Егор Холмогоров. 10 книг, которые меня изменили

Получил в фейсбуке эстафету-флешмоб про 10 книг, которые меня изменили. Хотя, конечно, создав этот сайт, который весь про книги, которые меня изменили и как-то повлияли — мне сложно выдумать десяток. Многие из книг, которые я не назвал — ничуть не менее важны, чем книги, которые я назвал. Мало того, пиши я этот список в другой момент и в другом настроении, часть списка была бы иной. Но, тем не менее…
1. Анатолий Митяев. «Книга будущих командиров».

Книга в далеком детстве сформировавшая моё рамочное мировосприятие и основные вкусы — античность, военная история. Очень удачно в ней было то, что русские герои — Святослав, Владимир Мономах, Дмитрий Донской, чрезвычайно удачно уравнивались с античными — Мильтиадом, Ганнибалом, Цезарем. Вот это переживание единства героического пространства оказалось для меня крайне значимым. А «Книга будущих адмиралов» еще и привила особую любовь к флоту. Из нее, кстати, я впервые узнал фамилию адмирала Горшкова.
2. В.Г. Трухановский. «Уинстон Черчилль».

Вместе с книгой Н.Н. Молчанова «Генерал де Голль» эта биография сформировала определенные представления о политике и политической карьере. О том когда и как надо делать выбор и как и чем ты за это платишь. Особенно мне интересно было читать о молодом Черчилле и о том как манеры «двоечника» в детстве не помешали ему стать ни блестящим стилистом, ни одаренным историком и мемуаристом. Соединение политических и исторических занятий — это то, что меня всегда в Черчилле очень привлекало. Понимание того, что стать Черчиллем возможно только если родился в семье герцога Мальборо пришло к мне лишь гораздо позднее.
3. Фернан Бродель. «Игры обмена».

Перед нами книгой помахали на одном из уроков в 10 классе, моя одноклассница добыла её в библиотеке, а я у нее выпросил на одну ночь и прочел примерно полтома, хотя под конец уже падал от желания спать. Книга сформировала моё глобальное видение истории, а местами, пожалуй, и чувство стиля. Некоторые фрагменты я помню до сих пор практически наизусть. Если другие читали о далеких странах, загадочных кладах, таинственных приключениях, то я столь же завороженно читал о длинных исторических трендах, о связях между удаленными рынками, о корабельных соснах, посаженных прозорливым Кольбером в XVII веке. В XIX веке они выросли и должны были дать Франции отличный мачтовый лес. Кто же знал, что к тому моменту пар заменит ветер….
4. Прот. Георгий Флоровский. «Восточные отцы IV века». «Восточные отцы V-VIII веков».

Флоровский сформировал моё догматическое и философское сознание. Это строгая византийская ортодоксия совершенно чуждая популярных на русской почве фантазий о «всеединстве» (разгромленных им в «Путях русского богословия») . Для Флоровского характерны Христоцентризм, персонализм, интерес к индивидуальному, ипостасному, историческому, уникальному, неприятие любых построений из серии «это есть то». Флоровский дал мне подходы к пониманию Максима Исповедника. Сравнимое влияние оказал только Несмелов со своей «Наукой о человеке», но, пожалуй, Несмелова я еще до конца так и не понял. Величию Флоровского-догматиста я отдал дань, инициировав издание тома его работ «Догмат и история».
5. К.С. Льюис. «Письма Баламута».

Про Честертона я не могу сказать, что он «изменил» меня. Напротив. Он меня утвердил и подтвердил своей спокойной любовью к ортодоксии. Напротив, Льюис своей метафизической сатирой произвел во мне неожиданный поворот. Я начал воспринимать бесов всерьез. Не уверен, что Льюис сам относился к этому настолько буквально и не считал «наставления беса» литературным приемом. Но я воспринял это абсолютно в лоб и Льюис взорвал в моем сознании декартовский принцип Cogito. Я задал вопрос: «А я ли мыслю?». Тот самый вопрос, на который должен непрерывно отвечать себе христианин, да и любой мыслящий человек. Только ответив на него можно переходить к любому кантианству и любой гносеологии, особенно с учетом того, что в большинстве случаев ответ окажется отрицательным.
6. И.М. Концевич. «Стяжание Духа Святаго в путях Древней Руси».

