такой флот был, а Нельсон с его отчаянной храбростью и стал таким адмиралом, не столько изобретая новую тактику, сколько ее реализуя.

Турецкий флот с хорошими маневренными кораблями, но слабой артиллерией и плохими командами находился, в известном смысле, еще на долинейной фазе развития морского искусства. В битве при Фидониси именно турецкий флагман «Гассан-паша», вырвавшись из своей линии, попытался атаковать русский авангард, но был перехвачен Ушаковым. В Керченском сражении инициатива атаки также принадлежала туркам, но в ответ на неё Ушаков на своем флагмане в сопровождении резервной группы фрегатов прорвал турецкий строй и обратил неприятеля в бегство. У Тендры Ушаков налетел на стоявших на якоре турок, не выходя из походного порядка, и снова сосредоточился на ударе по флагманским кораблям врага. Наконец, у мыса Калиакрия Ушаков так же стремительно налетел на турецкий флот, отмечавший Ураза-байрам, дерзко прошел между турецкими кораблями и берегом, встав на ветер, и поверг их в бегство.

Новшество Ушакова состояло, таким образом, не столько в пренебрежении линейной тактикой, каковая в русско-турецких битвах была условна, сколько в отличном знании врага и гибкости принимаемых решений. «Когда в турецком флоте бывает сбит флагманский корабль, то все рассыпаются», — писал Потемкин Ушакову в приказе, резюмируя боевой опыт самого же адмирала. Поэтому Ушаков атаковал турецкие флагманы, превратив свой флагман «Рождество Христово» в главную ударную силу, подкрепленную резервом из нескольких оперативно действовавших фрегатов. При этом Ушаков заботился о том, чтобы его флот получал четкие адмиральские указания, не превращался в хаотическую массу.
В каждом своем сражении Ушаков действовал не только как адмирал, но и как отважный капитан. Он был неистощим на выдумку способов ошеломить противника (и это его роднит с Суворовым), но предпочитал возможность дезорганизовать противника, не рискуя своими кораблями, полному уничтожению чужого флота ценой своих высоких потерь. Вспом­ним, что Чесменский бой и уничтожение турецкой эскадры обошлись русским трагической гибелью корабля «Святой Евстафий Плакида» и 600 человек его команды. Ушаков на такие риски никогда не шел. Да и не мог себе позволить. Он бы просто остался без флота, если бы воевал на Черном море так, как воевали адмиралы Чичагов и Нассау-Зиген в Выборгском и особенно Втором Роченсальмском сражении, сведшем на нуль предшествующие успехи в Русско-шведской войне 1788–1790 годов.

Мы видим ту черту воина Феодора, которая делает его поистине святым. Он побеждал, щадя кровь своих воинов и даже врагов, — мастерством, хитроумием, личным риском, добиваясь малой ценой не столько великих потерь неприятеля, сколько его бегства и рассеяния.

И это милосердие военачальника было лишь частью характерного для Ф. Ф. Ушакова всеобъемлющего христианского сострадания, которое так поражает в документах, повествующих о деяниях святого адмирала. Особенно ярко оно проявилось во время возглавляемой Ушаковым экспедиции в Средиземное море и освобождения Ионических островов от французов. Его ум раз за разом искал такую тактическую комбинацию, которая позволила бы достичь цели, затратив как можно меньше человеческих жизней.

Осаждая крепость Корфу, он увидел её ключ в острове Видо, — и взял его атакой с моря, приняв в ней на своем флагмане самое решительное участие. Стремительно сокрушив оборону острова, солдаты и матросы Ушакова потратили затем огромные усилия на спасение разгромленных французов от расправы кровожадных союзников — турок и албанцев. Бывали случаи, когда ушаковские офицеры выкупали пленных своими драгоценностями, а то и были готовы применить против «союзников» штыки и картечь ради спасения врагов. После падения Видо крепость Корфу скоро сдалась, что опять же спасло множество жизней всех воюющих сторон.