Небольшая, но удивительно яркая книга ученика последних оптинских старцев дала мне совершенно иную перспективу понимания русской истории — как истории Святости, её возрастания в одни эпохи и умаления в другие. Подсчеты Концевичем статистики святых в тот или иной век увлекли меня мыслью воспринимать русскую цивилизацию как «индустрию святости», не вполне покинувшую меня и до сих пор. Вместе с термином «аппаратура спасения» введенным о. Константином (Зайцевым) — это составило основу моего понимания русской истории, русской культуры и русских целей как институционализации умножения числа святых и создания средств защиты от вероотступничества и грехопадения.
7. Ф.М. Достоевский. «Идиот».

Из всех романов Достоевского именно «Идиот» самый совершенный в литературном отношении, хотя промучился с ним ФМ дольше всего в совершенно адских условиях. Но изменил он меня разумеется не этим, а заложенной в нем мощнейшей идеей о достоинстве человека. Самой важной из идей Достоевского, наряду с принципом слезинки ребенка. Эта очень важная идея Достоевского: человеческое достоинство сохраняется и в грязи, и в унижении, и во лжи. Не так что «вот пьяный валяется в канаве, а на самом деле он Человек». Нет. Именно в тот момент, когда он валяется в канаве — он человек и Человек тоже, нравится вам это или нет. Изумительно просто и изящно это показано в сцене с «исповедью Келлера». Жулик приходит занять у Мышкина денег под свою жизненную исповедь, а тот это понимает и так просто об этом говорит и дает, как бы совершенно игнорируя нравственное ничтожество Келлера. Удивительная способность Мышкина видеть и быть деликатным с человеческим достоинством даже в момент отвратительной низости человека — это такая тонкая нравственная тема, к которой даже прикоснуться никому кроме Достоевского не удалось.
8. Константин Крылов. «Поведение».

«Четвертая этическая система» Крылова — «никто не должен поступать со мной так, как я не поступаю с ним» очень серьезно помогла выработке моего характера, по молодости очень мягкого, уступчивого и инфантильного. Я, конечно, никогда не стал в полном смысле человеком 4 системы, хотя бы потому, что на христианине тут лежат определенные ограничения. Но, конечно, установка на «не позволять обращаться с собой…» серьезно укрепила мой характер и резко увеличила мою личную эффективность. В теоретическом плане за Крыловским «Севером» несомненно будущее и пока даже его «хронологические» прогнозы удивительно точно сбываются. В связи с чем очень хочется дожить до 2025 года и посмотреть как оно будт.
9. Карл Поланьи. «Великая Трансформация».

Поланьи я обязан решающей ролью в выработке теоретических основ своей антилиберальной философии. Антилиберализм с левых или с консервативно-романтических позиций меня никогда не удовлетворял. А вот введенный Поланьи принцип: экономика не основа общества. а его подчиненная функциональная часть. Люди живут не ради повышения экономической эффективности и институты не должны быть заточены под такую эффективность как самоцель. Всё это — жесточайшая критика им искусственности рыночной экономики, объяснение, что рыночный обмен не является единственной формой экономического взаимодействия — ответило на важнейшие для меня вопросы социальной философии.
10. С.Б. Веселовский. «Исследования по истории опричнины», «Исследования по истории класса служилых землевладельцев».

Веселовскому я обязан полным освобождением от мифологических конструкций «опричности» и связанного с ними противопоставления «хорошего царя и злых бояр». Веселовскому удалось показать, что русская боярская элита — служилое боярство (не путать с боярами-княжатами), была самой надежной опорой русской государственности, что её местничество было формой гарантии от вторжения жуликов-временьщиков. Что Царь Иван расшатал и частично уничтожил традиционный русский строй государства, существенно сузив пространство свободы, безопасности, рациональных политических решений, не достигнув при этом никаких значимых целей. Работы Веселовского отличная прививка от демагогической чрезвычайщины. Ключ к пониманию того, что в России нужно институционализировать право, свободу и здравый смысл, а не создавать очередную ЧК.