Ионическая кампания Ушакова — настоящий подвиг любви к ближним. Он увещевает противников сдаться, он устанавливает доброе правление, учредив Республику семи островов и не дав сосредоточить всю власть в ней только аристократам. Он успокаивает местное население, которое хоть и ненавидело безбожников-французов, но еще сильнее боялось пришедших с русскими турок, и просило лишь об одной милости — о принятии в русское подданство. Хотя это и казалось невозможным, но из письма в письмо Ушаков настойчиво осведомлял императора Павла, что в одном лишь русском подданстве ионические греки ищут свое спасение. По сути, позиция Ушакова предопределила тот факт, что ионические греки не потеряли своего самоуправления до самого вхождения в состав Греции в 1864 году. И русские, фактически контролировавшие острова до злополучного Тильзитского мира, и англичане, стремительно перехватившие их у Франции и создавшие Ионическую республику, по существу, поддерживали заложенную Ушаковым политическую традицию, защищавшую интересы православных греков.

Еще более выразительным подвигом его милосердия было спасение греческой Парги из рук кровавого Али-паши Янинского. Входившая в состав владений Венецианской республики православная Парга оказалась беззащитна после захвата Венеции французами. Жестокий Али-паша Янинский захватил соседнюю Первезу, перебив и французов, и греков, и намеревался сделать то же самое с Паргой. Жители Парги бросились в ноги Ушакову, умоляя его взять город под русскую защиту. Адмирал оказался в очень щекотливом положении относительно турок, но все-таки, применив и хитроумие, и дар убеждения, и сочетание твердости и кротости, он сумел добиться того, чтобы Парга осталась под русской защитой,султан не выказал недовольства, а Али-паша сменил озлобление на страх перед «Ушак-пашой» и более на Паргу не посягал.
Ушаков защитил православных греков Парги и от мучительной смерти, и от надругательства над их городом. Совсем иначе с ними обошлись англичане. В 1819 году, за два года да начала Греческого восстания, «просвещенные мореплаватели» попросту продали Паргу Али-паше за 150 тысяч фунтов стерлингов. Греческое население покинуло город, предварительно сжегши все собранные с кладбищ кости своих предков и собрав пепел в мешки. Им было запрещено даже забрать с собой церковную и домашнюю утварь — она вся оставалась в добычу Али-паше. «При упоминании о продаже Парги румянец стыда должен выступать на щеках каждого англичанина», — писал американский миссионер Хьюз.

«Смертельная дружба англичан» явила для греков разительный контраст с добродетельной заботой Ушакова, который рискнул и отношениями с союзниками, и возможной немилостью своего императора, лишь бы спасти православных людей. И та же «дружба» послужила причиной внезапного заката карьеры Ушакова. Адмирал Нельсон ненавидел русских («I hate russians!»), видел в Ушакове соперника и не стеснялся в письмах честить русского адмирала «негодяем» («blackguard»). Больше всего Нель­сон боялся, что русские перехватят у него Мальту, но и то, что Ушаков занял один из ключей к Средиземноморью — Корфу, выводило его из себя.

Подзуживаемый своей любовницей Эммой Гамильтон (подругой неаполитанской королевы Каролины, мстившей за свою сестру Марию-­Антуанетту), он решился на кровавое предательство — отменил условия капитуляции французов и неаполитанских республиканцев, продиктованные Ушаковым, который руководствовался при их составлении обычным для себя принципом милосердия и малой крови. Нельсон развязал в Неаполе, освобожденном русскими войсками, жесточайший террор.
Это решение знаменитого англичанина было особенно низко в сравнении с неизменно чуждыми тени жестокости распоряжениями адмирала Ушакова. Но соплеменники Нельсона, увы, отлично запомнили, кто именно перешел им дорогу в Средиземном море. После несомненно направляемого английскими интересами и инт­ригами убийства императора Павла Петровича британское влияние надолго оказалось диктующим русскую политику. Особенно это касалось морских геополитических интересов России — то тут, то там Петербург немотивированно уступал, не желая прогневать «владычицу морей». И тог­да же в странном небрежении оказались многие русские, осмелившиеся перейти англичанам дорогу. Именно поэтому Ушаков был сперва определен на издевательскую должность начальника гребного флота на Балтике, а затем вынужден был отпроситься в отставку, обиженный, наполненный скорбями и никому не нужный.

Поздняя осень его жизни, наполненная благочестием, молитвой, пос­том и аскезой, стала достойным венцом удивительного пути и еще одним основанием для его прославления. Благородство и милосердие Ушакова потрясали современников и практически не имеют равных среди военачальников в мировой истории. И потому мы почитаем его во святых — как отважного воина России и как истинного человеколюбца.

Опубликовано в журнале “Вода живая” под заглавием “Непобедимое оружие милосердия”.